Додо

Салли подняла палец:

— Прости, Додо, но на теперешние деньги это сколько?

— 300 000 франков, ведь так, Доротея? — снисходительно уточнила Квази. — Не тридцать же миллионов новыми, само собой.

— А 300 000 франков — это сколько? — не отставала Салли.

— Много денег, — спокойно пояснила я.

— Сколько?

— Ты хочешь сказать: что на них можно купить? Ну…

— Машину без кредита, — сказал Робер.

— Маленький домик в деревне, — сказала Квази.

— Еды на десять лет… — сказала я.

— Больше… — поправила Квази, как будто я выбрасывала деньги на ветер.

— А я могла бы на них купить Робера? — задала свой последний вопрос Салли.

Мы уставились на Робера. Он призадумался, а потом мило улыбнулся Салли и заявил, что такого бездельника, как он, она могла бы заполучить куда дешевле.

На какое–то мгновение нас накрыла ласковая волна, всех четверых.

— «А я вернул тебе письмо», — возразил Поль.

«Значит, мы квиты? Или это никогда не кончится».

«Поживем увидим».

«Нет, ничего такого я видеть не желаю».

Я открыла ящик и приставила пистолет к своему виску.

«Я больше не могу, Поль. Я хочу умереть. И ты больше ничего не получишь. Никогда. Придется искать другую дуру».

Я услышала, как три моих компаньона затаили дыхание. Только Салли заговорила:

— О нет, Додо, не делай этого.

Квази пихнула ее локтем в бок:

— Ты же видишь, что она не умерла, дурища несчастная, иначе как бы она рассказывала свою историю?

Я затянула свой душераздирающий монолог куда дольше необходимого, но Квази и не подумала влезть с критикой, и наконец я заключила:

— И тогда он сделал худшее из всего, что делал в жизни. В тот самый момент, когда я готова была умереть, когда объявила ему о своем самоубийстве и о том, что собираюсь совершить на его глазах, он и с места не двинулся, чтобы помешать мне, наоборот — повернулся спиной и бросил презрительно:

«Ты на это неспособна, Доротея. Ты уже столько раз грозилась. Ненавижу шантаж».

«Я не шучу…»

Мой голос дрожал, как и моя рука, как и мое сердце.

И снова этот смех во все горло, который причинил мне столько боли.

И тогда я направила оружие в другую сторону, я наставила его в спину Полю и выстрелила, я разрядила его в Поля. Кровь брызнула струей, он упал и остался лежать слишком неподвижно для живого.

Я убила Поля.

9

Эффект на свою аудиторию я произвела колоссальный. Описать невозможно. Они смотрели на меня, как на героиню, а ведь я была всего лишь убийцей. Я забрала чью–то жизнь, а значит, как бы проявила божественную власть.

Я задала себе вопрос, который относился скорее к области морали: Поль был дерьмовой сволочью, но я–то, я приговорила его к смерти. Это хороший повод для мести. Для мести за него.

Двадцать лет спустя?

И кто? В любом случае не привидение. Кто–то, кто никогда меня не видел, и убивает просто наудачу? В моих ушах еще звучал голос Поля. Я его себе вообразила? После того, как давным–давно с корнем вырвала его из своей памяти? И эта фотография Хуго, как чудовищное совпадение, словно жизнь была прямой линией, оборвать которую могла только смерть. Значит, я еще недостаточно заплатила. Я никогда не расквитаюсь со своим прошлым.

Без зазрения совести воспользовавшись безграничной властью рассказчика, я объявила, что продолжение последует завтра, а сейчас устроим передышку и поспим хоть несколько часов.

В их вытаращенных глазах читалось неудовлетворенное желание вволю обсудить последний эпизод сериала, но у меня еще были дела.

Мой маленький мирок наконец заснул, а я устроилась в сторонке с кипой газет и Роберовым фонариком, чтобы просмотреть прессу.

Я уже сто лет не обращала внимания даже на обложки «Пари Матч», выставленные за стеклом киосков. На улице у нас в ходу другие новости, и передаются они устным путем, не оставляя следов.

Жизнь обитателей домов, отраженная в журналах, с их событиями, скандалами, трагедиями и разоблачениями, не более материальна, чем облако, чьи очертания расплываются, исчезая в пустоте.

Вначале мне было трудно. Я давно не заглядывала в газеты, и некоторые заголовки разбирала с трудом, словно продираясь сквозь иностранную речь.

В эту ночь я меняла кожу, как настоящая змея, доползшая до конца пути. Я все еще оставалась Додо, но возвращалась и давняя Доротея, а я и не думала гнать ее назад, потому что инстинктивно чувствовала, что мне понадобятся они обе.

Я вырезала все страницы, где упоминался Хуго, а их было столько! Мне пришлось читать все внимательно, чтобы из кучи ерундовых комментарий выудить конкретную информацию, на которую можно опереться. Хуго был представлен как закоренелый холостяк, которому природный шарм и солидное состояние обеспечили классическую карьеру плейбоя. Он создал свою продюсерскую контору на личные средства и финансировал произведения серьезных авторов, что в конце концов окупилось.

В прессе о нем много говорили: в качестве независимого продюсера он недавно запустил мега–проект фильма, который должен был сниматься на английском языке с участием американских и французских звезд благодаря исключительно европейскому финансированию.

Это было настоящее событие.

Что ж, пусть так.

Меня больше заинтересовало слово «холостяк». Как Хуго умудрился скрыть наличие жены и детей? Если бы жена умерла, его называли бы вдовцом.

И потом, у Хуго никогда не было собственного состояния, я это хорошо знала.

А знала ли я это в действительности?

Я всегда верила Хуго на слово. Я сказала себе, что пресса любит творить легенды на манер волшебных сказок.

Тот в высшей степени хвалебный портрет, который создали журналисты, очень походил на образ Хуго, сохранившийся в моей памяти.

Вспомнив, чем это кончилось, я осознала, что рассказанная история стала для меня реальней, чем та, которую я прожила.

Однако Хуго был вполне реален, как и те чувства, что нас связывали.

Так же реален, как и невероятные убийства последних дней.

В этом сценарии для меня места не было. Доротея–бродяжка, мишень для сумасшедшего убийцы. Сценарий. Именно так все выглядело. Сценарий, Хуго. Придется мне с ним встретиться. Возможно, он сумеет помочь, если еще раз поделится со мной своей добротой и умом. И это меня пугало. Та, давняя Доротея еще жила в неприкосновенности в памяти одного человека, и мне предстояло ее уничтожить.

Но с тяжелым сердцем. Жалкое тщеславие.

Я с облегчением заметила первые проблески зари.

Ископаемые, вросшие в камни, прежде чем возродиться к новой жизни — такими я увидела моих собратьев по улице, вглядываясь в их изломанные силуэты, проступающие из–под картонок в закутке за дверью. Их вид напомнил мне мою первую ночь на тротуаре. Страх, холод, отчуждение и стыд. Прежде всего пришлось превозмочь стыд, который делает тебя уязвимым.

Я быстренько вернулась. Мне предстояло столь долгое путешествие, что не имело никакого смысла собирать прошлое по маленьким кусочкам. Когда отправляешься на Марс, не останавливаешься в ближайшем пригороде. Автобус мне не светит. Придется оторваться от всего и кинуться в великую пустоту с единственной надеждой обрести опору на той стороне.

Я почувствовала на себе чей–то настойчивый взгляд. Робер проснулся и внимательно меня разглядывал.

— Что на тебя нашло, Робер? Хочешь написать мой портрет?

— Ты на себя в зеркало не смотрела?

— Тем лучше для зеркала.

— Дело не в том, а в тебе. Что с тобой случилось? Ты вроде на себя не похожа.

Черт. Старая кожа слезает. Надо быть осторожней.

— Просто бессонная ночь и воспоминания молодости. Это как побелить старую стену. Первые пять минут трещин не видно. Не волнуйся, скоро пройдет.

Со скептическим видом он выбрался из–под картонок, а потом из–под Салли, пригвоздившей его к полу своей здоровенной красной ручищей.

— Мне показалось, ты на меня запал, вот я и пошутила, чтобы сменить тему.

— Скорей уж, чтоб ее похоронить. Во сколько будет продолжение?