Она с жадностью читала и стихи, и историю искусств, и особенно историю музыки, которая была ей ближе и понятнее всего. Музыка, как и её искусство, говорила без слов. И музыку не могла она отделить от движения. Каждое музыкальное произведение вызывало в ней непреодолимое желание передать его жестом, движением — танцем.
— Ты понимаешь, Таня, — говорила Галя своей неизменной подруге, прослушав вместе с ней «Балладу» Шопена, — это можно передать в танце, только танцевать надо совсем иначе, чем это принято у нас в классическом балете, и в каких-то свободных одеждах: в туниках, что ли, не знаю… Как ты думаешь? Ведь вот Айседора Дункан в своём танце передавала музыку не только Шуберта и Шопена, но даже Бетховена.
Таня почти всегда соглашалась с Галей. Но всё-таки она не так мучилась, как Галя над вопросами, связанными с её искусством. За эти последние годы из неё выработалась прекрасная танцовщица. Ясно и весело шла она вперёд по своей дороге, а Галя… Нет, Галя искала во всём какого-то скрытого смысла, она мучилась и терзалась разными сомнениями в самой себе и в работе.
У старших не было отдельных комнат, но конец огромной спальни был отделён глубокой аркой. Там, за этой аркой, помещались старшие ученицы и ухитрялись не только ложиться гораздо позднее остальных, но ещё и читать в кровати, что строго запрещалось.
Зачитавшись как-то до глубокой ночи, Галя с трудом поднялась ранним утром, торопясь на обычную тренировочную работу, обязательную для каждого дня, независимо от той или иной очередной репетиции. Она поспешно надела рабочее трико, обыкновенное коротенькое платье, проверила, крепко ли завязаны ленты туфель, и сбежала вниз по лестнице в репетиционный зал.
Там на самом видном месте, у дверей, висел напечатанный план работ этого года:
«Для школьного спектакля кончающих учениц будет поставлен одноактный балет «Фламандские статуи». Роль центральной фигуры поручается ученице Галине Улановой».
А через день уже начались подготовительные, черновые работы перед настоящими репетициями.
Это была работа исключительной трудности, и впервые за всю свою школьную жизнь Галя хотела отказаться от роли. Но ни отказ, ни отступление были невозможны. И на третьей репетиции, делая сложные движения, Галя, к ужасу своему, подвернула ногу. Она стояла растерянная, с глазами, полными слёз, и думала: «Неужели меня заменить некем? Неужели спектакль будет сорван?»
Старый балетный педагог Веровская с испуганным лицом подбежала к ней:
— В чём дело?
— Юлия Николаевна, — умоляюще говорит Галя, — я подвернула ногу, замените меня кем-нибудь! Нога пройдёт, и я возьму что-нибудь другое!
Но Веровская наотрез отказала ей в этой просьбе, и через два дня она продолжала работать, но уже в резиновом чулке. С этих пор при напряжённой работе у неё часто начинали болеть связки чрезмерно хрупких ног, нередко вырывая её из строя на несколько дней.
Но вот одновременно с подготовкой к полугодовому отчёту начались и первые репетиции выпускного спектакля.
Сравнительно с трудностями основных работ для выпускного спектакля — «Вальс» Мошковского, который ставила Веровская и где партнёром Гали был ученик Обухов, казался всё же отдыхом. А большая, серьёзная оценка «Вальса» Мошковского в исполнении Улановой вызвала в ней неожиданный прилив бодрости и сил. Она стала без прежнего страха думать о дне выпускного спектакля, и новая работа для него — над «Шопенианой» с партнёром Богомоловым и над отрывком из балета «Щелкунчик» с Обуховым — шла легко и была увлекательна.
Кроме того, только теперь она почувствовала, как много сил дало ей лето, проведённое с отцом в Коктебеле, у моря.
Она любила радостный и ликующий Крым: Ялту, Гурзуф, Симеиз, полный зелени, цветущих деревьев, цветников и толпы. Но больше всех этих мест полюбился ей суровый, почти лишённый растительности Коктебель, где многогранные горные кряжи, окружавшие шумливое море, говорили о древней Греции, где ветер, долетая с горных уступов, приносил запах полыни, покрывавшей отлогие холмы, где облака уходили за мягкие линии гор.
Ей часто казалось, что, если бы не солнце Коктебеля, у неё не хватило бы сил на напряжённую работу этой решающей зимы. Крымское солнце и воздух, настоенный на запахе полыни, горячих камней и моря, помогали сохранить бодрость в туманном холоде зимы и дали силы закончить огромную работу для выпускного спектакля.
О ТОМ, ЧТО ПРОИЗОШЛО В ОДНУ БЕЛУЮ НОЧЬ
Бабушка волновалась больше всех — пожалуй, больше Гали. Она приехала со своей Лахты за два дня до спектакля, каждый вечер принимала валерьяновые капли на ночь, чтобы заснуть, и смотрела на внучку со смешанным выражением жалости и страха.
А внучка… нет, внучка не показывала своих чувств даже маме, когда вместе с Таней забегала на минутку из школы к своим. Но с Таней они понимали друг друга без слов. Они знали, что переживает каждая из них, и в эти дни Таня уже ничего не угадывала. В эти дни они бродили в свободные часы по школе, как во сне, полные тревоги, страха, ожидания и надежд.
Наконец он настал, этот день! Впрочем, это был поздний вечер. Был уже час ночи, когда кончился экзаменационный спектакль, прошедший с таким успехом, какой редко выпадал на долю кончающих.
Бабушка устала считать корзины цветов: их было двенадцать у её Гали, их было двенадцать у Тани! Это был не экзаменационный спектакль, а восторженное принятие двух учениц в члены немногочисленной семьи больших мастеров большого искусства.
Толпа ждала их у подъезда. Была весенняя, тёплая ночь — белая ночь Ленинграда. Бледно, легко голубело небо вверху, и призрачно мерцали ненужные фонари. Бледно, легко разгорался свет над дремлющим камнем чётко выступавших зданий.
И в этом нежном и радостном свете целое шествие с корзинами цветов и огромными букетами двигалось за двумя сияющими счастьем девушками.
В квартире Гали на улице Гоголя, в доме, где когда-то жил Чайковский, всё было готово к их приёму. Мама и бабушка сияли, как два солнца, стоя на пороге. Весной дышал тёплый воздух в свете зари; весной пахли свежие огурцы, лежавшие на огромном столе с белоснежной скатертью; о весне напоминали даже холодная телятина, и зелёный салат, и золотистое вино, разлитое по бокалам и поданное всем самим папой.
Метели, дожди и туманы, непреодолимые трудности, борьба и сомнения — всё было пережито, всё было позади. Над чёткими контурами зданий разгоралась весенняя заря. Тяжёлые дни и трудные годы отходили в прошлое, уступая место новой творческой жизни.
«ГАДКИЙ УТЁНОК»
В те годы молодёжь уже не бродила в унынии по коридорам театров, безнадёжно мечтая о настоящей работе и не имея надежды её получить. В те годы молодёжи не только давали аппетитные капли — её старались и питать. Талантливая балерина после Октябрьской революции уже могла обходиться без графского и княжеского покровительства. И в то время, когда Галина Уланова получила право на настоящую творческую работу, балетмейстер, горой стоявший за талантливую молодёжь, выдвинул её сразу на ответственную работу.
