– А вы знаете, – сообщил он, – как раз под вашими окнами несколько дней назад убитого нашли. Ей- богу! Мой кум про то дело писал.
– Да вы что? – воскликнула Дашенька, привстала на месте и даже рот приоткрыла. – Правда?
– Ага, – подтвердил репортер, счастливый тем, что ему удалось обратить на себя внимание.
– И кто же это был? – Дашенька аж вся трепетала от возбуждения.
Стремглавов наморщил лоб.
– Да я уже не помню фамилию, честное слово.
– Переписчик какой-то, – буркнул Митя, неприязненно косясь на репортера. – Нашли тоже о чем рассказывать!
– Небось ограбили беднягу, – вздохнул Вася. С его точки зрения, убивать человека лишь для того, чтобы лишить его собственности, был ужасающий дилетантизм.
– Да у него и денег-то не водилось особых, – сказал репортер. – Хотя кошелек пропал, что верно, то верно.
– А может, он в лотерею выиграл? – предположила Дашенька в порыве вдохновения. – А полиция что?
– Ну, наша полиция – известное дело, – фыркнул Стремглавов. – Как громкое дело, так они все на коне, а до простых людей им и дела нет. Никого не нашли. Да и не искали, я думаю. Кому нужен какой-то переписчик?
– Надо же, какие страсти в вашем городе творятся! – вздохнула Дашенька и послала Митю еще за одной порцией суфле.
Глава 11
– Ну и где же он? – в третий или четвертый раз повторил в нетерпении король дна.
– Задерживается, должно, – ответил Пятируков, недовольно шевельнув бровями.
– Что он, быстрее не мог ее охмурить, что ли? – уже раздраженно спросил Хилькевич. – Столько времени прошло!
Старый вор Пятируков с удивлением покосился на своего друга. Казалось бы, такому умному человеку, как Хилькевич, должно быть известно, что, так сказать, чуйства – материя тонкая, и на раз-два с ними не разделаешься. Какой бы безмозглой ни была Дашенька, должно пройти некоторое время, чтобы ее спаситель Вася смог окончательно втереться к девушке в доверие и вызнать то, что им нужно.
Наконец за дверями раздались тяжелые, неторопливые шаги Коршуна – бывалого каторжника, который в доме Хилькевича исполнял обязанности, примерно соответствующие должности дворецкого. Когда Коршун входил в комнату, всегда возникало впечатление, что в ней не хватает света – настолько мрачным и угрожающим выглядел этот детина с жутким рубцом поперек лица. Коршун покосился на Пятирукова и буркнул, что пришел Вася Херувим.
– Давай его сюда, – распорядился хозяин. – И закрой дверь.
Коршун впустил Васю и удалился, тяжело ступая. Хилькевич беспокойно шевельнулся в кресле.
– Ну, что? – спросил Пятируков. – Как все прошло?
Вася покосился на дядю, на застывшее в ожидании лицо короля дна и, комкая в руках дворницкий картуз, ответил, что он посетил Дашеньку, чтобы справиться о ее самочувствии, узнал, что ей лучше, но что хозяйка к ней даже не заглядывает. И вообще Амалия Константиновна, хоть и отдает прислуге старые платья и почти новые веера, по натуре дама скрытная, пусть и щедрая, по словам горничной.
– Да при чем тут веера? На кой нам сдались такие подробности? – фыркнул Пятируков. – Ты скажи мне лучше, дохлая ворона – это был ее подарок?
Вася сконфузился, забормотал что-то про суфле, про напористых репортеров, к которым горничная, похоже, неравнодушна, и под свирепым взглядом дяди сник окончательно. Хилькевич покачал головой. Он сразу же по лицу Васи догадался, что засланный им агент провалился, причем окончательно и безнадежно.
– Ну не дурак ли, а? – бушевал Пятируков. – Да, дурак ты, Васька, и больше ничего! Олух! Шмаровоз![17]
– Хватит ругаться в моем доме, – холодно оборвал его Хилькевич, и Пятируков тотчас же умолк. – Значит, так. Ты, парень, по-прежнему дружи с горняшкой, может, что и вызнаешь ценное. Только смотри, – добавил король дна с нехорошей улыбкой, – не вздумай в нее влюбляться. Как влюбишься, так и пропадешь ни за грош.
Вася вспомнил блестящие Дашенькины глаза и ничего не ответил, но подумал, что старики все-таки совершенно не разбираются в жизни. Как он может пропасть из-за такой замечательной девушки, как Дашенька?
– Кыш! – велел Пятируков, и Вася, довольный, что его наконец оставили в покое, выскочил за дверь – да так поспешно, что едва не споткнулся о порог.
– Не годится он для таких дел, – заявил старый вор, поворачиваясь к Хилькевичу. – Может, лучше Лукашевского к горняшке заслать? Он попредставительней будет, Антонин-то. Опять же граф, хоть и липовый. А?
– Слишком жирно – граф, даже липовый, для какой-то горничной, ей кто попроще нужен, – желчно ответил Хилькевич. – И вообще, на всех графьев не напасешься. Вася начал над этим работать, пусть и продолжает.
– А может, заслать графа к госпоже? – предложил Пятируков. – Чего там мелочиться-то!
Но Хилькевич только махнул рукой.
– Нет. Она его сразу раскусит. К тому же она наверняка знает, что он с нами заодно. А Васька в городе человек новый, про него никому ничего толком не известно. Если что, он тут ни при чем, да и мы тоже.
Он бросил взгляд на часы.
– Мне все-таки кажется, – рискнул заметить старый вор, – что ворона не ее рук дело. Не станет она такие шутки шутить. Это скорее в духе нашего брата.
Хилькевич потер щеку.
– Меня сейчас волнует не ворона, а склад, – мрачно сказал он. – И то, что чертов де Ланжере стал слишком много себе позволять. Ты представь себе, Агафон, сколько людей в городе, которым мы как кость в горле. И теперь они могут использовать приезд дамы, чтобы попытаться меня погубить.
– Нет, – твердо ответил Пятируков, – им не под силу будет.
– Думаешь? – усмехнулся Хилькевич, косясь на часы. Однако в глубине души ему было все же приятно, что старый друг придерживается именно такого мнения.
– Кто-то должен прийти? – спросил Агафон.
– Да, – ответил хозяин. – Розалия. И еще граф.
Однако первыми пришли вовсе не они, а ростовщик Груздь, раздраженный до такой степени, что остатки волос на его голове прямо дыбом стояли. Хилькевич мрачно посмотрел на него.
– Кажется, мы уже говорили по поводу склада, – промолвил король дна. – И я пообещал тебе, что внакладе ты не останешься.
– Не останусь? – взвизгнул Груздь. – И как, интересно, я буду торговать барахлом, если в мои лавки заявилась с обыском толпа народу? Меня вообще хотят закрыть, к твоему сведению! Нашли какие-то старые жалобы и якобы проверяют их. Вспомнили даже карикатуру в местной газете… А ухмылки на их рожах? Я только посмотрел на них, сразу же сослался на то, что мне приспичило по неотложному делу… И через сортир, там у меня дверка особая, побежал дворами, дворами… Мне адвокат нужен, Виссарион! Я старый человек, я не переживу тюрьмы!
– Опа… – негромко проговорил Пятируков в пространство. Хотел добавить что-то, но покосился на Виссариона и прикусил язык.
Впрочем, Хилькевич понял его и без слов. Баронесса Корф действовала на редкость последовательно: после склада с контрабандой и опиумом она принялась за лавки, сбывавшие краденое, и за ссудные кассы, которые выдавали деньги под залог имущества, зачастую опять же краденого. «Что будет следующим? – подумал Хилькевич. – Заведения Розалии?»
И когда бандерша наконец явилась, повиснув, как всегда, на руке своего ненаглядного Жоржа,
