критику правительства и партии. Рейхсляйтер Макс Аманн, ответственный за ассигнования для печати, не мог предотвратить издание религиозной литературы на деньги церкви. А меры полиции Борман расценивал как недостаточные для достижения конечной цели. В письме содержалось поручение рейхсляйтеру Розенбергу довести суть курса НСДАП до каждого солдата, независимо от собственных взглядов последнего.
Буквально через день, то есть 19 января 1940 года, Борман задал Розенбергу трепку в присутствии Гитлера. Продемонстрировав написанную специально для солдат брошюру епископа Людвига Мюллера, исполнявшего также обязанности уполномоченного протестантской церкви по делам рейхсвера в Кенигсберге, он заявил: «Подобное в армии недопустимо. Солдаты, недавно отрекшиеся от католической веры, прочитав эту книгу, могут вновь увлечься идеями христианства, наполовину замаскированными хитроумными протестантскими попами». Одновременно рейхсляйтер Аманн получил указание «впредь уделять религиозному содержанию печатных изданий не меньше [254] внимания, чем политическому и идеологическому, ибо имеющийся опыт показывает, что религиозная литература снижает стойкость масс в борьбе с внешним врагом».
В глазах церкви Альфред Розенберг являл собой антихриста во плоти. Лишь немногие отцы церкви знали, что к жестким мерам по отношению к религии его принуждает не столь известный широким массам Борман. Очередное письмо Бормана Розенбергу (от 22 февраля 1940 года) не оставило бы у священников, попади оно к ним в руки, никаких сомнений по поводу того, кто же являлся их самым опасным оппонентом. В разделе «Инструкция о религиозном образовании в школах» Борман поясняет, почему следует отвергнуть компромисс с христианским вероучением и какой тактики надлежит придерживаться, чтобы разгромить церковь. Причиной для составления инструкции стало появление слухов о совместной работе Розенберга и епископа Мюллера над программой религиозного образования в школах.
Нет необходимости говорить, что за долговременными проблемами Борман не забывал о текущих делах, не упуская случая доставить неприятности церкви. Альберт Шпеер, возглавлявший программу реконструкции столицы третьего рейха, вступил с клиром в переговоры о строительстве церквей в новом районе Берлина. Дело кончилось тем, что Борман объявил ему строгий выговор и запретил заниматься этими проектами. Впоследствии, когда города стали подвергаться первым бомбежкам, некоторые ретивые гауляйтеры поспешили снести церкви, получившие повреждения. Шпеер, объявивший эти руины «ценными историческими памятниками», просил Бормана остановить эпидемию разрушений, предоставив фюреру принимать решения о планах реконструкции городов. А несколько месяцев спустя, когда Шпеер вновь получил выговор от шефа партийной канцелярии [255] за большой расход дефицитных строительных материалов на восстановление церквей, придворный архитектор фюрера вновь использовал формулировку «национальные памятники исторического и художественного значения». Мартину пришлось отступить: во-первых, в этом он ничего не смыслил (впрочем, подобные соображения его обычно не сдерживали); во-вторых, активно вмешиваться в вопросы архитектуры, в которой Гитлер считал себя высшим авторитетом, было рискованно.
Гитлер все откладывал начало наступления на Западном фронте, и конец 1939 года и первый квартал следующего Борман почти непрерывно разъезжал с ним на поезде между Мюнхеном, Берлином и Оберзальцбергом. На Рождество они посетили войска Западного фронта, где и отметили праздник при свечах и с рождественской елкой — то есть, по сути, почтили основателя преследуемой ими религии в соответствии с христианскими же традициями.
В первые, относительно спокойные, месяцы 1940 года Борман вновь занялся вопросами, связанными с христианской верой и церковью. Гитлер, дав вермахту все необходимые указания, мог больше времени уделить партии. Приглашая лидеров НСДАП на полуофициальные обеды (гостей угощали яствами из лучших ресторанов), фюрер поручал каждому конкретную задачу. Он, наконец, позволил партийному суду продолжить дело против Штрайхера. Розенберг, мечтавший после войны возглавить «нацистское вероисповедание», получил задание разработать программу создания институтов для изучения особенностей и проблем национал-социализма. Лею выпало подготовить всеобъемлющую систему социального обеспечения людей пожилого возраста. Причем «соратники по [256] партии», не доверяя друг другу, предпочитали не откровенничать на эти темы между собой.
На одну из таких бесед, состоявшуюся в конце января 1940 года, были приглашены Гесс, Розенберг, Ламмерс и, конечно, Борман. Кто-то поведал историю о капитане торгового судна, который после долгого перерыва вновь оказался в Одессе и подивился, заметив, что в отличие от предыдущих посещений среди новых советских чиновников не было ни одного еврея. Гитлер предположил, что, если именно в этом состояла новая политика Советов, такая тенденция могла бы привести к ужасным погромам, и тогда Запад в конце концов обратился бы к нему с просьбой обеспечить защиту прав человека на Востоке. Собравшиеся сочли эту идею очень забавной, а особенно громкий взрыв хохота вызвала фраза хозяина о том, что в этом случае, избрав себя президентом лиги по защите евреев, исполнительным секретарем он назначил бы Розенберга. Продолжая беседу, Гитлер рассказал о выпущенном в Советском Союзе короткометражном фильме, критиковавшем влияние Ватикана в Польше, и попросил, если кому-то представится возможность, заполучить для него один экземпляр. С напускной суровостью Розенберг продекларировал: «Мы не позволим показывать у себя что-либо подобное о Ватикане». Громко рассмеявшись, Борман возразил: «Но тогда наиболее замечательные фильмы можно будет посмотреть только в России — обидно!»
Два примечательных события произошли в феврале 1940 года. 24 февраля Гитлер в сопровождении Бормана выехал в Мюнхен на празднование очередной годовщины основания партии. В зале пивной «Хофброхау» он произнес традиционную речь перед ветеранами, после чего в сопровождении приближенных перебрался в «Кафе Хека», где они в задушевной беседе вспоминали былые дни. Борман отметил [257] в дневнике: «Диспут между фюрером и Р. Г. о знахарях и гипнотизах». Сам Борман гипнотизерами не интересовался и даже не знал, как именно пишется это слово, зато Р. Г. (Рудольф Гесс) знал о них все. Он покровительствовал хиромантам, гомеопатам, народным лекарям, астрологам, ясновидцам и им подобным. Когда кому-либо из людей этой категории доставляли беспокойство бюрократы от партии, проповедовавшие примитивный реализм, они находили заступничество у Гесса. Рейхсляйтера НСДАП подобные пристрастия босса удивляли, но они замечательно ладили между собой, и Борман предпочитал не привлекать внимание Гитлера к этим странным увлечениям. Однако в самом фюрере реализм тоже уживался с суеверием, поэтому он не корил своего заместителя и с изрядной долей любопытства относился к паранормальным и оккультным наукам, хотя о своем интересе к этим областям предпочитал не распространяться перед широкой публикой.
На следующий день, уже сидя в поезде, увозившем их обратно в Берлин, Гитлер в разговоре с Борманом затронул тему суеверий, знахарства и отношения к ним высокопоставленных членов партии. Борман не был достойным собеседником в обсуждении такой проблемы, однако в его архиве имелось много свидетельств об эксцентричных пристрастиях членов НСДАП высокого ранга. Наиболее крупной фигурой в этом ряду был, конечно, Гиммлер, который клялся, что самую древнюю народную мудрость хранят потомственные пастухи и сборщицы лечебных трав. Так или иначе, Гесс после этого диспута отнюдь не впал в немилость, что подтвердилось два месяца спустя: в связи с днем рождения Гесса фюрер пригласил заместителя в свою берлинскую резиденцию, чтобы лично поздравить его в торжественной обстановке — особая честь по стандартам третьего рейха. [258]
За «жизненное пространство»
Весной 1940 года Борман счел необходимым повторить давнее распоряжение о взаимодействии партии и правительства (за истекшее с тех пор время некоторые руководители сменились, да и сама инструкция вроде бы устарела, и следовало вновь потребовать строгого исполнения изложенных в ней требований). Он вновь приказал осуществлять всякие официальные контакты с правительством не напрямую, а через бюро Гесса. Новизной отличался лишь пункт, строго запрещавший советоваться с каким-либо иным партийным органом по вопросам взаимодействия с правительством (сразу после учреждения бюро Гесса Борман не мог открыто заявить о подобных претензиях, ибо еще сильны были позиции давно существовавшего отдела Роберта Лея).
Этот указ помечен датой 9 мая 1940 года, но был подготовлен заранее. Цель — дезинформация, ибо в этот день Борман уже покинул Берлин. Из соображений секретности Гитлер и все приглашенные прибыли на загородную железнодорожную станцию, в депо которой заранее (и тоже тайно) был переведен специальный поезд фюрера. Следуя разработанному Борманом и одобренному Гитлером плану маскировки, поезд сначала двигался в сторону Гамбурга, но затем незаметно перешел на вспомогательную ветку и направился в Эйскирхен. Пункт назначения пассажирам [259] не объявляли — о нем знали лишь несколько человек, включая Бормана. На самой станции все указатели были сняты. Прямо с поезда всех пересадили в машины, и кортеж двинулся в «Фельзенест» («Гнездо среди скал») — новую полевую ставку фюрера: система бетонных бункеров, которым любая бомбежка была нипочем; зенитные батареи вокруг; на холме, в деревне Родерт (близ Мюнстерефеля) — казармы для солдат.
Лишь поздно вечером, узнав прогноз погоды, Гитлер приказал Борману передать в войска кодовое слово, объявлявшее о начале наступления на Западном фронте. Одновременно вступило в действие распоряжение Бормана, предписывавшее высшим чинам партии в отсутствие своего рейхсляйтера строго придерживаться установленного порядка работы. Следующие несколько недель Гитлеру было не до внутрипартийных дел; Борман же просто повсюду сопровождал хозяина, ничем особенно не занимаясь. Повидимому, именно поэтому он вернулся к дневнику лишь дней через двадцать и ограничился короткой записью о погоде в первые дни наступления.
Борман вновь приступил к активной деятельности, когда пришла пора создавать новую администрацию на захваченных территориях. Йозеф Тербовен, гауляйтер Эссена, был назначен комиссаром рейха в Норвегии; после капитуляции Голландии один из авторов идеи аншлюса Австрии — Артур Зейсс-Инкварт занял аналогичный пост в Нидерландах. 25 мая Борман провел совещание, на которое пригласил Зейсс-Инкварта, шефа полиции Гиммлера и Фрица Шмидт- Мюнстера, своего подчиненного из бюро Гесса. Для подобных встреч Мартин любил использовать термин «консультация», но на самом деле он просто отдавал распоряжения. Через месяц военные действия прекратились, поскольку было достигнуто соглашение о перемирии, и Борману выпал день его собственного [260] триумфа, когда он созвал партийных «военных спекулянтов», которые извлекли немалую выгоду из победы над Западом, на совещание в ставку «Черный лес». Кроме Зейсс-Инкварта и его штаба, были приглашены: гауляйтер Бадена Роберт Вагнер, ныне назначенный также проконсулом Эльзаса; новый гауляйтер Вены Бальдур фон Ширах; бывший гауляйтер Вены, вернувшийся теперь в свой родной округ Саар — Палатинат (расширенный за счет захвата Лотарингии), Йозеф Бюркель. Все эти перестановки Борман продумал в предыдущие недели, а фюрер незамедлительно подписал бумаги.
Одним из назначенцев последнего периода, которого Мартин терпеть не мог, был гауляйтер Вены Бальдур фон Ширах. Борман не простил ему того, что в давние дни в Веймаре и в Мюнхене ему приходилось лебезить перед этим молодым задавакой.
В начале 1940 года, когда Бальдур сменил в австрийской столице гауляйтера Бюркеля, солнце Бергхофа стояло над ним в зените. Он был по-прежнему влиятелен и в сентябре того же года, когда приезжал на собеседование в партийную канцелярию, и Борман фамильярно обращался к нему на «ты». В тот день Ширах признался в перерасходе средств. Борман сразу предложил свою помощь, пообещав, что по его рекомендации Гитлер согласится выдать гауляйтеру Вены четверть миллиона, а то и больше.
Ширах поблагодарил, но предложение отклонил. Увидев в этом демонстративный отказ, высокомерное нежелание быть ему чем-либо обязанным, Борман окончательно озлился и с тех пор не упускал случая навредить гауляйтеру Вены. Причем особого труда не понадобилось. С юношеским легкомыслием Бальдур фон Ширах не скрывал от недалеких функционеров, что считает их ограниченными мелкобуржуазными обывателями. Поклонник муз, он имел обыкновение приглашать на ленч местных молодых талантливых [261] служителей искусства. Это оскорбило не только Гитлера, в котором Вена не признала гениального художника и архитектора, но и Геринга, мечтавшего превратить Берлин в Мекку искусства. Когда же самонадеянный Ширах вознамерился утвердить себя в
