попадали в острог, в конце концов!»
«Хорошо столичной даме ничего не бояться. Они там в своих Петербургах и ведать не ведают, что за мерзавец этот Хилькевич, – ныл голос осторожности. – Потому-то баронесса и такая храбрая. А ведь, если что, солоно придется тебе, Елисей Иваныч, да-с!»
– Предлагаю обсудить план дальнейших действий, – перешла на деловой тон гостья. – О ночлежках и веселых домах мы уже говорили. Кроме того, неплохо бы навести справки в гостиницах, узнать, кто приезжал сюда за последние недели. Также следует проверить всех, кто занимается скупкой краденого, а для верности еще и ювелиров. Знаю, работа нам предстоит нелегкая, но, в конце концов, ничье усердие не останется незамеченным. – И Амалия Константиновна ослепительно улыбнулась.
Полицмейстер, которому очень понравились последние слова, приосанился, сказал, что сделает все от него зависящее, и напомнил баронессе, что сегодня она должна быть на торжественном ужине у вице- губернатора Красовского.
– Ах, как некстати все эти торжественные ужины… – вздохнула баронесса. – Делом надо заниматься, а не ужины устраивать! Но, конечно, я буду. Придется еще платье выбирать, не знаю, сможет ли Дашенька мне помочь. Она ведь вчера сильно ушиблась. И ужасно испугалась.
– Я надеюсь, ей стало лучше? – осторожно осведомился де Ланжере. Полицмейстер, как и следователь Половников, все больше склонялся к тому, что происшествие с горничной было вовсе не случайностью.
– Гораздо лучше, за что, я полагаю, надо благодарить доктора, – ответила Амалия. – Но она все еще лежит в постели. Ей так тяжело, бедняжке!
Если бы Амалия Константиновна обладала даром видеть сквозь стены или, допустим, по своему хотению мгновенно перемещаться в пространстве, – так вот, если бы баронесса Корф перенеслась в ту секунду в комнату своей горничной, она бы застала там прелюбопытную сцену.
Горничная Дашенька с видом мученицы полулежала в кресле. На левом подлокотнике примостился репортер Стремглавов с тарелкой, возле правого возвышался златовласый Вася Херувим, а напротив Дашеньки стоял тот самый статный лакей Митя, которому она давеча жаловалась на невыносимые тяготы своей жизни.
Все трое мужчин хором убеждали Дашеньку съесть еще ложечку, чтобы подкрепить свои силы. Но Дашенька, судя по всему, не была намерена сдаваться.
– Ну что вы меня уговариваете, господа? – твердила она, надувая губы. – Честное слово, я больше не хочу есть! Не хочу, не хочу!
– Дарья Егоровна, – серьезно сказал репортер, – вы же этак умрете с голоду!
– И что, что умру? – капризно ответила Дашенька. – Все равно никому меня не жаль!
Следователь Половников вошел как раз тогда, когда хор возражений перекрыл последние Дашенькины слова.
– Дарья Егоровна, – умоляюще проговорил Митя, – ну еще ложечку, ради меня, пожалуйста!
– Ради всех нас! – поддержал его репортер.
– Ну, пожалуй, – вздохнула Дашенька, косясь на тарелку. И вдруг добавила, указывая на Васю: – Если вот он станет на колени!
Половников озадаченно мигнул. «Она что, не в себе?» – мелькнуло у него в голове. Но следователь тут же решил, что если кто и не в себе, то именно дворник Вася, который покорно стал на колени перед Дашенькой и улыбнулся.
– Ну, так-то лучше, – объявила горничная. – Подержите-ка тарелку, Иван-царевич!
И тарелка была отнята у Стремглавова и вручена Васе, который покраснел, как маков цвет.
«Саломея!» – с невольным восхищением подумал следователь. Затем кашлянул и для приличия пару раз стукнул костяшками пальцев по двери.
Вася вздрогнул, однако же удержал тарелку в горизонтальном положении. Дашенька сердито покосилась на вошедшего и довольно сухо спросила:
– Что вам угодно?
– Дарья Егоровна, – серьезно проговорил Половников, – мы не закончили наш разговор.
Стремглавов насторожился. Собственно говоря, он явился к Дашеньке с той же целью, что и Вася Херувим, а именно для того, чтобы вытянуть из горничной кое-какие сведения, которые могли представлять интерес для его газеты. Но, попав в комнату Дашеньки, Стремглавов почти забыл, зачем пришел сюда. Потому что Дашенька была прелесть, а ее глаза… Ах, да за такие глаза можно полмира отдать и не заметить. У Стремглавова не было ни мира, ни полмира, и если он чем-то и владел, то весьма скромной частью земли. Тем не менее не исключено, что и ее журналист мог отдать за право видеть Дашенькины глаза… если бы, конечно, у него не было иного выхода.
– А, господин следователь! – весело вскричал он. – Что такое? Неужели вчерашнее происшествие с Дарьей Егоровной было вовсе не случайным? Ну-ка, признавайтесь!
– И кто же мог покушаться на Дарью Егоровну? – проворчал Митя. – Неужто тот варшавский прощелыга, которого везде ищут?
– Откуда вам это известно? – строго вопросил следователь.
– Ну, даже странно, что вы спрашиваете, господин хороший, – отозвался Митя. – Весь город знает, зачем барышнина госпожа к нам приехали!
– Конечно, знает – ловить Леона Валевского, знаменитого вора, укравшего некие весьма интересные драгоценности, вот зачем, – подлил масла в огонь репортер. – Только вот он ли стоит за вчерашним происшествием? Или, может быть, его друзья?
Половников растерялся. И как, интересно, прикажете вести следствие, если весь город, шумный и болтливый южный город, уже осведомлен о происходящем и вовсю работают досужие языки, перемалывая слухи и выдвигая самые различные – не всегда, кстати сказать, нелепые – версии?
– Боже! – воскликнула Дашенька капризно, отодвигая тарелку мизинчиком. – У меня теперь совсем пропал аппетит!
– Кстати, а правда, что сгоревший склад был застрахован? – невинно поинтересовался репортер.
– У! – объявил Митя. – Вот уж в чем можно не сомневаться!
Один Вася молчал и глядел на Дашеньку глазами, полными немого обожания. Ему было очень хорошо рядом с ней, а почему – он и сам не знал.
– Смешной вы, право слово, – обратила Дашенька свое милое личико к Половникову и надула губы. – Я уже говорила вам вчера, что не заметила ничего подозрительного. Если бы заметила, разве я не сказала бы? Ведь я же так пострадала, и если бы вот он меня не вытащил…
И девушка благодарно поглядела на Васю, который окончательно размяк и блаженствовал, на глазах превращаясь в сплошное золотое сияние. Его синие глаза стали совсем лазоревыми.
Половникову надо было многое сказать Дашеньке, но он посчитал излишним распространяться в присутствии посторонних людей. Поэтому спросил:
– Как ваша нога?
Дашенька поглядела куда-то вверх и жалобно сообщила, что ноге лучше, что доктор – просто чудо, а не доктор, но передвигаться ей тяжело по-прежнему, и если бы не друзья (тут она покосилась на Митю), то просто не знала бы, что ей делать.
Вася заметил взгляд девушки, мгновенно потемнел и надулся. Следователь пожелал Дашеньке скорейшего выздоровления и удалился, а горничная объявила, что ей жарко, и послала Стремглавова открыть окно, а Митю – за веером.
– Что вы сидите с этой тарелкой? – глянула она на Васю. – Поставьте ее на стол. Какой вы, однако!
Митя принес веер, совсем хороший веер из расписного шелка и с отделкой из резного перламутра, только одна пластина в нем была сломана и склеена.
– Это барыни? – спросил Митя. – Хороший веер, дорогая вещица.
– Нет, уже мой. Барыня ведь не может с испорченными вещами ходить, вот они мне и достаются. Веера, платья старые, духи, которые ей разонравились, – ответила Дашенька важно. Затем вручила веер Васе, который стал обмахивать ее, снова чувствуя себя на седьмом небе. Если бы в это мгновение его увидел дядя Агафон, он бы лопнул от смеха.
Чувствуя, что какие-то лакей и дворник совсем его оттеснили, Стремглавов напустил на себя ученый вид и обернулся.
