Пять
Пустыня Украденных Снов
Легенда об Ариоке, как видел теперь Хиссун, извратила правду о нем. Искаженный временем Ариок выглядел шутом, капризным клоуном, но если свидетельство Властителя Калинтайна что-нибудь значит, все было совсем не так. Страдающий человек, искавший свободы и обретший ее, — не клоун и не сумасшедший. Хиссун, сам угодивший в западню Лабиринта и стремящийся вкусить свежего воздуха внешнего мира, отнесся к Ариоку, как к брату по духу через тысячи лет.
Довольно долго потом Хиссун не подходил к Счетчику Душ. Проникновение в прошлое оказалось слишком сильным и болезненным ударом: в сознании оставались какие-то черты Тесме, капитана Еремайла, Синнабора Лавона — так что он с трудом разбирал, кто есть кто.
Помимо всего прочего, приходилось заниматься и делами. За полтора года он покончил с налоговыми документами, и так ловко, что ему тут же всучили новую работу в Хранилище Записей — обзор распределений в группах коренного населения Маджипуры. Хиссун знал, что у Властителя Валентайна какие-то затруднения с метаморфами (несколько лет назад произошло жуткое происшествие — заговор метаморфов сверг его с трона), и Хиссун припоминал, что во время пребывания на вершине Замка Горы среди сильных мира сего ему довелось услышать о планах более полного вовлечения Меняющих Форму в жизнь планеты, если такое возможно. Хиссун подозревал, что статистические данные, которые Венценосец запрашивал, имеют отношение к его великой стратегии, и это доставляло подростку искреннее удовольствие.
И заодно давало повод для иронических улыбок, поскольку он был достаточно проницателен, чтоб осознать, что произошло с уличным оборвышем Хиссуном. Сей ловкий и проворный мальчишка к юности превратился в выучившегося и остепенившегося человека, чиновника, а ведь прошло всего семь лет с тех пор, как на него пал царственный взор. Да, думал он, четырнадцатилетним навсегда не останешься; пришло время покинуть улицу, стать полноправным членом общества. Но все равно сожалел об утраченном детстве, о мальчишке, каким был. Правда, кое-что от того сорванца до сих пор кипело в нем, кое-что, но хватало и этого. Еще он вдруг обнаружил, что стал глубоко задумываться над общественным строем Маджипуры, над организацией межрасовых политических сил и над понятием, подразумевающим ответственность; каким образом различные племена сохраняют гармоничный союз — вследствие взаимных обязательств? Четыре могущественные силы планеты — Понтифик, Венценосец, Властительница Острова Снов и Король Снов — как, удивлялся Хиссун, как они ухитряются управлять, и хорошо управлять, всем огромным и сложным миром? В их глубоко консервативном обществе, где за прошедшие тысячелетия почти ничего не изменилось, гармония власти казалась сверхъестественной, а равновесие сил — неким божественным вдохновением, У Хиссуна не было наставника, не было никого, к кому он мог бы обратиться с просьбой объяснить эту загадку, но зато у него был Счетчик Душ — жизнь людей прошлого, способная предоставить нужные знания. И потому Хиссун, вновь подделав пропуск, прошел стражу и стал подбирать ключи, отыскивая теперь в минувшем не просто удивительное или забавное, но и понимание развития политических сил своей планеты. «Каким серьезным молодым человеком ты заделался», — сказал он себе, пока разноцветный ослепительный свет пробивался в его сознание душой давно умершего человека.
Сувраель лежал подобно сверкающему мечу поперек южного горизонта — стальная полоса тускло- красного цвета, — мерцая и пульсируя от жары. Деккерет, стоявший на носу грузового судна, на котором совершил долгое и утомительное путешествие через море, ощутил, как кровь быстрее заструилась в жилах. Наконец-то Сувраель! Страшное место, отвратительный континент, бесплодная и жалкая земля, до которой осталось еще несколько дней плавания, — кто знает, какие ужасы ждут его там? Но он готов. Деккерет верил, что в Сувраеле, как и в Замке Горы, что бы ни произошло, все к лучшему. Ему двадцать лет, он высок, полноват, с короткой шеей и невероятно широкими плечами. Шло второе лето славного царствования Властителя Престимиона при великом Понтифике Конфалуме.
Предпринятое путешествие к пылающим водам бесплодного Сувраеля было для Деккерета актом искупления. Он, поначалу едва ли осознав весь позор случившегося, совершил серьезный проступок, когда охотился в Болотах Кантора в далеком северном краю, и какое-то искупление казалось ему необходимым. Он понимал, что жест сей романтический, на публику, но не мог ни простить себя, ни преодолеть. И если не впасть в романтику в двадцать лет, то когда? Конечно, не через десять-пятнадцать лет, прикованным к колеснице судьбы, уютно устроившись при дворе властителя Престимиона, где ждет его неизбежная и легкая карьера. Нет, именно теперь должен Сувраель очистить его душу, и плевать на последствия!
Его друг, наставник и товарищ по охоте в Канторе Акбалик так и не смог понять, впрочем, Акбалик, конечно, не романтик, да и староват. Как-то ночью, ранней весной, в неприглядной горной таверне, после нескольких фляжек золотистого вина Деккерет объявил о своем решении, и Акбалик разразился грубым фыркающим хохотом:
— Сувраель? Ты осудил себя слишком сурово. Нет вообще такого вонючего греха, который заслуживал бы прогулки на Сувраель!
Но Деккерет, уязвленный снисходительностью приятеля, медленно покачал головой:
— Зло пятном лежит на мне. Я сниму его с души жарким солнцем.
— Лучше отправляйся в паломничество на Остров Снов, попроси Властительницу исцелить твою душу.
— Нет, только Сувраель.
— Почему?
— Хочу убраться подальше от наслаждений Замка Горы, — объяснил Деккерет, — хочу сменить самое приятное место Маджипуры на мрачную и отвратительную пустыню бешеных ветров. Умерщвление плоти, Акбалик, поможет мне искренне раскаяться. Я хочу прочувствовать боль — понимаешь? — до тех пор, пока сам не прощу себя. Вот так.
— Вот так. Но коли ты собрался умерщвлять плоть, умерщвляй до конца; советую не снимать ее, пока будешь слоняться под сувраельским солнцем. — Ухмыляющийся Акбалик ткнул пальцем в плотную мантию из черного меха канторов, которую носил Деккерет.
Деккерет расхохотался:
— В умерщвлении тоже не стоит преступать границ, — и потянулся за вином.
Акбалик был вдвое старше Деккерета и, разумеется, находил его желание смешным, даже пьяный не отступил.
— Может, я попробую тебя отговорить?
— Бесполезно.
— Ведь это пустая трата времени, — тем не менее продолжал Акбалик. — Перед тобой карьера. Имя твое сейчас часто повторяется в Замке Горы. Властитель Престимион отзывается о тебе в наилучших выражениях, как о многообещающем молодом человеке, обладающем характером и обязанным подниматься по служебной лестнице — все черты самого Престимиона в юности: правит-то он давно. Потому-то и привечает тебя. А ты тут, среди полей Кантора… Забудь о Сувраеле, Деккерет, и возвращайся со мной в Замок. Венценосец устроит твое будущее. На Маджипуре сейчас доброе царствование, и приятно будет провести молодость среди сильных мира сего. Кой демон несет тебя на Сувраель? Ведь никто не знает о… э… твоем грехе?
— Я знаю.
— Ну, пообещай никогда больше не повторять его, и все.
— Не так-то все просто, — возразил Деккерет.
— Потратить впустую год-два жизни, если вообще не потерять ее — бессмысленное и безумное путешествие…
— Не бессмысленное. И не бесполезное. Все не так, Акбалик. Я связался с людьми Первосвященного и получил официальное назначение. Мне поручено навести кое-какие справки. Не звучит, правда? Последнее время Сувраель не поставляет ни скот, ни квоты мяса, и Понтифик хочет знать, почему.
