чтобы беседовать о талисманах, и решил: настало время ее проучить.
– Я сентиментален, – заявил поляк, – а Наполеон моя большая слабость. Вообще я считаю его величайшим из людей, если хотите знать, сударыня.
– В самом деле?
– Да. Всякий раз, когда я думаю о Наполеоне, у меня захватывает дух. Начинания французского императора во всех областях, его военные походы, его чувство юмора, энциклопедическая образованность, ум… – Глаза Валевского затуманились. – Что за человек, боже мой! И только эта старая ироничная дама, мировая история, могла устроить так, чтобы его победил – нет, не кто-то, равный ему по величию, а плешивый деспот, властелин рабов… и отцеубийца к тому же, если называть вещи своими именами.
– Вы разумеете, кажется, государя императора Александра Павловича? – необычайно кротко осведомилась Амалия, и глаза ее сверкнули золотом.
– Я счастлив, сударыня, что мы с вами поняли друг друга, – не моргнув кивнул Валевский. – Должен признаться, мне с детства надоела вся та чепуха, которую нам вдалбливали в головы, – о выигранном сражении при Бородине, в то время как оно было проиграно, поле битвы оставлено и Москва позорно брошена на произвол судьбы. Особенно смешно, что Кутузова еще и объявляют великим полководцем.
И Леон с любопытством стал ждать, что скажет в ответ сторонница деспотической власти, состоящая к тому же в особой его императорского величества службе.
– Что ж, по поводу сражения при Бородине я, пожалуй, соглашусь с вами, – уронила Амалия. – И по поводу Александра Первого – тоже. Только при всех своих недостатках он был все-таки не самый худший правитель.
– Вы еще скажите, что Наполеон – великий человек, – проворчал Валевский, уязвленный тем, что ему не удалось вывести собеседницу из себя.
– Конечно, великий, – поддержала Амалия, которая видела насквозь все его уловки. – Хотя моя прабабушка, которая знала императора лично, была от него не в восторге. По ее словам, ей встречались генералы и получше, и повыше ростом. По крайней мере, так она писала в письме к мужу сестры.
При мысли, что прабабушка собеседницы видела вблизи самого Наполеона, живого, из плоти и крови, Валевский расстроился окончательно и решил, что в жизни везет вовсе не тем, кто того заслуживает, а вообще черт знает кому. Сам-то он за право видеть Наполеона хоть одним глазом с легкостью отдал бы полжизни.
– Впрочем, довольно о Наполеоне, – не дала ему долго печалиться баронесса. – Лучше скажите мне, сударь, откуда у вас этот кошелек.
– Нашел на улице, – с готовностью сообщил Валевский.
Амалия вздохнула.
– Уверен, он его украл, – подал голос до того молчавший игрок.
– Ах, сударь, сударь, не стоит судить о других по себе! – насмешливо парировал Валевский.
И хотя Рубинштейна было нелегко вывести из себя, поляк все же с удовольствием отметил: шулер переменился в лице.
– В Херсоне вы были без денег, – размышляла вслух Амалия. – Я же помню, мы проверяли ваши карманы. А потом…
Она задумалась.
– Я украл его в Херсоне, – сказал Валевский, чувствуя, что еще немного – и баронесса догадается, от кого именно к нему мог попасть кошелек. – А в чем дело?
– Ни в чем, – ответила Амалия. – Антон Иванович!
И на пороге тотчас же материализовался следователь Половников, у которого был такой бодрый вид, словно шел вовсе не третий час ночи.
– Антон Иванович, – быстро спросила Амалия, – кажется, вы задержались в доме Русалкиных дольше всех? Скажите, вы не заметили там ничего… странного?
Половников задумался и наконец ответил, что странного ничего не было. Русалкин долго искал старые очки, а потом чинил их, в комнатах царил настоящий разгром, и барышня Русалкина плакала, а Евгений Жмыхов очень переживал из-за своей лаборатории.
– Какой еще лаборатории?
– У него лаборатория, – объяснил Половников. – Студент занимается фотографированием, кажется… хотя я не уверен… Когда я заглянул в дверь, мне показалось, что там какие-то куски мыла. А что?
– Так, значит, мыло… – проговорила Амалия, усмехнувшись. – Ах, щучья холера! И что мне стоило заглянуть в ту чертову лабораторию самой!
Баронесса сорвалась с места и скомандовала:
– Антон Иваныч, собирайте людей, мы едем к Русалкиным. А этого, – она кивнула на Валевского, – заприте, да понадежнее!
Затем Амалия схватила со стола ожерелье, подвеску и кошелек и шагнула к двери. Следом за ней поспешил Николай Рубинштейн.
Половников озадаченно покосился на Валевского, который таращил на него глаза, не понимая, что происходит. Впрочем, сам следователь понимал ничуть не больше.
– Однако дела… – пробормотал Половников и, достав платок, вытер им лоб.
А затем произошло нечто сверхъестественное. Во всяком случае, когда Половников потом рассказывал о случившемся сослуживцам, он уверял, что произошло именно нечто сверхъестественное.
Леон Валевский исчез.
Только что поляк был здесь, а в следующее мгновение испарился, скрылся, растворился в воздухе, ушел в параллельное измерение. Дверь не скрипнула, окно не растворилось, а Валевский пропал, словно его никогда тут не было.
Вместе с ним исчезла и серебряная монетка со стола.
Глава 27
Кошка Дуся только-только начала засыпать после полного треволнений дня. Но едва ей нарисовался в сладкой дреме живший по соседству кот Мурзик, хулиган и знатный мышелов, как кто-то начал стучать в дверь. Сон развалился на части, и оказалось, что она находится все в той же разгромленной гостиной, где еще не до конца успели прибраться.
Стук повторился еще громче и настойчивей, и через гостиную, зевая, прошлепала в домашних пантуфлях с лампой в руке Наденька Русалкина.
– Ах, ну что там еще… – простонала девушка, открывая дверь.
Совершив сие простое действие, она вытаращила глаза и отступила назад, едва не выронив лампу.
Перед ней стоял Леон Валевский.
– Ой, – растерянно молвила Наденька. Потому что надо же было, в конце концов, хоть что-нибудь сказать. – А вы…
– Я сбежал, – объяснил Леон. – Это во-вторых. А во-первых, доброе утро. Или доброй ночи? Честно говоря, я не уверен.
После чего он весьма уверенно оттеснил Наденьку в глубь дома и ногой захлопнул дверь.
– Я позову на помощь, – сказала Наденька слабеющим голосом, отступая.
– Не советую, – многозначительно молвил Леон и поглядел на нее загадочно. Настолько загадочно, что Наденька окончательно проснулась.
– Вы не имеете права советовать мне что бы то ни было, – сказала она, начиная сердиться. – Потому что вы обманщик.
– Как и все люди на земле, – парировал Валевский.
– И… и вор!
– Таково мое призвание, и я ничего не могу с этим поделать. Вы же не станете требовать от пианиста, чтобы он колол дрова.
– Ах! – возмутилась Наденька. – И вообще, вы ни во что не ставите российскую словесность!
– Терпеть не могу книги и тех, кто их пишет, – объяснил Леон. – Как-то мне пришлось сидеть в одной камере с сочинителем бульварных романов, так то время было настоящей пыткой. Он прикончил жену согласно рецептам из своих книжек, но его схватили уже на следующий день, незадачливый душегуб
