Лишь далеко за полночь Борман сообразил, что надо известить соратников по партии о подробностях происшествия. В 3 часа ночи — уже наступило 21 июля — телеграфные аппараты отстучали двадцать девять строк, в которых содержалось чуть больше информации, чем в обращении Гитлера, переданном всеми радиостанциями Германии. Тем не менее рейхсляйтер НСДАП сопроводил свое сообщение грифом «Секретно». Партийная элита успокоилась; Гиммлер навел порядок в резервной армии и полностью контролировал ситуацию в вооруженных силах. В 11.35 Борман, следуя совету Гиммлера, предписал гауляйтерам не предпринимать никаких шагов против армейских офицеров, но тщательно собирать свидетельства их враждебных намерений. Рейхсфюрер СС планировал провести широкомасштабную облаву и хотел сам взять всю добычу.
В списках заговорщиков, упоминавшихся в телеграфных сообщениях и выпусках новостей информационных агентств, генерал Фромм неизменно фигурировал на первом месте. На самом деле к подготовке переворота он не имел непосредственного отношения, а о попытке покушения узнал только днем 20 июля из телефонного разговора с Кейтелем. Когда заговорщики предложили ему присоединиться к путчу, он [407] отказался, заявив, что не может нарушить «слово чести». После провала операции Фромм арестовал пятерых зачинщиков и расстрелял их во внутреннем дворе своего штаба. Несмотря на непричастность к заговору, Фромм был арестован и долго томился в тюрьме. Его казнили незадолго до окончания войны, но не за соучастие в покушении на фюрера, а за то, что он не воспрепятствовал заговорщикам своевременно.
Каким образом фамилия Фромма попала в составленный Борманом список заговорщиков уже вечером 20 июля? Дело в том, что с этим генералом были связаны неприятные воспоминания Мартина о своей молодости. В последние месяцы первой мировой войны Фромм командовал 55-м полком полевой артиллерии, в котором Борман служил денщиком офицера. Будущий рейхсляйтер старательно начищал сапоги господина, а тот со всем рвением, на какое был способен, спасал себя и своего слугу от передовой. Именно в те месяцы Борман, возмущенный классовым неравенством, навсегда возненавидел тех, кто стал свидетелем его унижений и, по его мнению, олицетворял собой царившую систему. А таковыми — по воле случая — оказались Пфаффер фон Саломон, Рем, Фромм, Герман Геринг. Борман навсегда внес эти имена в список своих личных врагов и мстил при всяком удобном случае. С тех давних пор он приобрел и «комплекс обуви»: у него было более тридцати пар обуви (черные ботинки для формы СС и коричневые — для партийной формы), всегда начищенной до блеска.
Борман использовал попытку покушения для того, чтобы получить небывалую власть в НСДАП. Гитлер подписал указ, согласно которому все без исключения партийные функционеры переходили в прямое подчинение начальнику партийной канцелярии. Принцип «вассал моего вассала — не мой вассал» [408] был отменен! Отныне рейхсляйтер НСДАП росчерком пера мог отправить на передовую любого провинившегося партийного клерка.
В ночь 20 июля 1944 года Борман прилег вздремнуть всего на полтора часа. Он слишком утомился, чтобы подробно описать события той ночи в письме жене, и ограничился лишь тем, что отослал ей копии своих телеграмм гауляйтерам, чтобы она имела хотя бы общее представление о случившемся. В ее письме содержались именно те фразы, которые он надеялся от нее получить: «Ты слишком напряженно работаешь — гораздо больше, чем остальные». Мартин же ответил, что отдыха не будет, пока всех виновников событий 20 июля не постигнет заслуженная кара.
Первым делом следовало сформировать в сознании людей мнение, что путч замышляла небольшая кучка преступников, противопоставивших себя обществу. В инструкции, распространенной среди партийных руководителей 24 июля, Борман потребовал не предпринимать действий, направленных против офицеров, генералов и вермахта в целом, и пресекать любые стихийные выступления подобного рода. Ведь армия не подчинилась приказу заговорщиков арестовать рейхсляйтеров и гауляйтеров. В послании содержалось также радостное известие: Гитлер дал понять, что отныне высшей властью в округах располагают гауляйтеры; командиры вермахта получают право действовать независимо только в обстановке кризиса, то есть в случае ведения военных действий на территории округа. 26 июля Борману пришлось констатировать, что после берлинского путча министр пропаганды вновь оказался в фаворе: фюрер назначил его полномочным министром по вопросам ведения тотальной войны. Казалось, Геббельс мог распоряжаться практически всем правительственным аппаратом. Однако назначение было осуществлено [409] таким образом, что реальные полномочия отнюдь не соответствовали громкому титулу. Кроме того, Гитлер одновременно поручил Герингу, как председателю Совета обороны, «подчинить все аспекты общественной жизни интересам тотальной войны», возложив исполнение программы на Геббельса. Отдельная роль в игре отводилась и Борману: фюрер предписал ему строго придерживаться своих обязанностей и освободил от подчинения Герингу и Геббельсу. Ламмерсу надлежало обеспечить координацию действий всех правительственных органов. Борман разослал оба декрета гауляйтерам и обещал в недельный срок снабдить их подробными инструкциями. В начале августа он провел две конференции гауляйтеров в «Вольфшанце».
Меморандум от 12 августа 1944 года Борман посвятил мерам в отношении предателей, пораженцев и прочих «сообщников врага». Немецкий народ вправе требовать, чтобы преступники получили по заслугам. Если возникало подозрение о соучастии кого-либо в неудавшемся заговоре, следовало немедленно направить соответствующий доклад лично рейхсляйтеру НСДАП. Кроме того, надлежало сообщить о всех, кто когда-либо давал повод усомниться в своей приверженности идеям национал-социализма. Послание послужило сигналом к началу большой чистки. Даже самому Борману приходилось постоянно быть настороже. Когда Франц фон Папен, бывший вице-канцлер, исполнявший в то время обязанности посла в Анкаре, получил приказ прибыть в ставку и приехал в Берлин, Борман встретил его на вокзале с циничной усмешкой, таившей невысказанную угрозу: «Тебе тоже не увернуться от большой чистки».
Рейхсляйтер НСДАП держал руку на пульсе событий. Мюллер и Кальтенбруннер регулярно направляли ему отчеты о действиях гестапо. Помощники Бормана постоянно присутствовали на заседаниях [410] суда, разбиравшего дела заговорщиков. Министр юстиции Тирак лично докладывал ему о ходе судебных процессов. В одном из своих сообщений он критиковал действия обвинителя, грубо накричавшего на адвокатов защиты, когда в зале присутствовало более трехсот слушателей. Подобное ведение дела могло вызвать недоверие у широкой публики. Поэтому Борману пришлось охладить пыл Геббельса, задумавшего прямо в зале суда снять фильм о процессе над заговорщиками. Рейхсляйтер НСДАП мотивировал свой отказ тем, что демонстрация фильма перед широкой аудиторией могла вызвать совершенно неожиданные отклики и произвести нежелательный эффект.
«Расследование событий 20 июля по-прежнему далеко от завершения», — писал Мартин Герде в октябре. Враги действовали скрытно, и разоблачение подпольных организаций требовало немалого времени. Искоренить же внутренних врагов следовало сразу, ибо, как утверждал Борман, уцелевшие заговорщики не остановятся перед повторным использованием бомбы или яда, и мятеж офицеров оставался реальной угрозой. Поэтому его чрезвычайно озлило случайно услышанное высказывание личного адъютанта фюрера Гюнше, утверждавшего, что процесс стал таким шумным только благодаря усилиям отдельных политических лидеров, которым было выгодно использовать выходку кучки военных для организации широкой кампании чистки.
В августе Борман причислил к списку подозреваемых командующего Западным фронтом фельдмаршала Гюнтера фон Клюге. Последний, по мнению рейхсляйтера НСДАП, старался объединить оставшихся на свободе участников заговора. В подтверждение своих обвинений Борман отметил, что фон Клюге прежде командовал армиями группы «Центр», а более двух десятков некогда подчиненных ему генералов, [411] попав в плен в июне — июле 1944 года, уже вступили в созданную Москвой антигитлеровскую организацию «Свободная Германия».
В сентябре 1944 года Борман посетил Галле и встретился с местным гауляйтером Иоахимом Эгглингом. Во время беседы он высказал свои подозрения в адрес Клюге и связал поражение группы армий «Центр» с событиями 20 июля. В числе лидеров мятежа Мартин упомянул и начальника штаба фон Трешкова, позиция которого повлияла на выбор многих генералов. Эгглинг поинтересовался, почему заговор не был своевременно раскрыт. По мнению Бормана, причиной тому послужило чувство корпоративной солидарности и товарищества среди офицеров вермахта и тот факт, что никто даже представить себе не мог размах организации и вероломство ее лидеров.
Конечно, эта информация носила конфиденциальный характер и не предназначалась для широких масс. Рядовым функционерам НСДАП внушали совсем иную точку зрения: обобщения, сделанные на примере нескольких исключительных случаев, недопустимы, ибо «могут породить сомнения в честности и верности сотен и тысяч храбрых офицеров». Такой же позиции должны были придерживаться пропагандисты Бормана в войсках. Что же касается разгрома группы армий «Центр», то отдельным предателям, после пленения сразу переметнувшимся на сторону врага, был уготован смертный приговор суда наравне с заговорщиками.
Далее последовала полоса сюрпризов, о которых Борман писал жене: «Только представь: планы покушения на жизнь фюрера и лидеров национал- социализма задумывались еще в 1939 году!» В сейфах гестапо нашлись документы, принадлежавшие Канарису и разоблачавшие мятежников. Герда ответила: «Надеюсь, никому из заговорщиков не удастся скрыться. [412] Ох, страшно подумать, что произошло бы, не будь тебя и Генриха (Гиммлера) рядом. Фюреру одному это оказалось бы не под силу».
Несколько недель спустя гестапо обратило внимание Бормана на Эрвина Роммеля, который в ту пору находился на излечении в своем доме в Герлингене близ Ульма: самый популярный в Германии фельдмаршал попал в автомобильную аварию во время наступательной операции во Франции в середине июля. Из докладов Кальтенбруннера Борман заключил, что легендарный «лис пустыни», по-видимому, принимал участие в заговоре. На очередном совещании у фюрера он предложил арестовать Роммеля. Гитлер, Борман, Гиммлер, Кейтель и старший адъютант генерал Вильгельм Бургдорф долго размышляли, как бы провести эту операцию, не привлекая всеобщего внимания. Фельдмаршала вызвали в Берлин под предлогом нового назначения. Однако врачи высказались против этой поездки, и он попросил направить к нему доверенного офицера с соответствующей депешей. 14 октября 1944 года Борман послал в Герлинген Бургхофа в сопровождении еще одного генерала. Они предложили фельдмаршалу небогатый выбор: либо судебный процесс и позор, либо самоубийство при условии достойного содержания его семьи и оказания последних воинских почестей в полном объеме. Роммель выбрал второе; Борман сохранил его «измену» в тайне (согласно официальным сообщениям, фельдмаршал скончался от ран) и точно выполнил все обещанное в отношении его семьи.
Любопытно, что Борман заботился и о благополучии вдовы еще одной своей жертвы — Гейдриха. Обычно обеспечение семей погибших высокопоставленных чиновников брали на себя их ведомства. Подобная помощь была невелика, и этим семьям приходилось существенно менять образ жизни. Герда Борман однажды написала мужу: «Береги себя! Ты необходим [413] не только нам, но и фрау Тодт, фрау Гейдрих, фрау Клюге и многим другим»{56}.
Фрау Гейдрих доставляла ему определенные хлопоты, ибо не могла сжиться с мыслью, что отныне является частным лицом. Те же проблемы возникли и с вдовой Виктора Лутце (начальник штаба СА), погибшего в автомобильной аварии: она не желала переезжать из официальной резиденции, хотя партия предлагала ей более просторные апартаменты. Чтобы решить вопрос раз и навсегда, Борман поставил Гитлера в известность об этих трудностях, и фюрер подписал специальный указ: в случае смерти высокопоставленных чиновников их вдовам следует покинуть предоставленные государством апартаменты.
«Это касается и тебя. Если я умру, выезжай из дома как можно скорее», — писал он Герде. В то время, в июле 1943 года, когда сотни тысяч немцев лишились крова в результате бомбардировок, у Бормана было три дома: в Пуллахе, в Оберзальцберге и в Мекленбурге. Четвертый же дом, реквизированный у евреев в Шлюкзее, еще не был отремонтирован. Хотя два из них — в Оберзальцберге и в Мекленбурге — были официально оформлены на его имя, в действительности они принадлежали Гитлеру. Борман понимал, что если бы (в случае его смерти) фюрер оставил Герде какой-то из домов, Ева Браун могла бы доставить ей очень много неприятностей: например, прекратить обеспечение овощами из теплиц Оберзальцберга. Словом, Герде лучше было бы полагаться только на себя.
Вообще же Борман считал, что ему суждено погибнуть в результате либо несчастного случая, либо покушения. Подход к проблеме жизни и смерти он
