снова нащупать путь к ней. – Выпьем?
– За что? – неловко спросила она.
– Как за что? За нас.
Ну да, подумала Виктория циничная, Виктория умудренная жизнью, раз предыдущий любовник оставил мне кое-какие деньги, грех будет их не просадить на себя, любимого. Интересно, а Никита обручальное колечко случаем уже не держит в кармане? Так сказать, куй железо, не отходя от кассы, как учили классики.
– За Веронику тоже пить будем? – рубанула она сплеча.
– А ты что, ревнуешь? – поддразнил ее он, решив свести все к шутке.
Конечно, ревнует. Хотя всегда говорит, что не ревнует. Потому что ревность – унизительное чувство. И мелочное. И самое противное, что оно с потрохами отдает тебя во власть другому человеку, который как пить дать не преминет этим воспользоваться.
Только еще вопрос, стоит ли этот другой человек твоей ревности, не говоря уже о любви и других, более серьезных, чувствах…
Никита посмотрел на Викторию, увидел, что она напряжена и хмурится, и это показалось ему забавным. Она, конечно, не красавица, но было, было в ней что-то, какой-то огонек, из-за которого мужчины теряли голову. И ему польстило, что эта женщина, такая упрямая, такая загадочная, такая непохожая на других, его ревнует.
И поэтому он улыбнулся – не подозревая, что именно эта улыбка, которой сам он не придавал никакого значения, переполнит чашу ее терпения.
Глава 41
– Тебе лучше уйти, – сказала она.
Сначала он решил, что она шутит, но увидел выражение ее лица – и понял, что никакой шутки не было и в помине.
– Почему? – растерялся он.
С его точки зрения, все было просто и прозрачно: она разбогатела, и он пришел ее поздравить и отметить это событие. Однако те же – вернее, почти те же – события, с точки зрения Виктории, выглядели совсем не так.
– Ты из-за Вероники? – спросил он, потому что Виктория молчала. – Вот уж не думал, что ты придаешь значение такой ерунде.
И эта фраза почему-то глубоко ее задела, оскорбила так, как не оскорбил бы прямой выпад, направленный против нее самой. У Виктории, как у большинства писателей, было буйное воображение, и она почти мгновенно увидела на своем месте Веронику, получившую наследство по воле брата. И тогда Никита говорил бы ей, что она, Виктория, ничего для него не значит. И звучало бы это точь-в-точь так же убедительно.
«Кажется, я и в самом деле превращаюсь в богатого человека, – с невеселым юмором подумала она. – Потому что богатые люди никому не могут доверять».
– Да что такого я сделал, в конце концов? – спросил Никита уже с раздражением. – Что, тебе деньги в голову ударили?
Интересно, подумала Виктория, какая женщина сказала: «Я могу стерпеть все, что угодно, но только не вульгарность?» А впрочем, ладно. Допустим, никто этого не говорил, и первой будет она, Виктория.
– Конечно, ударили, – подтвердила она. – Ну, что еще хорошего ты мне скажешь?
Они стояли на краю пропасти, и пропасть эта называлась ссорой, после которой уже не будет пути назад. И оба отлично это понимали. Но никто не хотел делать от пропасти первый шаг.
– Дело ведь вовсе не в Веронике, – неожиданно сказал Никита. Его глаза были прикованы к ее лицу. – Что-то с тобой происходит. Это из-за этих убийств? Или кого-то снова убили?
Он шагнул к ней, взял ее за руки… Еще немного, и Виктория расплакалась бы, и, может быть, рассказала бы ему все. Но внезапно она выдернула руки и вскочила с дивана.
– Все в порядке, – ответила она, не глядя на Никиту. – Просто я хочу остаться одна. Понятно? Одна.
Все-таки она посмотрела на него. Он был раздавлен. Интересно знать, почему, – оттого ли, что она действительно ему нравилась, или оттого, что он и впрямь связывал с ее наследством какие-то серьезные планы.
– Мне уйти? – неловко спросил он.
– Да. И шампанское забери. Оно мне ни к чему.
– Да пошла ты к черту, – выпалил он, побледнев от ярости. И, выскочив из комнаты, грохнул дверью так, что треснуло стекло.
Виктория вяло посмотрела на трещину, пожала плечами и вышла в переднюю. Гонщик уже ушел, унося с собой свою злость и разочарование. Она заперла двери и прислонилась к стене.
– Предатели вы все, – проговорила Виктория, обращаясь неизвестно к кому. – Мелкие, дешевые предатели.
Она позвонила адвокату, извинилась и сказала, что приедет завтра знакомиться с завещанием, а сегодня она себя плохо чувствует, и вообще у нее ужасно болит голова. Пусть он думает, что она на радостях напилась и не держится на ногах. Все равно ему придется свое мнение оставить при себе.
Следующие пять или шесть дней выдались на редкость хлопотными и на редкость же скучными. Ей пришлось десятками выслушивать льстивые речи, которым она совершенно не верила, и просматривать бумаги, в которых она ровным счетом ничего не понимала. Из всего этого у нее почему-то застряли в памяти недоверчивые и изумленные глаза Веры, с которой она столкнулась в приемной адвоката. Так смотрят на человека, которого серьезно недооценили и который коварнейшим образом сумел обвести всех вокруг пальца. И еще Виктория не могла забыть звонок матери, который совершенно выбил ее из колеи. То, что ей всячески навязывались знакомые, и все дальние родственники, которых она по двадцать лет не видела, вмиг вспомнили о ее существовании, было пустяком, а вот когда родная мать разговаривает с тобой этаким уважительным, чуть ли не подобострастным тоном… Виктория готова была стерпеть, что многие люди, которые были ей, по большому счету, безразличны, повернутся к ней не самой лучшей стороной. Но от матери, которая как-никак была доктором наук и всегда подчеркивала, что деньги нужны, чтобы жить, но жить стоит не только ради денег, – нет, от нее она такого не ожидала.
– Вам придется привыкнуть к новому образу жизни, – сказал Виктории адвокат при первой встрече. – И к тому, что все люди, которых вы знаете, окажутся… хм… немного не такими, какими вы их привыкли видеть.
В один из дней он повез ее смотреть новый дом, который строил Сергей и который он тоже завещал ей. Виктория не ожидала от этой поездки ничего особенного – она уже привыкла, что сон вкуса у российских нуворишей порождает невообразимых архитектурных чудовищ. Однако действительность самым приятным образом обманула ее ожидания.
– Вам нравится? – спросил адвокат, видя, что Виктория стоит и не может вымолвить ни слова.
…Черт побери, когда же это было? Какой-то официальный визит наших политических рож во Францию показывали по телевизору… много, много лет назад… когда они с Сергеем еще были вместе… и дом на заднем плане, отделанный нежно-розовым и зеленоватым мрамором, словно пришедший из сказки.
– Посмотри, какой дом, – сказала она тогда, указывая Сергею на экран. – Вот здорово было бы жить в таком!
Потом она побывала в том доме, где уже не устраивали встреч на высшем уровне, и его окончательно передали в музейное ведомство. Восхитительный, чарующий Большой Трианон нежился на солнце, и розовые колонны его в лучах заходящего светила искрились золотом.
И вот этот Большой Трианон из версальского парка теперь стоял перед ней – не тот самый дворец, конечно, хранящий память о «короле-солнце», Наполеоне и его императрицах, – но его верная и любовно выстроенная копия: два крыла, расположенные покоем[4], а между ними – сквозная колоннада без стен, под одной крышей. И вдали, сквозь эту колоннаду, видны деревья и недостроенная беседка.
Получается, Сергей ничего не забыл, если на огромном участке земли распорядился отгрохать двойника того самого дома, который так нравился Виктории. Но, черт возьми… во сколько же это должно было ему обойтись?
