– А Бертуччи, поговаривают, собирался сделать госпоже баронессе предложение, – добавила невенчаная жена, чтобы окончательно излечить хворающего супруга.
– Да ну! – вытаращил глаза полицмейстер. – Той, которая горничная? Вот срам-то! Он же говорил, что не женится ни за какие коврижки!
– Ну мало ли что вы, мужчины, говорите, – вздохнула невенчаная супруга, припоминая красивые черные глаза маэстро.
– Ты слышал о Бертуччи? – спросила венчаная супруга, едва де Ланжере после долгого трудового дня вернулся домой. – Вот смех-то!
– Мне некогда заниматься всякими пустяками, – с достоинством ответил полицмейстер, падая в кресло. – Мы, матушка, на государственной службе заговоры распутываем, а заговорщики не дремлют!
– А что с похищенными украшениями? – спросила законная половина. – Удалось найти что-нибудь, кроме ожерелья?
– Увы, нет, – вздохнул де Ланжере, с горечью косясь на ее жеваную шею.
И в самом деле, если дней через пять заговор был раскрыт окончательно и все бомбисты взяты под стражу, то парюра, украденная у Агаты Дрейпер, как в воду канула. Валевский на все расспросы о ней упорно отвечал, что не имеет к ее исчезновению ни малейшего отношения.
Его вновь арестовали после того, как он прыгнул в окно, чтобы спасти Амалию, но отделили от остальных заключенных и обращались с ним с подчеркнутым уважением. Однако какие бы услуги поляк ни оказал баронессе, за ним числилось слишком много дел, чтобы его могли отпустить, и в конце концов было решено перевезти его в Варшаву, где должно было состояться самое громкое слушание – по поводу дерзкого ограбления Польского банка, произошедшего аж несколько лет назад.
– Эх, сошлют меня на каторгу… – вздыхал Валевский, поедая божественные эклеры, которые ему приносили по особому разрешению от шеф-повара гостиницы «Европейская». – Холод, Сибирь, тоска и уголовники… Что может быть гаже? – Леон доел последний эклер, облизнул пальцы и с ностальгией покосился на пустую тарелку. По натуре Валевский был сладкоежкой, что вовсе не мешало ему сохранять завидную фигуру. – И будет мне так плохо, что я, пожалуй, даже начну читать книги. Еще и заделаюсь поклонником какого-нибудь Дюма или, не приведи господи, Достоевского. – Молодой человек скривился от отвращения.
Баронесса Корф, слышавшая его слова, не смогла удержаться от улыбки.
– Вам понравится Дюма, – сказала она. – Кроме того, я не уверена, что вы задержитесь на каторге, пан Валевский.
– У меня слабые легкие, – пожаловался Леон и в доказательство кашлянул два раза. – Я простужаюсь на любом сквозняке, а ваша каторга для меня – почти наверняка чахотка и скорая смерть. И кто будет обо мне жалеть? – Он пожал плечами. – Никто!
– Почему вы вернулись? – спросила Амалия.
– Воображаете, что я сделал это ради ваших прекрасных глаз? – задорно осведомился поляк. – Можете не волноваться. Вы спасли мне жизнь, когда тот мерзавец пытался перерезать мне горло, и я счел, что долг платежом красен. – Он зевнул и прикрыл рот рукой. – Кстати, вы нашли парюру?
– Нет, – ответила Амалия. – Но де Ланжере ее ищет.
– Значит, украшения никогда не будут найдены, – философски подытожил Леон.
Когда Амалия вышла из здания тюрьмы, она сразу же заметила Наденьку Русалкину, которая стояла на противоположном тротуаре и, судя по всему, кого-то ждала. Увидев баронессу, девушка поспешно подошла к ней.
– Мы можем поговорить, сударыня? – проговорила Наденька, волнуясь. – Это… это может быть очень важно.
Амалия пригласила ее к себе в гостиницу, и вскоре барышня Русалкина уже входила в ее номер. В дверь заглянула Дашенька, сменившая наряд госпожи на более привычный, справилась, не нужно ли чего баронессе, и удалилась.
– Я бы хотела спросить о Женечке, – заговорила Наденька, нервно комкая в пальцах ручку сумочки. – Что его ждет?
Амалия поморщилась.
– Его будут судить. Заговор, убийство агента… Вряд ли он легко отделается.
– Вот как… – протянула Наденька, и по ее тону Амалия поняла, что вовсе не судьба кузена волновала девушку. – А… а пан Валевский?
– Его тоже будут судить, – ответила баронесса, – хоть и за другие дела, в которых он замешан. Конечно, у него будут некоторые смягчающие обстоятельства, к примеру, его помощь в моем собственном расследовании, но тут не все просто. Да и в деле с парюрой никто не снимал с него подозрений, а многие высокие лица придают ему очень, очень большое значение.
– Скажите, а если бы… – Наденька нервно завела за ухо прядь волос, – если бы он вернул драгоценности… его бы могли отпустить?
Амалия удивленно подняла голову, и Наденька, решившись, взяла обеими руками свою сумочку, вытряхнула ее содержимое на стол.
– Вот, – проговорила Наденька. Губы девушки дрожали. – Тут… тут все.
В самом деле, тут было все – заколки и пуговицы, украшенные сапфирами и бриллиантами, кольца и запонки… И диадема, сплющенная, очевидно, для компактности формы.
– Я не сразу нашла, – принялась рассказывать Наденька в ответ на вопросительный взгляд Амалии. – Он принес мне подарок… большую коробку с нитками, булавками и иголками… Там они все и лежали – на дне, под лентами и прочим… – Девушка покраснела. – Подарок был чудесный… у меня в жизни не было ничего подобного. И главное, он даже ни слова мне не сказал… Я перепрятала драгоценности и никому, даже брату, о них не обмолвилась. А потом увидела Леона под окном, поздно вечером… и решила, что он вернулся за драгоценностями. Я думала только о том, как бы его спровадить… в голову мне лезли разные гадкие мысли, я думала даже его выдать властям. Я же никогда не была богатой… и не подозревала, что это такое. Но он ушел утром… просто ушел. И мне стало так стыдно… И еще более стыдно, когда в дом ворвались те грабители, и он пытался нас защитить…
Так, подумала Амалия, стало быть, старый библиотекарь плохо обыскал вещи Валевского, или же ловкий вор сумел его обмануть и надежно скрыл свои сокровища… Все-таки она была права: именно поляк украл парюру у Агаты Дрейпер. Украл – и отдал просто так девушке, которая была чем-то ему симпатична.
– А ожерелье? – внезапно спросила Амалия. – Что вы можете сказать о нем?
Но Наденька только покачала головой.
– Там не было ожерелья, что вы… Я все отдала, что там было.
Амалия поглядела ей в лицо, тщательно осмотрела все предметы, лежащие на столе, и, отделив брошку, протянула ее девушке.
– Она не из парюры. Оставьте ее себе.
Наденька отчаянно покраснела и сглотнула.
– Я не могу… Какое я имею право? Ведь вещи не мои…
– Имеете, имеете, – перебила ее Амалия. – Парюра будет возвращена в собственность императорской семьи, но прочих драгоценностей это не касается… Думаю, в ларце Агаты Дрейпер была не только парюра, но и другие украшения. Помнится, мне показывали какое-то кольцо, оно тоже не являлось частью парюры…
Валевский, подложив ладонь под щеку, дремал, когда лязгнула дверь. Приоткрыв глаза, он увидел на пороге силуэт в светлом платье и недовольно отвернулся.
– Я чувствую себя так, будто уже на каторге, – объявил арестант, капризно выпятив нижнюю губу. – А между тем меня только завтра должны увозить… Ну что еще?
Амалия подошла совсем близко, и Валевский увидел, что баронесса улыбается.
– Леон, – неожиданно сказала она, – не хотите рассказать мне, каким образом вы украли парюру?
Валевский приоткрыл глаза, заворочался на жесткой постели, проворчал:
– Я уже говорил вам: я ее не брал.
– А у меня другие сведения, – возразила Амалия. – Кроме того, просто варварство – так портить
