Но молодость и страстное желание жить дальше берут верх в вечном споре со смертью. Постепенно снова расходится разговор, лица озаряются улыбками.
Шумно пьем за нашу с Валеркой удачную посадку.
И сыплются вопросы: на какой высоте сбили? Как сильно долбануло в борт? А успели заметить, откуда производились пуски? Не последовало ли «духовских» атак на земле?..
Третий раз пьем по традиции молча, поминая всех погибших товарищей…
Потом опять говорим, вспоминаем и страстно спорим… Что с нас взять — летчики! Как в том старом анекдоте: комэск прислушивается, о чем болтают подчиненные в классе подготовки к полетам… О рыбалке? Хорошо. Об автомобилях? Нормально. О бабах? Тоже неплохо. О полетах?! Вот паразиты — уже напились!..
Пропустив несколько «соточке», мы с Валеркой чуток отходим от шока и наперебой делимся впечатлениями, порой вспоминая подзабытые в водовороте событий мелочи. Когда гвалт достигает апогея, переходя за «рамки», мне приходится вспоминать о просьбе командира. Уподобляясь лектору, читающему скучный материал, я призывно стучу вилкой по кружке, и товарищи тут же сбавляют громкость…
По комнатам разбредаемся около полуночи. Времени для сна остается немного — через пять часов начинается очередной тяжелый день.
Проснулся я за полчаса до противного дребезжащего звонка будильника. В необычных обстоятельствах человек всегда ощущает время, словно внутри заведен и тикает этот ненавистный будильник. Лежал, пялился в светлевший потолок и молча страдал от головной боли…
А ровно в пять летчики и бортовые техники моего звена поднимаются как ни в чем ни бывало — словно и не опорожнили накануне вечером приличную бутыль чистого спирта. По «пять капель», конечно, не получилось. Вышло гораздо больше — грамм по триста пятьдесят на брата. Но, тем не менее, наказ Сергея Васильевича выполнили — держались в строгих «рамках»: не орали, не бузили, дальше офицерского сортира и курилки не мотались.
Ополоснувшись прохладной водой и, одевшись, отправляемся со штурманом в столовую. Мой экипаж сегодня не задействован в полетах, потому мы с Валерием не спешим…
Настроение после общения с друзьями стало получше, но и напряжение не отпускает. Кто знает, что решит начальство, и какие выводы сделает комиссия, которая непременно нагрянет по нашу душу!..
Навстречу торопливо шагает комэск.
— Шипачев!
— Я, товарищ командир.
— Ну-ка задержись на минуту…
Здороваясь за руку и хитро улыбаясь, интересуется:
— Как здоровье, орлы?
— Нормально, — почти не кривим мы душой. Состояние и в самом деле обычное, не считая немного тяжеловатой головы.
Выщелкнув привычным движением из пачки сигарету, Сергей Васильевич подпаливает ее, раз пять жадно затягивается и вдруг заявляет:
— Ты же там все знаешь, Константин. Верно?
— Где? — не понимаю я.
— Где-где… — выпускает он в сторону дым и мельком смотрит на часы. — Там, где вертолет твой остался.
— Ну, в общем-то, да. Знакомый райончик…
— Вот и хорошо. Дуй на «восьмерку» — борт № 67. Тебя уже ждут на борту технари с грузом. Назначаю тебя старшим команды. Да и не забудь прихватить бойца с радиостанцией — он давненько торчит у КДП…
— А штурман? Валера Мешков полетит со мной?
— А зачем он тебе там? — смеется майор. — Пусть идет к штурману эскадрильи — у него намечается какая-то бумажная работа. С полетными картами…
И, пульнув недокуренную сигарету, направляется в сторону КП.
— Иди хоть позавтракай, — виновато смотрит на меня Валерка.
Наш экипаж в Афгане практически неразлучен, к тому же после аварийной посадки сам бог велит держаться поближе друг к другу. А тут вдруг волевым командирским решением нас разлучают и ставят разные задачи.
— Не хочется, — морщусь я, представляя однообразную столовскую пищу.
Еда и в самом деле сейчас встала б поперек горла. Хотя, пару стаканов крепкого чая, пожалуй, выпил бы — голова малость побаливала, во рту пересохло. Но, вспомнив о болтавшейся на ремне фляжке с водой, я спешно прощаюсь с Валеркой:
— Ладно, пошел. А то еще улетят без меня…
Так и расстаемся на полпути к летной столовой: я иду на стоянку, штурман плетется завтракать…
«Ни черта не понимаю, — мучаясь в догадках, подхожу к КДП, — мой вертолет наверняка охраняется подразделением пехоты или десанта. Тогда зачем туда отправляют меня?..»
— Эй, боец! — окликаю солдата со старенькой радиостанцией и аккумуляторами. — Не меня ждешь?
— Вас, товарищ капитан.
— Бери свою шарманку и за мной…
Ми-8 с крупным номером «67» под выхлопными устройствами уже готов к вылету: экипаж в пилотской кабине; в грузовом отсеке — инженер эскадрильи во главе технической бригады; всю центральную часть отсека занимает здоровенный ящик с четырехсоткилограммовым газотурбинным двигателем для Ми-24. Повсюду лежат агрегаты, трубопроводы, инструменты в специальных металлических ящичках…
И тут меня осеняет.
«Товарищ полковник, вы не волнуйтесь. Мы же не знали, что здесь засели душманы с ПЗРК. А вертолет мы восстановим…» — четко припоминаются мои же слова, сказанные начальнику Армейской авиации полковнику Григорьеву.
— Теперь понятно, — шепчу я, забираясь по трапу в чрево транспортной «восьмерки».
А, усаживаясь на откидное сиденье, ощупываю кобуру с пистолетом и раздраженно думаю: «Мля, надо было взять хотя бы автомат. Замена движка и ремонт поврежденных систем — это не на час работы…»
Удаление места аварийной посадки от аэродрома составляло не более пятнадцати километров. Однако высадка нашей небольшой группы напоминает масштабную армейскую операцию: восемь боевых Ми-24 и звено штурмовиков Су-25 около получаса кружат над районом, обрабатывая опасные и подозрительные участки из всех видов оружия. И только убедившись в том, что вокруг нет «духов», КП выдает в эфир команду на высадку технической группы и возвращение всех бортов на родные базы.
Поврежденный вертолет охраняется отрядом десантников на двух «бээмдэшках».
«Кажется, это те ребята, что крутились вчера около «двадцатьчетверки» Паши Винника», — узнаю командира бравых парней. Молодой лейтенант подходит к приземлившейся неподалеку «восьмерке», представляется и спрашивает о намерениях прибывших офицеров.
«Молодец, — отмечаю про себя, — дело знает».
И, пожимая его ладонь, информирую:
— Собираемся менять движок на поврежденном вертолете. Если все будет путем — сегодня же улетим.
— А как же вы поднимете такую махину? Капот-то высоковато… — глядя на громадный ящик, чешет тот затылок.
Честно говоря, мне и самому были невдомек подобные тонкости. Я не представлял, как в полевых условиях — без подъемного крана и специальных машин, инженеры с техниками справятся с подобной задачей. Однако, наблюдая за слаженной работой по извлечения двигателя из недр грузовой кабины, уверенно отвечаю:
— Не переживай — справимся.
Разгрузившись, «восьмерка» легко отрывает шасси от грунта и улетает в сторону аэродрома. В тишине, возле одиноко стоящего посреди плоскогорья Ми-24, остаются восемнадцать человек: шесть авиатехников, десять десантников во главе с лейтенантом, солдат-связист с радиостанцией и я — назначенный с легкой руки Сергея Васильевича старшим этой разношерстной команды.
Сегодня пятое апреля, первая половина весны. В Белоруссии, да и во всей средней полосе моей бескрайней родины сейчас довольно прохладно. Кое- где еще не отступила зима, по низинам и северным склонам лежат снежные островки. А в здешние предгорные районы уже пожаловало лето; денек выдался солнечным и жарким. И, не смотря на ранний час, вверх — прочь от прогретой почвы, жгутами и завихрениями струится горячий воздух…
Инженер эскадрильи Максимыч — высокий, худощавый мужик лет сорока, хлопочет около подраненной «вертушки», оценивая характер повреждений и распределяя обязанности между техников. Десантура пластается в теньке у бортов двух боевых машин. На невысоком взгорке дежурит связист и парочка бойцов из отряда лейтенанта, которых тот меняет строго через каждый час. Мне же ничего не остается, как загорать неподалеку от своего пострадавшего вертолета. Водружаю на нос темные очки, скидываю куртку, ложусь на разогретый солнцем песок, и от нечего делать поминутно вспоминаю вчерашние события…
Дозор главным образом наблюдает за широкой — до пяти километров — полосой зеленки, что раскинулась по обе стороны извилистой речушки, протекавшей под Черной горой.
Черная Гора. Угрюмое нагромождение безобразных складок. На большом удалении хребет кажется монолитом, этаким лежащим на боку исполином. А вблизи отчетливо видны наслоения из сланца, гранита и темных, почти черных скал. От них, должно быть, и произошло название.
Эта зона слабо контролируется демократами. И левый, и правый берега речушки сплошь заселены афганскими крестьянами. Неоднократно пролетая над этими местами, я видел множество больших и малых кишлаков, связанных меж собой тропинками и узкими грунтовками. Вряд ли кто-то точно скажет, сколько здесь проживает народу, но доподлинно известно одно: местные ребята не симпатизируют нынешней власти и нам — русским. Днем отличить их от обычных дехкан практически невозможно: копошится себе спокойно народец в огородах, трудится в апельсиновых садах, стережет скот на пастбищах… А по свистку
