Виктория перестала ее слушать. Как бы Катя ни изменилась внешне, характер ее остался практически тем же. Она была крайне предупредительна, в глаза говорила именно то, что собеседник мечтает от нее услышать, но зато за глаза… За глаза Катя говорила совсем другое, и с несказанным наслаждением. Кроме того, она обожала сплетни, и в свое время почти все гадкие и оскорбительные слухи, бытовавшие в их классе, именно ей были обязаны своим рождением, а стоило ей хоть немного выпить, как ее начинало заносить совершенно, и она злословила, не в силах остановиться. Однако, даже когда Кате угрожали неприятности из-за ее языка, когда вспыхивали нешуточные скандалы, она всегда выворачивалась, делала большие глаза, возмущалась, рыдала и клялась в вечной дружбе. И, хотя ее клятвам в дружбе нельзя было верить больше, чем гостеприимству людоедского племени ням-ням, ей все сходило с рук. Подруги ее прощали, а мужчины – они и так ее любили достаточно, чтобы не обращать внимания на ее выходки.
– Ну, рассказывай! – с придыханием велела Катя, придвигаясь поближе к Виктории. Глаза Корчагиной аж зафосфоресцировали от предвкушения какой-нибудь истории, которую можно будет претворить в очередную порцию сплетен. – Как твои дела? Ты замужем?
– Конечно, – последовал ответ.
– Ну? И кто он? – Катя едва не подпрыгивала на месте от возбуждения.
– Миллионер, красавец и круглый сирота, – ответила Виктория. – Ему двадцать пять лет, и у него синие глаза.
Катя поперхнулась, но она была так устроена, что до нее не сразу дошло, что над ней смеются.
– Ну, знаешь ли! – решила все-таки возмутиться она.
– А что? – с невинным видом отозвалась писательница. – Все другие варианты не стоят того, чтобы о них говорить.
И, пришпилив назойливую одноклассницу к месту этой убийственной репликой, удалилась. Ей не хотелось долго оставаться в обществе Кати, тем более что Никита уже успел куда-то испариться.
«Вот тебе и встреча одноклассников, – в смятении подумала Виктория, спускаясь на высоких каблуках по лестнице и следя за тем, чтобы не споткнуться. – Я-то думала, будет тихий вечер… а Сергей, похоже, наприглашал сюда не пойми кого!»
Ресторан «Олимпия» сиял, сверкал и переливался, и в нем творилось форменное светопреставление.
Были тут какие-то представительные дяденьки с лысинами и вечной грустью в глазах. На дяденьках висли неопознанные юные щебечущие создания на двенадцатисантиметровых каблуках, и это не считая платформ.
Были и не то чтобы дяденьки, но уже определенно – господа с этакой поволокой власти в глазах. От них за версту несло большими деньгами, а метров за десять – дорогим одеколоном. Возле них щебечущих созданий не наблюдалось, но зато кружили дамы среднего возраста, очень пристально следящие за всякой особой женского пола, приближающейся к их избраннику менее чем на десять километров.
Присутствовали еще не господа, но уже и не товарищи, по виду – интеллигенты, застрявшие между классами общества и никому не нужные, как, впрочем, и вся интеллигенция в любые периоды, эпохи и времена.
Наконец, попадались и элементы явно деклассированные, одетые просто скверно (что было терпимо) или с претензией (что выглядело совсем жалко). Это были те, кого принято называть неудачниками, люди, не нашедшие своего места в жизни, недостаточно волевые, чтобы отвоевать свое место под солнцем, слишком брезгливые или не слишком удачливые.
Виктория узнала кое-кого из присутствующих, хотя они порядком изменились, и ее охватила грусть. «Зачем я вообще сюда пришла?» – в который раз укорила она себя.
На последней ступеньке она едва не споткнулась, но тотчас же кто-то ловко подхватил ее под локоть.
«Ненавижу высокие каблуки», – мрачно подумала Виктория.
– Привет, – прозвенел возле нее веселый голос, и она подняла голову.
…Боже мой.
Этого не может быть, просто не может быть никогда…
– Сергей? – несмело спросила она, не веря своим глазам.
Редкие волосы, облысевший лоб – ну да, блондины часто рано лысеют… Глаза-щелочки. И шея.
Короткая, бычья, распирающая воротник наверняка дорогой рубашки, возможно, стоившей больше, чем розовое платье Виктории, расшитое пайетками и бисером, образующими рисунок в виде бабочек.
Но неважно, сколько стоит рубашка и платье – да черт с ним, с платьем, важно, что перед ней стоит человек, которого, как ни крути, она когда-то любила, и чувства, которые она испытывала в это мгновение, были очень противоречивы.
Чересчур противоречивы, по правде говоря.
Он гыгыкнул – не рассмеялся, не хохотнул, а именно гыгыкнул. И Виктория, услышав это самодовольное «гы-гы», растерялась окончательно. Впрочем, смех тотчас же оборвался.
– Да, – сказал Сергей с неким подобием сожаления. – Сильно я изменился, а?
Виктория поняла, что все чувства написаны на ее лице, а даже если это не так, ни один человек на свете все равно не прочтет там восторга от встречи с бывшим поклонником. И она могла бы притвориться и изобразить радость, вполне убедительную, к слову сказать, но отчего-то ей сделалось невыносимо грустно.
– Ну вот и встретились, – продолжал ее собеседник. – Как твои дела, нормально?
Она неопределенно пожала плечами. Говорить ей не хотелось. Какой-то бугай почтительно переминался с ноги на ногу возле Сергея, в тени. Однако не только присутствие охранника мешало ей.
– Книжки пишешь? – спросил Сергей.
– Да, – выдавила из себя Виктория.
Но наконец-то последовало спасение – в лице худощавой блондинки в безупречном костюме, в которой она не без удивления признала Веронику, и рыжей дамы, взгляд ее подействовал на Викторию как ожог из прошлого. Это была Вера.
Они подошли к ней, немного скованные, но с блестящими глазами, и Виктория, которая, подобно своим героям, умела мыслить ретроспективно, сразу же поняла, что перед встречей с ней они отчаянно трусили и для храбрости выпили не одну рюмашку. Отчего-то ей сделалось их жаль. Вероника была очень ухоженная, в модных очках, переливающихся стразами, и весь ее облик так и кричал о достойном, хорошо оплачиваемом околоинтеллектуальном труде. (Хотя Виктория и сама когда-то была журналисткой, она никогда не считала этот труд интеллектуальным занятием.)
Что же до Веры, то она была почти такая же, как раньше. Яркая, рыжая, пышнотелая, ни в чем себя не стесняющая, но это была не та рыжина, которую любили рисовать Тициан или Ренуар, а некий особый медный оттенок с красным отливом. И Виктория сразу же поняла, что если в молодости волосы у Веры были естественного рыжего цвета, то теперь она их нещадно красит, отчего черты ее лица стали резче и грубее.
– Кажется, вы уже знакомы, – объявил Сергей шутливо и на сей раз рассмеялся почти человеческим смехом. И Виктория увидела устремленные на нее пытливые глаза Веры.
– Ой, – вырвалось у жены Сергея, – как ты здорово выглядишь!
Обычно на замечания в подобном роде Виктория шутливо отвечала: «Скромный образ жизни, высокий образ мыслей», это был удачный афоризм, и, в общем, он не слишком шел вразрез с действительностью. Но если бы она здесь и сейчас изрекла что-либо подобное, это прозвучало бы издевательски, даже оскорбительно. И потому она предпочла просто промолчать.
В эти первые минуты разговор шел какой-то нелепый, отрывочный, прежде чем кое-как, с перебоями, потечь по одному руслу.
– Хорошо, что мы решили устроить этот вечер, – объявила Вероника.
– А Сережка певицу пригласил, – вставила Вера. – Французскую. Сначала мы посидим немного, а потом она нам петь будет.
– Да уж, неплохо она заломила, – сказал Сергей. – Но я решил, мамзель нам не помешает. – И снова это самодовольное гыгыканье.
– А я недавно твою книгу читала, – сообщила Вероника. – Про одноклассников.
