непременно заберет из вермахта особенно отличившихся офицеров, доказавших свою приверженность идеям национал-социализма. Он не стремился создать в армии громоздкий партийный аппарат наподобие института комиссаров Красной Армии. Борман назначил двести человек на руководящие посты (на уровне штаба армии). [391]
Показательно, что более половины из них отреклись от церкви. Многие из работников пропаганды не считали верховное командование вермахта своим начальством и направляли рапорты напрямую в партийную канцелярию. Когда Борман решил использовать полученную таким образом информацию, чтобы сделать ряд замечаний военному командованию, у него произошла яростная стычка с генералом Гудерианом, после чего последний распорядился отыскать авторов этих писем и наказать «шпионов».
С другой стороны, отнюдь не все офицеры-пропагандисты играли ту роль, которая им отводилась в планах Бормана. В отличие от комиссаров Красной Армии они не могли обосновать мотив справедливого возмездия, способный разжечь в душах солдат яростное пламя фанатизма, а философские рассуждения и лекции не могли поддержать боевой дух после шести лет изматывающих упорных сражений. Эти офицеры нашли свое место только за несколько недель до окончания войны, когда, используя в качестве последнего аргумента пистолет, удерживали солдат от поголовного дезертирства и даже поднимали их в контратаки. Борман же требовал от них таких действий еще в 1943 году: «Сомнения в победе Германии следует пресекать самым решительным образом, действуя в духе «периода борьбы».
У матери Бормана были причины жаловаться на старшего сына. Он не простил ей того, что она позволила другому мужчине занять место его отца, а взятая от второго мужа фамилия Воллборн и дом в Обервеймаре, купленный в 1909 году, постоянно напоминали об этом. Мартин Борман полагал, что все лучшие черты — чувство долга, работоспособность, упорство, предприимчивость — передались ему с генами отца. [392]
Когда же Герда укоряла его за несдержанность и грубость, он объяснял эти свои качества наследственностью с материнской стороны. По заведенному Мартином порядку, мать могла навестить внуков в Пуллахе или в Оберзальцберге только с его позволения. Когда она пыталась давать старшему сыну советы, тот сразу обрывал ее коротким «не твое дело».
Мартин говаривал, что «беспокойная кровь» не дает ей покоя и она слишком часто отправляется в разъезды. Во время войны он послал ей резкое письмо, в котором настоятельно рекомендовал оставаться дома. Когда под впечатлением знаменитой речи Геббельса о начале тотальной войны мать Бормана посоветовала Герде продать один из домов, чтобы вырученные деньги внести в фонд обороны и освободить слуг, способных пойти на фронт, Борман с крайним негодованием ответил: «Ты просто не в состоянии понять, сколько слуг и служащих необходимо при моем положении... Здесь решаю я и только я один... Повторяю: не суйся в мои дела. Не позволяй себе критических замечаний — это особенно опасно в наше время — и не задумывайся о вещах, которые тебя не касаются».
Визиты родителей Герды вообще не приветствовались. Тот факт, что удачным поворотом карьеры Борман во многом был обязан родству с Бухом, в расчет давно уже не принимался. Эти двое оказались людьми столь различными по характеру, что с трудом переносили друг друга. Благородная простота бывшего майора, воспитанного на традициях прусского офицерства, явно не соответствовала повадкам высших нацистских кругов. Он отнюдь не был безоговорочно покорным партийным функционером, каким желал бы его видеть Гитлер, и не собирался постоянно подгонять свое мнение по правовым вопросам в соответствие с командами верхов. Зачастую Бух так упрямо стоял на своем, что на партийном Олимпе все давно [393] ждали, когда «этого старого дурака» прогонят прочь из его кабинета. Однако фюрер видел в этом персонаже немалую пользу: фигура честного партийного арбитра создавала ложное впечатление о справедливости системы. С другой стороны, Гитлер был довольно сентиментален по отношению к старым друзьям, которые с первых дней шли с ним рука об руку. Если они доставляли ему значительные неудобства, фюрер просто лишал их реального влияния, но старался не обижать официальными отставками. В 1933 году Гитлер предложил Буху должность своего личного адъютанта, желая использовать репутацию этого честного человека, чтобы представить весь свой аппарат в выгодном свете. С другой стороны, бывший майор слыл офицером, готовым отстаивать свое мнение, и его следовало держать на более коротком поводке. Однако Бух отклонил это предложение.
Сначала Борман был в восторге от своего тестя. Для начальника гессовского штаба оказалось выгодным родство с высшим партийным арбитром, которому фюрер доверил вершить правосудие среди соратников. Однако вскоре Мартин Борман был неприятно поражен тем, с какой решимостью его тесть готов противостоять диктату самого Гитлера. Бух считал себя независимым судьей, на которого никто не имеет права оказывать давление ни в процессе разбирательства, ни при вынесении решения. Однако со временем Гитлер возжелал казнить и миловать по собственному усмотрению.
Гитлера также раздражало, что Бух распространяет среди лидеров НСДАП идею использования зала заседаний «партийного сената» по прямому назначению, то есть призывает создать действенный внутрипартийный сенат (наподобие «великого фашистского совета» в Италии), где самые достойные выборные представители НСДАП решали бы наиболее важные вопросы. Бух мечтал о том, чтобы высшие чины [394] партии следовали традициям прусского офицерства и являли собой пример самодисциплины и чести.
В итоге к 1943 году отношения между Борманами и Бухами совсем охладели, а Мартину необходимы были не только данные о своих предках, но и о родословной жены. Вместо того чтобы обратиться за соответствующими документами к Бухам (те уже собрали все необходимые сведения для себя), он направил запрос директору германского агентства по родословным. К тому же в конце 1942 года Мартин получил полномочия, которые ставили Вальтера Буха в унизительное положение: Гитлер издал распоряжение о том, что отныне только Борман был вправе давать верховному судье НСДАП санкции на возбуждение расследования и на оглашение приговора. [395]
«Четвертый рейх»
В январе 1944 года Гитлер поручил Борману принять решение в отношении «проблемы полукровок». Рейхсляйтер НСДАП издал два указа — для правительственных ведомств и партийных организаций — с требованием предоставить списки людей, в крови которых содержалась еврейская или иная расовая примесь. Чтобы предотвратить возможные протесты, Гитлер подписал третий указ, которым наделил Бормана высшей властью в решении расовых проблем. Ламмерс и Кейтель получили устные распоряжения фюрера, обязавшего их оказывать шефу партийной канцелярии всю необходимую помощь, когда дело касалось соответственно гражданских и военных служащих. Отныне никто не мог поставить штамп «ариец» без ведома Бормана. В первые годы правления нацистского режима Геринг заявил: «Я скажу вам, кто — еврей, а кто — нет!» Теперь это решал Борман.
Через две недели рейхсляйтер НСДАП уже показал себя в роли верховного арбитра по расовым проблемам: он поставил гауляйтеров в известность о том, что браки арийцев с мишлинге во втором поколении пока не запрещены, но отныне считаются нежелательными. Тех, кто вступил в такой брак, запрещалось принимать в НСДАП и трудоустраивать на некоторые виды работ. Правило распространялось даже на тех, чьи отцы верно служили партии и прославились на фронте. [396]
Жестко следуя установленным принципам, в январе 1944 года Борман запретил всем партийным лидерам «поддерживать личные отношения» с композитором Рихардом Штраусом. Хотя маэстро никогда не состоял в оппозиции к режиму и даже служил ему символом культуры, в ходе своей долгой карьеры ему случалось работать с евреями над либретто к своим произведениям, а его сын женился на еврейке, которую — как невестку великого человека — не стали подвергать репрессиям. Если бы Борман продолжал в том же духе, то в июне 1944 года восьмидесятилетие Штрауса не получило бы статус официального празднования. Но Бальдур фон Ширах, покровительствовавший служителям муз, пренебрег требованиями рейхсляйтера НСДАП и приехал в Баварию, чтобы выразить восхищение дарованием композитора и пригласить маэстро на церемонию в его честь, которую собирался провести в своей венской резиденции. «Он поцеловал руку этой еврейке!» — кричал Борман, возмущенный галантностью, проявленной Ширахом по отношению к невестке Штрауса.
Три месяца спустя Мартин получил письмо от Герды: она сокрушалась по поводу всевластия евреев, которые завоевывают мир скорее с помощью денег, чем посредством распространения своей скверной крови. «Ни болезни, ни унижения не искоренят этих паразитов. Можно ли на нашей земле спастись от этой напасти?» По-видимому, Герда не была посвящена во все детали деятельности своего мужа и не знала, возможно ли решение «еврейской проблемы», о которой ей твердили с юных лет. Борман знал! Но свято хранил покров секретности.
Борман не мог обходиться со Шпеером — тот был любимцем Гитлера — столь же беспардонно, как с Геббельсом, но не упускал шанса доставить неприятности [397] бывшему придворному архитектору, занявшему после гибели Тодта пост министра вооружений. Так, в августе 1943 года Шпеер представил на утверждение фюрера проект закона, согласно которому вся промышленная продукция Германии переходила в его ведение. Однако Гитлер подписал указ не сразу: Борман посоветовал не делать этого без согласия Геринга и Ламмерса. Шпеер же, проявив расторопность, быстро получил необходимые визы и тем самым поставил точку в интриге.
Впрочем, особенности реальной ситуации не позволили министру вооружений добиться желаемого. Многие гауляйтеры противились переводу промышленных предприятий своих округов на выпуск продукции военного характера. Борман поддерживал оппозицию, для чего вполне успешно использовал ранее созданный инструмент: экономические комитеты округов. Эти комитеты с давних пор существовали в структуре органов, подчинявшихся гауляйтерам, но заметной роли прежде не играли. Став начальником штаба в бюро Гесса, Борман обнаружил эти «бесхозные» семена и понял, сколь мощные ростки они могут дать при терпеливом и заботливом уходе. В результате он реорганизовал комитеты по экономике и сумел внедриться в ту область, где деятельность партийных организаций была затруднена. Лишь Лей, как глава германского трудового фронта, в пределах своих полномочий имел право давать указания отдельным чиновникам министерства экономики. Начиная с 1940 года Борман все чаще и чаще созывал конференции представителей окружных комитетов по экономике и значительно укрепил их репутацию. Итог: благодарные чиновники стали его верными последователями, готовыми по приказу Бормана единым фронтом встать «в ружье» и противодействовать любым шагам сотрудников службы Геринга по контролю за выполнением четырехлетнего [398] экономического плана, министра экономики Функа, своих собственных гауляйтеров, а теперь и Шпеера.
Прежде Борман ограничивался налаживанием контактов с недоброжелателями Шпеера, с такими, как, например, архитектор Герман Гисслер, считавший удачливого коллегу личным врагом. Теперь же прямая конфронтация усилилась еще и тем обстоятельством, что министр вооружений утратил расположение Гитлера. Поводом послужило предложение Шпеера перевести на выпуск военной продукции фарфоровый завод в Нимфенбурге — одно из предприятий, которым симпатизировал сам фюрер. Гитлер держал под личным патронажем и мюнхенский завод по выпуску ткацких станков. Когда вышел приказ о закрытии этого предприятия, Борман заметил Шпееру, что производство ткацких станков находится под защитой фюрера, но тот посоветовал «просто не беспокоить фюрера подобными сообщениями». Естественно, совет не был услышан, и Гитлер узнал о закрытии любимого детища. Не прибавил Шпееру популярности и
