споткнувшись, упала.
– Вот черт! – выбранилась она, вскакивая на ноги.
Девица была раздосадована, потому что считала, что в трезвом виде падать могут только придурки, а это к ней ну никак не относится. Пошла было дальше, но невзначай покосилась на другую картину, изображавшую горящие деревья, которые вздымали ветви, как руки, и тут споткнулась снова.
– Нет, – проговорила девушка, сидя на ковре, – надо что-то с этим делать!
А в бильярдной меж тем продолжался все тот же опостылевший, непростой разговор.
– Филипп не может идти, – солидно говорила Илона Альбертовна, которой казалось, что в кои-то веки присутствующие пришли к согласию. – Значит, на станцию пойдут Кирилл и Дмитрий. – И она заискивающе, что случалось с ней крайне редко, улыбнулась.
– Не пойду, – объявил Кирилл, нимало не смущаясь.
– Это почему? – И Илона Альбертовна так широко распахнула глаза, что стало ясно, что они действительно (как уверяла она в молодости) голубого цвета, а не серого.
– Потому что Виктория останется здесь, потому что она будет волноваться, а я буду волноваться, думая о ней, – объяснил Кирилл.
– Какие же вы все ничтожества! – взорвалась Лиза. – Ищете какие угодно предлоги, чтобы ничего не делать!
– Я не желаю, чтобы меня подстрелили, – холодно сказал бизнесмен. – Хотите геройствовать? Сами и идите!
– Надо разделиться, – подал голос Лев.
– То есть? – повернулся к нему Макс.
– Один пойдет лесом и зайдет стрелку в тыл, – объяснил Подгорный. – А другой тем временем двинется по дороге. Желательно не по прямой, которая выходит на шоссе и дальше к станции, а какой-нибудь малоизвестной.
– Отлично, – одобрил Макс. – Вперед, Лева!
– А кто будет готовить еду оставшимся в доме? – невинно осведомился Подгорный.
– Значит, – несмело сказала Илона Альбертовна, – это будут… ну, допустим, Дмитрий и Макс.
– Я вообще предлагаю отправить в дорогу тех, кого не жалко, – тотчас же подал голос Дмитрий. – Как насчет великого сыщика?
Кирилл ухмыльнулся.
– Что-то мне подсказывает, – шепнул он Виктории, – что никуда капитан не пойдет. Не такой он дурак.
– Но план идти вдвоем, чтобы один человек зашел стрелку в тыл, а другой двигался к станции, кажется мне разумным, – гнула свое Илона Альбертовна.
– А если стрелок там не один? – внезапно спросила Виктория. – Что, если их там несколько?
Все притихли и только молча озирались друг на друга.
– Признайтесь честно: вы просто не хотите никуда идти, – с горечью проговорила Лиза.
– Ну почему? – отозвался Макс. – Просто мы здравомыслящие люди…
– Просто нам есть что терять, – оборвал его Лев. – И мы не хотим подохнуть, уж извините.
– В конце концов, – добавил Кирилл, – если мы задержимся здесь на пару дней, кто-нибудь из близких станет волноваться и либо даст знать ментам, либо сам сюда подъедет.
– Так среди нас есть один мент! – воскликнул Макс. – Конечно, его начальство знает, где он! И если его долго не будет, они пришлют сюда людей узнать, в чем дело.
– Лев, как у нас с едой? – спросила Виктория.
– На пару дней точно хватит, – подумав, ответил их повар. – Но придется опустошить все банки.
Надя приподнялась на локте и всмотрелась в окно.
– Что это она делает? – пробормотала Надя.
– Кто? – спросил Макс и обернулся.
…Маша вытащила из дома еще одну охапку картин и бросила их на снег. Оказалось, что сдирать со стен творения покойной Евгении Адриановой было ох как непросто, настолько прочно они были приделаны. У некоторых картин оказались поломаны рамы, другие были покорежены и помяты.
– Вот, – сказала Маша злобно, кривя губы, – больше вы не будете меня доставать!
Она топнула ногой и достала из кармана зажигалку.
– Ты чем это занимаешься? – спросил Олег Кошкин, как по волшебству материализовавшийся позади.
– А тебе-то что? – огрызнулась Маша, щелкая зажигалкой. Налетел холодный ветер, и пламя потухло.
– Прекрати, – миролюбиво попросил Кошкин. Вроде бы миролюбиво, однако в глубине его зрачков что-то полыхнуло.
– Че лезешь, а? – напустилась на него девушка. – Ну че ты лезешь? Объяснение тебе нужно, да? Пожалуйста! Мне надоело это дерьмо, которым увешан весь дом! Посмотришь на картины эти – и жить не хочется! Вот я и решила от них избавиться. – Она снова щелкнула зажигалкой, но безуспешно.
– Ты в своем уме? – спросил капитан, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие.
– А че? – Маша вошла в раж. – Здесь все мое! Дом мой! И картины мои! Че хочу, то и буду делать! – Она поглядела на груду, лежавшую на снегу. – Блин, надо их бензином полить, не то гореть не будут. – Маша обернулась к Максу, который в костюме, без шапки, без дубленки выскочил из дома. – Эй! Бензин есть?
– Что? – пролепетал Макс, совершенно растерявшись.
– Да хочу сжечь на фиг всю эту хрень, – равнодушно ответила Маша, показывая на картины.
Вслед за Максом из дома показались и другие. Олег видел, как в окне кухни мелькнуло лицо Натальи Алексеевны – и тотчас же пропало.
– Вы что творите? – прошептала Лиза, переводя взгляд с изувеченных картин на торжествующее лицо девицы с пирсингом в носу.
– А че? – удивилась Маша. – Вам-то какое дело? Вы же все равно терпеть ее не могли! И ваще, это мои картины теперь! Папуля мне все завещал! – И она насмешливо показала Адриановым кончик языка.
– Знаете, милочка, – подала голос Илона Альбертовна, и был этот голос неожиданно тверд, как алмаз, – когда я гляжу на вас, то понимаю, что такое кондовое быдло. Густопсовое быдло, как выражался мой покойный муж. Да!
– Чего? – взвизгнула Маша. – Да ты чего на меня тянешь? Старая…!
– Не забывайся, красавица, не забывайся, – сказал Филипп и, нагнувшись, поднял со снега одну из картин – ту самую, с горящими деревьями, которые в отчаянии тянули к зрителю свои ветви-руки.
– А ну положь! – крикнула Маша, наступая на него. – Это мое, понял? И я это спалю, хоть бы вы все тут раком стали! А хочешь взять себе – плати! Плати, понял? И задешево я вам ничего не отдам!
Все это походило на дурной сон, на кошмар, который никак не хочет кончиться; и Виктория, которая стояла тут же, держась за руку Кирилла, невольно подумала, что, наверное, во все времена все было именно так, и точно так же вандалы грабили Рим, и приверженцы Савонаролы сжигали картины и статуи великих мастеров. Маша хотела добавить еще что-то – без сомнения, насмешливое, оскорбительное и злое, но тут вмешался Макс и с размаху, по-мужски грубо, кулаком ударил ее по лицу.
Маша как-то судорожно всхлипнула и, покачнувшись, упала в снег. И в это самое мгновение все кончилось. Кончилась самоуверенная девица, которая нагло заявляла о своем праве сжечь все, что ей не нравится; кончились и хамство, и наглость, и претензии на то, что ей почему-то должно быть позволено больше, чем остальным. Осталась затравленная девушка, почти подросток, которая испуганными огромными глазами смотрела на гостей, полукругом стоявших возле нее; и на ее лице был написан неприкрытый страх.
– Сука, – сказал Кирилл и не добавил ничего.
Дмитрий одобрительно кивнул и подкрутил ус. Странно, но именно в это мгновение люди, которые только что спорили до хрипоты и обвиняли друг друга в малодушии, почувствовали себя объединенными, сплоченными. Потому что все они были разными, и взгляды на жизнь у них были разные, и к покойной художнице они относились по-разному, но все считали, что картины уничтожать нельзя. Даже если они тебе не нравятся, даже если их написал человек, который тебе не симпатичен, все равно – кощунственно так
