Денежные мешки разъезжают в такси. Бедняки топают на своих двоих. Денег у них только на дозу, поэтому они все ходят, ходят, и иногда находят. А вот я Квази так и не нашла.
18
Я дотащилась до улицы Бельвиль и пошла бодрее, повторяя себе, что Квази, наверно, вернулась, ждет меня с остальными, и сейчас я вздую ее, как воздушный шарик, за то, какую ночь она мне устроила.
Решетка была широко распахнута, и я сразу увидела ночную зомби, которая горько расплачивалась за вчерашний перебор. Может, вид сверху и был сногсшибательным, но вид снизу и гроша ломаного не стоил.
Она еще выглядела на свой возраст — то есть, лет на семнадцать самое большее, — хотя кожа уже выцвела, став совсем блеклой. Она клацала зубами, весь ее хрупкий скелетик выпавшего из гнезда птенца содрогался, глаза провалились в самые глубины черепа. Меня она не замечала, пока я с ней не заговорила. Я знала один центр неподалеку, где воспитатели не были монашками с моралью в зубах, и хотела дать ей адрес… Она выслушала меня, зрачки у нее сузились, она прорычала «АХХХХХХРГ» или что–то вроде, толкнула меня так, будто место для нас двоих не хватало и исчезла в черноте улицы, а я, несмотря на усталость, и тревогу, и панику, знаете о чем подумала?
Скажу правду. Я подумала о свидании с Ксавье и устремилась к ближайшему зеркальцу заднего вида, чтобы проверить, не превратилась ли я окончательно в Медузу Горгону, которая обращает в бегство любого, кто с нею столкнется. Я повернула зеркальце, чтобы свет падал прямо в лицо. Мне нужно было безжалостное отражение. И я его получила, потому что еще до того, как в зеркальном квадратике появилось мое лицо, я увидела в нем маленькую стоптанную туфлю Квази, потом ногу Квази в ее дырявых колготках, и я обернулась, но не увидела ничего, кроме земли, покрышек и старых кузовов, и заметалась между этими кузовами, заглядывая даже в такие уголки, которые никак не могли отразиться в зеркале, и в конце концов нашла ее там, где она не должна была быть, при ясном свете безоблачной зари, на животе, как куча старых костей или старых обносков, выброшенных на свалку за ненадобностью. Она лежала совершенно неподвижно. На спине крови не было — вообще никаких следов, кроме обычной грязи этой жизни. Я позвала ее по имени, склонилась над ней и перевернула, чтобы взглянуть в лицо, вот только лица у нее больше не было. Оно было исполосовано ножом, и полоски кожи, как ободранная шкурка, обнажали плоть, а ниже она была вся наружу, одна зияющая рана от горла до щелки.
Такого я не ждала. Не такого. Даже самое черное воображение не способно предвосхитить подобное зрелище. Я шла всю ночь, чтобы избежать его, а оно ждало меня в конце пути.
Я тихонько перевернула ее обратно на живот. И все же она внушала мне отвращение, Ужасно говорить это, но ее тело было заражено ненавистью убийцы. В нем еще пульсировало бешенство.
Словом, это я сейчас так все анализирую, а тогда, как помню, мне пришлось сделать над собой гигантское усилие, просто чтобы прикоснуться к ее телу, хотя моим единственным желанием было уйти, отринув ее в очередной раз вместе со всем остальным миром.
Горе и жалость мне удалось ощутить намного позже.
Я выскочила на улицу, но пацанка уже исчезла — да и что она могла рассмотреть, когда у нее все плыло перед глазами, как в калейдоскопе?
Задрав голову, я обвела взглядом этажи. Слишком рано. Все окна были еще темными.
Я прошла через стоянку, сделав большой крюк, пробежала по коридору до двери с кодом, потом до двери в подвал и стучала, стучала, размеренно и не очень громко. Едва услышав осторожные шаги с той стороны, я проговорила:
— Это я, Доротея, — и дверь наконец приоткрылась.
— Ну что? Ты нашла ее, — спросил Робер с восковым лицом и вытянувшимся от беспокойства носом.
— Надо уходить. Нельзя терять время. Потом объясню.
Увидев нас, Салли попыталась подняться своими силами. Она не храпела. Она не издавала свое «хе–хе–хе–хе» и не размахивала руками. Ее мягкая серьезность напоминала грустную безмятежность мадонны. Она ни о чем не спросила. Мы поставили ее на ноги, каждый подобрал две–три самых необходимых вещи, рюкзак, радио, фонарик. В какой–то момент Робер задел ногой сумку Квази, и ее кастрюли мрачно зазвенели, сделав молчание еще тягостнее.
Робер и я прикрывали тылы позади Салли, подпихивая ее под ягодицы, чтобы помочь взобраться по лестнице.
Робер закрыл дверь своим ключом и аккуратно спрятал его в карман. На меня снова не ко времени нахлынули чувства: в его жесте было нечто от священнодействия. Это был его дом, его дверь и его ключ, неприкосновенный личный мир. И я понимала, почему он эгоистично его защищает. Пусть это был всего лишь угол сухого подвала, где он даже не имел права жить, но это было «у него дома». Защищенное от пересудов, любопытства и комментариев королевство, где он — король.
Салли выразила это на свой манер:
— У Робера красиво.
Момент был не тот, чтобы заявлять им, что сюда они вернутся нескоро. Следовало максимально увеличить дистанцию, отделяющую нас от трупа Квази.
Я повела их вдоль стены, игнорируя вопросительный взгляд Робера.
У решетки я замялась. Такое ощущение, что убийца следовал за нами по пятам, оставаясь совершенно невидимым. Велико было искушение свалить все на призрака, потустороннюю месть и прочие прибамбасы. Я спросила Робера, нет ли другого пути наружу, но его не было. Я говорила шепотом, будто вокруг подстерегали чужие уши, и не осмеливалась додумывать свои мысли даже в голове, словно убийца мог забраться и туда.
Я сделала им знак подождать и вышла на улицу, глянула во все стороны, даже спустилась до перекрестка, перешла на другую сторону. Не могла же я…
А почему бы и нет? Я нагнулась, легла на живот и проверила, не виднеется ли какая–нибудь фигура в зазоре под машинами: так пугливая старушка, забаррикадировавшись у себя дома, заглядывает под кровать, прежде чем улечься. Лично моя кровать все больше напоминала пыточное ложе. Кто мог вызвать такой панический ужас?
Я жестом подозвала остальных и со вздохом подумала, что единственная толпа, где мы могли бы затеряться, — это собрание ярмарочных уродцев.
Обычно мы смахиваем на негров — в том смысле, что нас трудно отличить один от другого. Но наша фольклорная группа, к сожалению, выбивалась из этого правила.
Я было приняла решение отправиться дальше одной, но не могла предоставить Салли самой себе.
Лучшим решением было запихнуть их в какую–нибудь гостиницу с достаточным количеством звезд, чтобы отпугнуть посторонних. Но я тут же прикинула, что врагу будет достаточно снять номер по соседству. И еще сообразила, что никакая гостиница, достойная этого названия, не примет моих попутчиков в их теперешнем виде.
Все это время стрелки продолжали свой ход, и моя встреча с Ксавье была конечным пунктом обратного отсчета.
Впервые я прокляла отсутствие у меня часов, потому что возникший в голове план требовал поминутной точности.
Мой взгляд упал на радио Робера, и он включил его по моей просьбе. Утром передают точное время каждые пять минут. Я только взмолилась, чтобы он переключился с длинных волн из–за рекламы.
Радио «Франс–Интер» постоянно повторяло номер своего телефона, и я решила, что пришла пора ударить в набат.
Для придания храбрости я напомнила себе, что убийца действует только ночью, так что на данный момент мы ничем не рисковали.
Мы дошли до бань на улице Менильмонтан. Я заплатила за двоих, а когда ротик Салли приоткрылся в скорбной гримасе, я в качестве превентивной меры облаяла ее, твердо заявив, что ей придется раздеться догола, иначе я сама ею займусь, и пора ей избавиться от своих мудацких предубеждений, вроде того, что жир защищает от микробов, и в любом случае я сама проверю, так что она может зря не трудиться, одеваясь до моего прихода.
Она затрясла головой, мол, нет и нет, а когда я снова раскрыла пасть, она мягким движением взяла мое лицо двумя руками, поцеловала в нос и сказала:
— Квази умерла.
В следующий момент она укачивала меня своими толстыми отвратительными руками, а я рыдала между ее дряблыми грудями, и поскольку дама за конторкой начала проявлять нетерпение, милый Робер перепрыгнул через стойку, ухватил ее за нейлоновую кофточку и преподал урок уважения к горю других людей, заткнув ей пасть парой махровых полотенец. У него развито чувство уместности — стопка чистых лежала прямо на стойке.
Это было так неожиданно и мило, что я разрыдалась того пуще, но едва дама, которая и не такого навидалась, пригрозила выставить нас вон, причем не откладывая в долгий ящик, я пришла в себя, услышала, как диктор объявляет, что впереди у нас будущее и скоро восемь часов, принесла коллективные извинения, взяла на себя полную ответственность за временный беспорядок, сунула надзирательнице пятисотфранковую купюру в качестве гарантии моих хороших манер и удалилась по–французски, то есть дважды расцеловав каждого.
Действие первое: телефонная кабина. Я позвонила на «Франс–Интер», нажимала на повтор, пока не услышала на том конце трубки голос, и произнесла свою самую длинную фразу:
— Я только что обнаружила третий труп бомжа, женщины, которой, как и двум предыдущим, вспороли живот и изрезали в кашу лицо, и прошу вас предупредить журналистов о появлении серийного убийцы на улицах Парижа. Труп находится на стоянке во дворе дома номер 18 по улице Бельвиль. Меня зовут Сара.
И только тут вспомнила, что это настоящее имя Квази. Скорее всего, это имя появится в газетах — посмертно осуществившаяся мечта.
Я повесила трубку, не дожидаясь вопросов. Мне нужна была помощь, так что проявим сдержанность, и пусть полиция пошевелится и начнет делать свою работу. И пусть преследователь почувствует себя преследуемым, разнообразия ради.
Я отправилась на почту заглянуть в «Минитель», нашла телефон отеля «Холидей Инн» на площади Республики и зарезервировала номер на двоих с ванной — тут мелочиться не следовало. У нас все номера с ванными, ответил господин с присущей всем холуям надменностью.
Я повесила трубку, прислонила голову к стеклу и попросила прощения у Квази, Жозетты, у той незнакомки, у Поля, я даже попыталась помолиться, чтобы там, наверху, их приняли по–доброму, но слова не шли, да и на самом деле во мне не было и капли жалости, а только ненависть к жизни, которую так извратили люди.
