«Послушайте, — многозначительно произнес полицейский, — мы не намерены выслушивать все эти ваши жалкие оправдания. Мы все о вас знаем. Мы знаем, что вы за тип. В действительности нам все о вас известно вот уже много лет и поэтому мы требуем, чтобы вы оставили в покое этих девочек и не имели больше с ними никаких отношений. Мужчины вроде вас не должны давать деньги маленьким девочкам. Вы должны понимать, что вы делаете, и быть более сознательным».
Наконец Эрнст начал громко возражать: «Я повторяю вам, они только мои друзья. Я и не думал ни о чем дурном. Я забочусь о них и дарю им подарки только потому, что отношусь к ним как к родным дочерям. Только с ними я и могу поговорить. И в конце концов, почему я не должен заботиться о них? Почему вы должны забрать их у меня? Да кто вы такие?? Оставьте меня в покое… оставьте меня.» Он перешел на крик и его последние слова прозвучали как отчаянный вызов. В этот час в кафе было много посетителей, и многие из них обернулись и уставились на него, пытаясь понять причину этого скандала.
Полицейские действовали быстро и умело, даже без видимой спешки. Они стали рядом с ним по обе стороны, подняли его со стула и повели вдоль прилавка на улицу, крепко сжимая руками его запястья. Когда Эрнста вели вдоль прилавка, он увидел девочек, которые держали в руках свои тарелки и в страхе смотрели, как его выводят из кафе, не понимая причину этого.
Полицейские отвели его к концу улицы и остановились на несколько мгновений, чтобы еще раз повторить ему свои требования, продолжая крепко держать его за руки.
«Слушай внимательно. Мы тебя сейчас отпустим, однако если тебя еще раз увидят рядом с этими девочками, ты окажешься на скамье подсудимых.» Полицейский произнес эти слова таким угрожающим голосом, что Эрнст чуть не сошел с ума от страха.
Он не мог произнести ни слова. Ему надо было столько всего сказать, но слова застряли у него в горле. Он беспомощно дрожал от стыда и ненависти, и поэтому как будто онемел. «Мы просим тебя по- хорошему, — продолжил полицейский, — оставь их в покое. Тебе ясно?»
«Да», — вынужден был ответить Эрнст.
«Отлично. Теперь иди. И запомни, мы не хотели бы еще раз увидеть тебя рядом с девочками».
Он почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Его разум захлестнула волна ужаса и он ощутил невыносимую и уже знакомую пустоту, которая все увеличивалась в нем. И он возненавидел все и вся, а затем испытал острую жалость ко всему, что происходило вокруг него, и, наконец, еще более острую жалость к самому себе. Ему хотелось кричать, но он не мог: он мог только убежать от мучившего его стыда.
Со временем его страдания постепенно успокоились. Чувство невыносимой горечи прошло и вместо него возникла отчужденность, глубину которой он не знал доселе. Сейчас он безо всякой цели шел по мостовой среди толпы людей, которые спешили на обед. И когда он заходил в переполненный и шумный бар, ему казалось, что его уже больше ничто не волнует. И он неподвижно смотрел на выставленные в ряд пивные кружки, содержимое которых дарило ему единственное и самое надежное забвение.
Школьный учитель, мистер Рэйнор
Сейчас, когда мальчики немного успокоились, мистер Рэйнор посмотрел в окно классной комнаты на магазин одежды Гаррисона, находившийся на противоположной стороне мощеной улицы. Он наблюдал сквозь очки в роговой оправе, которые делали его зрение более острым, за новой девушкой-продавщицей: та, высоко подняв руки, пыталась достать с верхней полки хлопчатобумажные кальсоны. Из-за этого ее грудь, которая вырисовывалась под темно-синим платьем, казалась почти плоской. Мистер Рэйнор слегка потер ботинок о ножку своей высокой табуретки, которая служила предметом общеизвестной шутки. Злые языки говорили, что он дополнительно заплатил столяру за то, чтобы тот сделал ножки табурета повыше, поскольку таким образом ему было удобнее смотреть в окно и наблюдать за девушками из магазина напротив. Большинство из учеников, выросших у него на глазах, настолько привыкли к этим долгим минутам рассеянности (во время которых они могли заниматься своими делами), что им уже надоело насмехаться над таким времяпрепровождением своего учителя.
Позже плоскогрудая девушка поднялась на второй этаж, в отдел мужских костюмов, и на ее место пришла другая, маленькая, полная, с гораздо более пышным бюстом. Она стояла наклонившись к прилавку и показывала только что вошедшему покупателю коробку с яркими галстуками, разложив их кругом так, что они стали похожи на спицы велосипеда. Однако эта девушка была явно не в его вкусе, поэтому ему снова стало очень жаль, что за прилавком больше нет той из продавщиц, которая казалась ему совершенством женской красоты.
На фоне монотонного хождения девушек туда-сюда, вида мощеной улицы и магазина перед его мысленным взглядом предстала совсем другая картина. Он вспоминал ее образ, что было не так то просто, поскольку он быстро забывал лица людей, — хотя эта девушка погибла всего десять дней назад.
Он помнил ее, восемнадцатилетнюю, не очень высокую, с точеными чертами лица и коротко подстриженными каштановыми волосами. У нее были карие глаза, полные щеки и губы правильной формы. Она представала перед его внутренним взором как богиня любви, и с каждым днем казалась ему еще прекраснее. Почти всегда на ней был коричневый свитер и коричневый кардиган, и под этой одеждой можно было только угадывать волнующие формы ее изящной фигуры, но однажды, жарким летним днем, она сняла кардиган и он увидел ее высокую грудь, широкие бедра, стройные ноги с крепкими, чуть полноватыми икрами. Она ходила только от прилавка к лестнице, которая вела на второй этаж магазина. Правила математики тогда звучали из уст мистера Рейнора как избитые назидательные фразы, которые он старался как можно быстрее произнести перед учениками и оставить их предоставленными самим себе.
То, что утратила его память, дополнило воображение, и снова он мысленно созерцал ее образ, который стал для него почти осязаемым. Этих занятий требовала его чувственность, к которой ни жена, ни семья не имела никакого отношения. Он поправил очки, облизал пересохшие зубы и еще раз потер ногу о высокую ножку стула. Когда она ходила, то все ее изящные движения просто приковывали внимание, хотя за огромным ворохом одежды, который она несла, он видел только ее пятки в открытых туфлях и кончики пальцев. По дороге проехал большой троллейбус, выкрашенный в зеленый цвет и увлек за собой ее образ, вместо которого теперь перед глазами Рэйнора стояла яркая рекламная картинка, намалеванная на его корпусе.
Видение исчезло так внезапно, что Рэйнору захотелось курить, но до перемены оставалось еще целых полчаса. И ему надо было провести все это время с учениками, пока они не отправятся на урок географии, который у них должен быть в десять часов. Он наконец услышал шум, который обрушился на него как ушат холодной воды и вернул к действительности. Перед ним сидел класс, сформированный из самых отстающих учеников старшего возраста, из этих четырнадцатилетних неотесанных парней, из этих грязных оборванцев, которые должны были сразу после его окончания начать работать на местных фабриках. Булливент, самый хулиганистый из всех, успокоился только тогда, когда Рэйнор перестал смотреть в окно; но шум не утихал. Их невозможно было ничему научить. Единственно, чего можно было добиться от них, так это заставить вести себя более-менее спокойно эти несколько последних месяцев, а затем открыть школьные ворота и выпустить их во взрослый мир, как выпускают на свободу молодых диких животных. Скучная работа и футбол, пиво и женщины, грязные городские улицы — это все, что привлекало их и на что они были способны. После того, как они получали свои аттестаты, в которых не было ни одной приличной отметки, он не нес за своих учеников больше никакой ответственности. Он сделал все, что мог с этими не желающими учиться и непослушными оболтусами.
«Послушайте, — произнес он громким голосом, — ведите себя немного поспокойнее». И хотя в классе было все так же шумно, чувствовалось, что ученики ему подчиняются. Мистер Рэйнор не был слишком строгим педагогом, но он работал в школе вот уже двадцать пять лет и поэтому научился разговаривать властным голосом и добивался, чтобы ему подчинялись. И хотя он не бил своих подопечных слишком часто, они отлично понимали, что он — не новичок в своей работе, и может запросто сделать это. Кроме того, они чувствовали, что у мужчины средних лет больше силы, чем у безусого и неопытного юнца. Поэтому, когда он просил их успокоиться, они обычно его слушались.
«Возьмите свои Библии, — сказал он, — и откройте их на шестой главе, на „Исходе“».
