После двух попыток колесо соскакивает с края «террасы». В последний момент капитан успевает отвалить от крутого склона, дабы при неизбежном снижении не зацепить винтом камни. И со свистом — аж захватывает дух — проваливается вниз. Падая, разгоняется до нужной скорости, разворачивает машину носом вперед. И потихоньку увеличивает мощность, пока не выходит на минимальной высоте из жуткого пике.
Удивляюсь про себя его отчаянной смелости и мастерскому владению машиной. Спустя полминуты он уже набирает высоту и плавно выходит из ущелья. Мы устремляемся следом, вводное задание почти завершено…
Уже появляются мысли о скорой посадке на аэродроме. И вдруг слышу отчаянный крик Андрея:
— «340-й», ракета догоняет справа! Уходи влево!!
Машинально толкаю ручку влево, ныряю вниз и прижимаюсь к скалам.
Вовремя! Буквально в нескольких метрах справа, оставляя за собой дымный след, стрелой проносится белый снаряд. Обогнав мой борт, ракета врезается в пологий склон. Нас на мгновение ослепляет яркая вспышка…
«Пронесло», — облегченно перевожу я дух и вытираю со лба испарину.
На подходе к аэродрому докладываем о результатах эвакуации, просим прислать транспорт для раненных. Спустя десять минут садимся на полосу и подруливаем к ожидающим машинам. Десантники благодарят, тянут ослабевшие ладони для рукопожатия…
Да… в это раз пронесло. Не предполагал я в тот момент, что под конец моей афганской командировки придется еще дважды повстречаться с людьми, выпустившими эту ракету. И, к огромному моему сожалению, следующие встречи получатся не столь удачными для нашего экипажа…
Иногда нашей эскадрилье приходится летать не только с аэродрома Джелалабада. В один из дней экипажи поднимают по тревоге и отправляют через всю страну на западную границу ДРА — для участия в операции «Западня». Предстоит длинный и утомительный перелет: Джелалабад — Кабул — Кандагар — Шиндант — Герат…
Герат. Старейший город, бывшая столица Афганистана. Сверху чертовски красивый: множество минаретов и огромных куполов мечетей, островки сочной зелени, длинные кривые улочки. Но вблизи эти красоты нам разглядеть так и не доведется: несколько дней подряд утюжим небо, сопровождая транспортные вертолеты, прикрывая высадку десантов в районы, занятые опорными пунктами противника.
Порой нет возможности выспаться, элементарно отдохнуть. И тем ярче посреди всей этой бурной суеты вспыхивает несколько радостных лучиков — я встречаю здесь своих однокашников: Лунина, Кравца, Романова, Гаркушу, Черняева… Судьба разбросала наших ребят по всем аэродромам Афганистана, где базировалась Армейская авиация. А тут вдруг все разом собираемся в одном месте для участия в «Западне».
Операция длится ровно семь дней. Она отличается масштабностью; сложной, но неплохой координацией действий многочисленных соединений. За короткий срок нам удается разгромить войска оппозиции западнее Герата и полностью уничтожить базу-арсенал Какари-Шашари, расположенную у границы с Ираном. Мое звено возвращается на основную базу бес потерь, налетав около ста часов. Прилично даже по меркам войны…
А через неделю после «Западни» я впервые за несколько месяцев командировки попадаю в неловкую ситуацию.
Выполняя полет на досмотр караванов, наша группа из четырех «восьмерок» и четырех «двадцатьчетверок» замечает на пыльной дороге колонну из двух десятков старых грузовиков. Старший группы, командир эскадрильи Ми-8 подполковник Райлян (ныне полковник запаса, герой Советского Союза, — примечание авторов) приказывает моему звену остановить колонну для досмотра. В подобных случаях пилоты действовали стандартно: стреляли из бортовых пушек перед лидирующим автомобилем. Так же поступаю я.
Колонна остановилась.
Едва транспортные «вертушки» заходят на посадку для высадки досмотровых групп, колонна неожиданно возобновляет движение. Да еще и увеличивает скорость.
Мне опять поступает команда:
— «340-й», немедленно останови их!
Я даю еще одну очередь. Колонна замирает.
И вновь все повторяется.
После этого поступает приказ стрелять по первой машине.
Подозревая какую-то ошибку, я стараюсь нанести минимальный ущерб: аккуратненько накрываю тремя-четырьмя снарядами передок первого автомобиля. В результате его двигатель дымит, а водитель получает легкое ранение. Караван, наконец-то, остановлен.
К сожалению, после досмотра выясняется, что стреляли мы по демократам — так наши называли регулярные войска ДРА. И хотя вина за данное происшествие всецело ложится на командире афганской войсковой колонны, который не согласовал маршрут движения, не остановился по требованию и не связался с нами по радио, я долго переживаю случившееся…
В один из дней мой бортовой техник — старший лейтенант Пихтин, вдруг решает отмыть вертолет, и делает это весьма добросовестно. Бока машины блестят — ни следа от копоти, ни керосиновых пятен. Впечатление такое, будто «вертушку» полчаса назад выкатили из заводского цеха.
На мирных аэродромах Союза командиры полков и отдельных эскадрилий частенько дурели от безделья, чуть не каждую неделю устраивая парковые дни и заставляя подчиненных надраивать матчасть. Здесь же, в Афгане, на чистоту авиационной техники начальство смотрит сквозь пальцы. Когда заниматься мелочами, если люди, порой, от усталости валятся с ног? Дай бог бы выспаться и восстановить силы перед следующими боевыми вылетами.
— Товарищ командир, вертолет к вылету готов, — бодро рапортует бортовой техник.
— Ну, ты даешь!.. — в тихом изумлении обхожу я сияющий как у кота яйца борт.
— Давно мыслил привести его в порядок, да все руки не доходили: то вылеты, то замена агрегатов, то регламентные работы… Зато теперь так отмыл, что на долго хватит!
Осмотрев боевую машину и расписавшись в журнале, я с удовольствием усаживаюсь в кресло командирской кабины. Летать на чистенькой машине действительно приятнее, чем на замызганной и прокопченной.
Сегодня мне и Грязнову предстоит совершить патрульный полет в северном направлении от Джелалабада. Самое обычное задание.
И спустя полчаса две «вертушки» несутся на предельно-малой высоте…
Выполняя подобные полеты, экипажам эскадрильи Прохорова частенько приходится постреливать. Но не просто так и не забавы ради, а для проверки бортового оружия, для поддержания навыков стрельбы. Для этого выбираются безлюдные места: горы, пустыни.
Вот и сейчас, пересекая реку, что течет вдоль Черной горы, я вдруг замечаю орла. Огромная птица спокойно сидит на верхушке камня посреди островка пересохшего русла. Моя «двадцатьчетверка» летит на высоте пяти метров, дистанция до камня с птицей составляет около километра.
— Чем не отличная цель? — приходит мне в голову опробовать пушку НР-30.
Короткая очередь из трех снарядов молнией уходит вперед.
Мимо. Все снаряды ложатся рядом с камнем, а орел с величавой неспешностью взмывает ввысь.
Вовсе не жалея о промахе и словно загипнотизированный, я любуюсь плавными движениями его крыльев. А вертолет меж тем с угрожающей скоростью приближается к островку.
Снаряды в ленте были разрывными. Пробив сухую корку, они взметнули вверх жуткие фонтаны грязи.
— Вот, черт! — рванул я ручку на себя.
Поздно. Вертолет «таранит» самую середину грязевого фонтана. По остеклению кабины, гонимые встречным потоком воздуха, ползут коричневатые ручейки жижи…
Спустя полчаса Пихтин встречает машину на аэродроме. Аккуратно заруливая на стоянку, еле сдерживаю смех, наблюдая, как счастливое выражение лица техника сменяется гримасой недоумения.
Покуда мы с Валеркой, беззвучно посмеиваясь, выбираемся из кабины, он с бесконечной печалью в глазах отколупывает с борта смачный шматок грязи.
Потом, вздохнув, спрашивает:
— Вы что, командир, ездили по плохой дороге?..
Еще раз забегая вперед, следует признаться, что я постоянно тренировался в стрельбе из пушки и НАР, и постепенно — к осени 86-го, достиг неплохих результатов. Из пушки одним снарядом мог попасть и разнести на куски трехметровый валун с расстояния до двух километров. А неуправляемыми снарядами в небольшую площадную цель попадал с дистанции три-четыре километра, что в два раза превышало максимальную прицельную дальность стрельбы из этого оружия.
Не пройдет и шести месяцев, как эти навыки спасут жизнь мне и моему штурману Валерке…
Ранним октябрьским утром нагоняю у КП командира ведомого экипажа Грязнова и, легонько шлепаю ладонью по плечу. Тот оборачивается, пытается изобразить улыбку.
— Вот и сбылась твоя мечта, Андрюха! — нарочито включаю таинственный пафос.
— Какая именно? — сонно бубнит он. — У меня их семь.
— Почему семь?
— Долго объяснять. Так какая сбылась-то?
— Думаю, главная — твоя мечта о профилактории!
Грязнов с трудом глотает вставший поперек горла ком:
— Шутишь?
— С чего бы!? Прохоров сейчас сказал.
— Что сказал?
