врач на свете.
Он и в самом деле лучший, потому что в кармане у него всегда был припрятан замечательный «ячменный сахар», который он давал Гале сосать от кашля. За Галей даже водился маленький грешок: она была не прочь лишний раз покашлять в присутствии Лазаря Данилыча, чтобы получить от него добавочный леденец — целую золотистую палочку «ячменного сахара».
И что же выходит?
Выходит теперь, что непонятное «время» лучше, чем Лазарь Данилыч!
Одно только знала теперь Галя твёрдо — она знала, что время может делать всё, что ему захочется: оно может ходить и проходить, может стоять на одном месте, и идти назад, и идти вперёд, оно может бежать, может врать и даже… даже лечить!
Вот какая это удивительная вещь!..
Стрелки часов бежали да бежали по циферблату бесчисленное количество раз. Галя не однажды напрасно пыталась сосчитать, сколько они делают кругов от утра до вечера и с вечера до утра. Что касается числа тех оборотов, которые они делают за неделю, то этого никто, конечно, не мог сосчитать.
Они бежали своей однообразной дорогой, а время, бежавшее вместе с ними, незаметно меняло всё вокруг, и сменяли друг друга «Времена года» не только на рояле, но и за окном, на улице, на Неве — во всём городе.
Теперь Галя понимала, что это значит. «Времена года» бывали тогда, когда за окнами лил дождь, а тусклое небо делалось туманным, и мама, глядя на него, говорила:
«Всё-таки печальное время года эта наша осень!»
Осенью, после привольного деревенского житья, Галю привозили обратно в город. Возвращались откуда-то все папины и мамины гости и гостьи и, оставляя в передней раскрытые мокрые зонтики, садились пить чай.
Потом стрелки бежали-бежали, и няня говорила:
«Ну, Галенька, с первым морозцем тебя, с первым снежком!»
Это значило, что наступило новое время года — пришла зима и устроилась так прочно и надолго, что солнышко с трудом могло её прогнать. Она уходила только тогда, когда со всех сторон уже текли вдоль тротуаров ручьи, когда чирикали воробьи и мама с няней убирали папину шубу и шапку в сундук.
Весна прилетала к ним в город откуда-то из тёплых краёв. А потом наступало самое весёлое время года. Все жаловались на жару и говорили о дачах и о разных других местах, названия которых Галя никак не могла запомнить. И вот наконец наступал день переезда на дачу, после которого начиналась ни с чем не сравнимая чудная жизнь — в саду и в лесу, около воды и среди цветов, когда город и улицы уходили из памяти и казалось, что больше они не вернутся.
Но они обязательно возвращались неизвестно для чего! Времена года менялись, и теперь Галя сама просила маму сыграть про них на рояле. Особенно любила она то время года, которое называлось «Подснежник». Ей даже трудно было слушать его, сидя на стуле. Ей хотелось двигаться вместе с этими лёгкими, нежными звуками. И однажды она попробовала это сделать. Мама, сидевшая у рояля, не видела того, что делается за её спиной. Галя встала на цыпочки и, подняв руки, тихонько сделала несколько шагов. Это было очень приятно, но раздавшийся в передней звонок папы, возвращавшегося домой, положил конец этому занятию.
ПЕРВЫЕ ВСТРЕЧИ С ВЕСНОЙ И С ГОРОДОВЫМИ
В маленьком саду перед окнами только вчера подтаял снег и обнажились пятна тёмной прошлогодней травы. А сегодня утром, когда мама подняла шторы, Галя, взобравшись на подоконник, увидела на земле несколько ярко-зелёных стебельков. Они выглядели такими весёлыми, эти тонкие травинки, казалось заявлявшие громко и радостно о том, что и они тоже — смотрите! — живут на белом свете и ничем не хуже других.
— Я хочу гулять. Можно? — спрашивает Галя и легко спрыгивает с подоконника.
Подоконники были для неё очень высокими, и именно поэтому прыгать с них было одно удовольствие. Мама посмотрела на градусник.
— Надо одеться теплее и обязательно на горло шарф. Лёд ещё не прошёл. В прошлом году в это время было теплее: не только невский — и ладожский лёд уже прошёл. В летнем костюме можно было ходить.
Мама, говоря это, причёсывалась перед зеркалом, а Галя спешила одеваться. Услыхав мамины слова, она остановилась: ей захотелось узнать, когда был прошлый год в это время и когда он опять будет. Но няня уже торопила её, и Галя побежала в переднюю.
Наконец шарф повязан вокруг шеи, застёгнуто на все пуговицы пальто, и мама, прощаясь, говорит:
— Погуляйте на солнышке, но не больше часа.
И вот они с няней выходят из подъезда.
Весенний ветер пахнул Гале в лицо и, подхватив концы её шарфа, закрутил их, точно играя. Радуясь этому ветру и запаху оттаявшей земли, Галя бежит по влажной проталине туда, где зеленеют весёлые стебельки травы.
Час прошёл давно, и няня Петровна объявляет Гале, что пора домой. Но ей не хочется уходить. Она прячется от няни, перебегая быстро из тени на солнце и опять в тень. Её веселит эта быстрая смена света и тени, как веселит всякое движение. И, спасаясь от няни, она бежит уже прямо по рыхлому снегу, покрытому голубыми тенями. Но тут няня нагоняет её, берёт за руку и, указывая на высокую чугунную решётку садика, каким-то неожиданным, густым басом говорит:
— А вот сейчас увидят тебя городовые и схватят!
Галя мгновенно останавливается. Смех её обрывается. Она покорно идёт за няней к подъезду, но глаза её остаются прикованными к решётке, за которой прячутся страшные го-ро-до-вые.
Страшными они стали для неё после одного надолго запомнившегося дня.
Как-то, зимним солнечным утром, она стояла на окне и смотрела вниз на улицу, по которой двигались люди, лошади, автомобили. Мама крепко держала её обеими руками. И вдруг лошади и люди, даже автомобили сначала остановились, а потом повернули назад и быстро исчезли. По опустевшей улице медленно проехал отряд всадников, а за ними шли толпой, прямо по мостовой, большие, толстые люди в тяжёлых сапогах. У каждого из них сбоку висела шашка, а на головах были надеты фуражки с блестящими значками. Они шли, подняв головы кверху, и громко кричали в окна домов:
— В окна не глядеть! Отойди от окон!
— Господи, твоя воля! — испуганно сказала няня. — Чего это городовые кричат?!
Мама быстро схватила Галю на руки и отбежала от окна. Потом она опустила шторы на всех окнах, хотя было утро.
Забившись в самый дальний угол комнаты, Галя со страхом смотрела на закрытые шторами окна, вздрагивая от шума, доносившегося с улицы. Уже не в первый раз со словом «городовой» для неё соединялось что-то очень страшное, и наконец она решилась тихонько спросить:
— Мама, а кто они — «городовые»? (И слово-то какое трудное — Гале оно совсем непривычно.) Что они… делают?
Мама подумала:
— Они за порядком смотрят в городе — вот и всё.
Сказав это, мама почему-то переглянулась с няней.
— А почему их все боятся?
И опять мама помолчала:
— Да просто потому, что бывают иногда очень сердитые городовые.
— А бывают и добрые?
