– Ты и впрямь едва не умер, – промолвила она. – Я сразу же поняла, что это колдовство: не может человек страдать так сильно на этой земле. Скоро это пройдет.
Тристану стало немного неловко при мысли, что сестра Морхольта ухаживала за ним во время его болезни и, как он отлично понимал, отвела от него верную гибель; он предпочел бы быть обязанным кому угодно, только не этой чудесной девушке. Что-то в ней особенно смущало его теперь; но, удивительное дело, он не находил в ее чертах прежнего уродства. Он попытался встать – и, застонав, повалился на подушки. Эссилт шагнула вперед, ее прохладная рука легла ему на лоб.
– Спи, – сказала она.
И Тристан, повинуясь ей, уснул, но сон его не был спокоен. То он видел Морхольта, стоящего на одном колене и глумящегося над ним; неожиданно Морхольт делал огромный прыжок – и распластывался в небе багряным облаком, похожим на отрубленную голову дракона, из которой текла кровь. То чудилась ему ведьма, которая, хохоча и подняв юбки, отплясывала какой-то дикий танец в пещере, стены которой неожиданно ожили и тоже двигались вокруг нее. Тристан понимал, что старая женщина не может так танцевать; он силился угадать за личиной ее истинное лицо, но оно всякий раз ускользало от него, едва он готов был поверить, что знает, кто она на самом деле. Ведьма сменялась Аэльротом, недоумевающим и сокрушенным; грязь и кровь были на его челе, и самые золотые волосы его были опалены огнем чудовищного зверя, которого он сразил. Аэльрот исчезал, таял в подземельях измученной памяти, и Тристан видел альбатроса, сидящего на окне и печально глядящего на него, недужного и неподвижного. Он так и не понял, сон это был или явь; поутру явилась Бранжьена, кормилица Эссилт, та самая, которую он увидел, едва придя в себя, и альбатрос улетел. Кормилица был болтлива и назойлива; рядом с ней витязь ни на миг не мог сосредоточиться на своих мыслях. К счастью, около полудня Бранжьена удалилась, и Тристан наконец-то вздохнул спокойно.
«Первое: старуха на морском берегу. Я доверился ей, и, как видно, напрасно, ибо через меня он искала погибели моему другу. Кем она может быть? Верно, ее власть велика; но нет такой силы, на которую не сыскалось бы силы еще большей. Раз она принимает облик смертных, она и сама смертна; а раз так… раз так… Надо ее найти; иначе она причинит великое зло тем, кто дорог моему сердцу. – Тристан не стал уточнять, даже мысленно, кто были эти «те», тогда как раньше он отличал из всей семьи одного лишь Аэльрота. – Затем альбатрос: неспроста является мне эта птица, и я не знаю даже, что она предвещает. Быть может, это пособник старухи; ведь дала она мне новое тело, так почему бы ей не придать душе на время зримый облик птицы? Но спутники ведьм испокон веков – псы да вороны; впрочем, это утверждает простой люд, мало что смыслящий в делах чародейства… – Тристан яростно ударил себя рукой по лбу. – Что это я, о чем только думаю? Какой бы немощный облик ни придала мне проклятая, при мне еще мой добрый меч и мой тугой лук; и несдобровать тому, кто думает, что низкая магия поможет ему против Тристана!»
На этом весьма патетическом месте вошел Аэльрот, за которым следовали многочисленная свита и челядь. Юный победитель дракона выглядел как настоящий принц; Тристан уже слышал от Бранжьены, как Аэльрот вступил в замок и, доверив поверженного Тристана заботам женщин и знахарей, отправился прямиком к королю, своему отчиму; ему он объявил, что сразил дракона собственной рукой, в доказательство чего преподнес изумленному монарху кусок устрашающего вида чешуи с причудливыми гребнями, содранной с черепа убитого зверя, ибо вся голова дракона, по заверениям Аэльрота, была слишком велика и тяжела, и, оказавшись перед выбором, доставить ли королю голову мертвого чудища или полуживого Тристана, он выбрал последнее и надеется, что король на него за то не разгневается. Король Ирландии, узрев чешую, содранную с его величайшего супостата, сначала даже потерял дар речи, но потом все же нашел в себе силы ответить, что он премного рад, безмерно благодарен и поэтому Аэльрот может просить у него чего пожелает. Он поглядел на свою жену: королева Одовера тихо роняла слезы от радости, что ее сын вернулся живым и невредимым.
– Признаюсь, я часто бывал несправедлив к тебе, – добавил король, поскольку он был по натуре правдив и первым признавал свои ошибки, когда они больше не могли ему повредить. – Но если ты и был в чем-то виноват передо мною, я возвращаю тебе все свое расположение, каким до тебя пользовались незабвенные мои сыновья Бодуэн и Морхольт.
Аэльрот поклонился и непринужденно объявил, что он ничему другому не был бы так рад, как доверию к нему его приемного отца; а когда тот напомнил свое обещание, отшутился и заявил, что больше всего на свете желает сейчас отдохнуть. Тут придворные наперебой стали угождать Аэльроту: всякий хотел проводить его до опочивальни и помочь ему снять изломанные доспехи, но он всех поблагодарил, вызвал к себе старого своего оруженосца и отправился на покой. Придворные, побрюзжав для приличия, во весь голос стали восторгаться его великодушием и постоянством, равных которым свет не видел и наверняка уже больше не увидит.
– Все-таки ты отправился вслед за мной, – сказал Аэльрот с шутливым упреком в голосе, когда навестил поправляющегося Тристана.
Витязь попросил его отослать своих людей и, когда двери за ними затворились, чистосердечно и без утайки рассказал, что с ним произошло и как на его пути встала злокозненная ведьма, которую он, по его словам, видел перед самым кораблекрушением, когда она предвещала всем его спутникам скорую смерть. Аэльрот, слушая своего друга, несколько раз нахмурился, и тонкая морщинка прорезала его переносицу.
– Кажется, я знаю, кто желает погибели всему нашему роду, – промолвил он наконец с печальной улыбкой. – Чем больше я думаю об этом, тем сильнее мне кажется, что дракон, из-за которого пали сыновья короля, появился не просто так; его кто-то призвал… если не создал ведовской властью, – добавил он, еле заметно поежившись.
– Все это, верно, так, – сказал Тристан, – но только заклинаю тебя: будь поосторожнее.
Пожав плечами, Аэльрот беспечно признался, что после того, как он убил дракона, ему никакие ведьмы не страшны; и Тристан невольно почувствовал, как сжалось его сердце. Ведь он-то знал, как далеко простиралась сила той, которая, насколько он был уверен, не остановится ни перед чем, чтобы навредить Аэльроту и сжить его со света.
Через несколько дней Тристан уже мог садиться на коня. От прежней его слабости не осталось и следа; он даже согласился участвовать в охоте, которую устраивал Аэльрот, уже всеми признанный как наследный принц. Было решено, что в скором времени он возьмет в жены Эссилт, чтобы упрочить свой будущий престол. Казалось, что таково было и желание Аэльрота – но не Эссилт, которая относилась к сыну своей мачехи по меньшей мере сдержанно, если не враждебно.
Охота получилась большая, роскошная и бестолковая; с гиканьем всадники промчались по жалким крестьянским полям, топча посевы, и рассеялись по лесу. Тристану подумалось, что хорошо было бы научить будущего ирландского короля Аэльрота охоте по корнуолльским обычаям, которая велась не в пример благороднее и слаженнее. Случайно повернувшись в седле, он заметил Эссилт, которая тоже отстала от прочих. Тристан подъехал к ней.
– Я здесь первый раз, – объяснил он, – и боюсь заблудиться.
