но хан не предложил своему военачальнику подняться.
– Лучшие воины моего тумена сложили головы, пытаясь взять урусскую крепость, – сказал Субэдэ. На мгновение хану показалось, что четким, бесстрастным голосом, раздавшимся словно со всех сторон, вдруг одновременно заговорили золотые статуи-светильники, расставленные вокруг белой кошмы, на которой восседал Бату. Хан невольно поежился.
– Но это воистину Злой Город, – продолжал полководец, глядя прямо в глаза хана. – Его жителям помогают то ли демоны, то ли духи народов, истребленных Ордой. Невозможно, чтобы в жалком городишке урусов знали тайны греческого огня, громового порошка чжурчженей, иберийских шипов и ромейской оборонной тактики.
Невидимая ледяная рука коснулась сердца хана. Никому на свете, даже самому себе не признался бы Бату-хан в том, что мурашки по его спине побежали вовсе не от утренней свежести, вползшей в юрту следом за Субэдэ.
Издевка в голосе хана как-то сама собой сменилась на деловую сосредоточенность.
– Почему же ты, знающий все эти секреты, не применил их против урусов?
– Я лишь слышал о некоторых из них, но никогда не видел ни одного, кроме порошка чжурчженей, – ответил Субэдэ.
– Не иначе, кто-то из сдохших колдунов вылез из могилы и принес эту тайну урусам, – задумчиво произнес хан. – И что ты теперь намерен делать?
Голос Субэдэ звякнул, словно меч, с силой вогнанный в ножны.
– Я разнесу этот город большим камнеметом. Приказ о его сборке уже отдан…
Разобранный большой камнемет был найден в торговом обозе, который тащился по новгородской дороге. Обоз сопровождали несколько десятков воинов в сплошь железных доспехах и пара конных рыцарей. Закон Орды запрещал грабить купцов, имеющих ханский ярлык на торговлю. Но на требование предъявить оный разряженные, словно павлины, торговые гости лишь разводили руками да хлопали глазами. Добиться от них удалось лишь то, что обоз идет из какой-то страны с неслыханным названием Окситания[141] и что машину везут по заказу новгородского князя Александра. На требование отдать товары и убираться ко всем чертям, безрассудные рыцари, уверенные в том, что толпа язычников, увидев их мечи, тут же разбежится в ужасе, обнажили оружие. В результате от обоза в живых остался лишь трясущийся старик, который клялся в обмен на жизнь показать, как управляться с непревзойденной машиной с трудно выговариваемым названием «требюше».
Машина и вправду оказалась выше всяких похвал. До этого степняки собирали похожие осадные устройства, смахивающие на урусский колодезный журавель, который пара десятков воинов, стоя спиной к противнику, одновременно дергала за веревки, привязанные к одному концу длинной жерди, а большая праща, привязанная к другому концу, метала через стену осажденного города камень, сосуд с горючей смесью или павшую от болезни кобылу.
Естественно, осажденные частенько отстреливали команду большого камнемета, пуская стрелы навесом, прежде чем та команда успевала разобраться с многочисленными веревками. Потому и не особо любили степняки возню с такими машинами.
В требюше работу людей выполнял тяжеленный противовес. Адская машина била вдвое дальше своего неуклюжего предшественника и могла метать в несколько раз больший груз. Что и было проверено при осаде Торжка. Хорошо укрепленный город благодаря мужеству его защитников сопротивлялся почти две недели, пока Субэдэ не вспомнил про требюше.
В сторону города полетели горшки с горючей смесью. За раз требюше метала по пять-шесть горшков. Несколько выстрелов с безопасного расстояния подожгли город. Многие защитники стен бросились тушить пожары – и ордынский штурм увенчался успехом. Однако пострадала и требюше. Старик-механик махал руками и, что-то лопоча по-своему, показывал на стершиеся зубцы ворота и трещину в рычаге, поврежденном непомерным грузом, наваленным в пращу машины разошедшимися во время штурма степняками.
Довольный результатом хан Бату приказал разобрать требюше и под страхом смерти запретил подходить к повозкам, везущим его драгоценные детали. По прибытии в Каракорум Бату хотел досконально изучить устройство машины для того, чтобы ордынцы сами могли строить такие же…
Джехангир скрипнул зубами, но вида не подал. Непобедимый напрямую нарушил личный приказ хана и по законам Орды заслуживал смерти. Но в то же время Бату понимал, что без Субэдэ Орда рискует остаться навеки в этих проклятых местах, отрезанная от Степи крепостью, похожей на злого слепня, гонящего своими укусами обезумевшего коня к краю пропасти…
– Да будет так, – сказал хан. – Ордынские кони уже съели весь овес и все сено в округе и скоро начнут питаться ушами друг друга. Закидай этот город хоть камнями, хоть салом тех жирных и трусливых ублюдков, что боятся лезть на стены. Мне нужна свободная дорога, воин.
Глаза хана недобно сверкнули.
– И если завтра ты не принесешь мне голову их воеводы, – добавил он, – я потребую принести мне твою. Иди.
Субэдэ разогнул затекшее колено, поклонился и, не говоря более ни слова, вышел за порог черной юрты.
* * *
В огне очага танцевали духи. Не нужно было напрягать воображение для того, чтобы увидеть, как переплетаются они, обхватывая друг друга багряными руками и сухо потрескивая на своем языке. Говорят, что шаманы понимают язык духов огня…
– Ты все-таки призвал меня, непобедимый богатур? – проскрипел за спиной старческий голос.
Субэдэ продолжал смотреть на пламя, беснующееся в очаге. Странная ночь. Впервые за многие годы непобедимому полководцу захотелось узнать, о чем на самом деле говорят духи.
– Это так, – сказал Субэдэ. – Может, хоть ты, шаман, дашь мне ответ, с чем столкнулась Орда на пути домой? Я теряюсь в догадках. И в последнее время иногда начинаю думать, что это и вправду не люди защищают свой город, а кермесы, души убитых мстят нам за наши злодеяния и жестокость.
Сзади раздался клекот, отдаленно похожий на человеческий смех. Мелко затряслись бубенцы, словно раболепные слуги вторя своему хозяину.
– С каких это пор великий полководец стал считать воинские подвиги злодеянием и жестокостью? – вновь проскрипел голос за спиной.
Ноздри Субэдэ начали раздуваться. От его дыхания вздрогнули духи огня в очаге.
– Мне не нужны долгие разговоры о добре и зле, почтенный Арьяа Араш. Мне нужен ответ.
Звездочет хана шагнул в полосу света и присел на корточки у очага. В его руках был обтянутый шкурой тарпана старый бубен и мешок, сшитый из человечьей кожи, снятой со спины одним куском. Когда-то спина принадлежала настоящему богатуру, так как мешок был достаточно объемистым.
– Ты получишь ответ, полководец, – сказал шаман. – Но сначала я почищу твой огонь – ты набросал в него слишком много дурных мыслей.
Шаман развязал мешок и принялся сыпать в очаг небольшие пучки сушеных трав, кривые коренья, какие-то волоски… Огонь менял цвет, то становясь кроваво-красным, то белея, словно испуганное насмерть живое существо. Духи корчились, протягивая к шаману пышущие жаром конечности, но тот был непреклонен.
Наконец, вытянув сухую руку над пламенем, шаман всыпал в него пригоршню серого порошка. Огонь вспыхнул, в бессильной злобе охватил желтую человеческую ладонь – и опал.
Субэдэ с удивлением смотрел в очаг. В нем тихим, ровным пламенем горел огонь, в котором даже самый искушенный в полетах мысли певец-улигерчи не углядел бы ничего, кроме самого огня.
Шаман, бормоча что-то себе под нос, достал из мешка маленький турсук и человеческий череп, оправленный в серебро. Опытный глаз Субэдэ отметил сразу, что макушка черепа не спилена искусным резчиком по кости, а когда-то давно была снесена мастерским ударом меча, причем еще при жизни обладателя черепа. И, судя по углу, под которым лезвие вошло в кость, вряд ли это был меч палача. Хозяин черепа погиб в битве как истинный воин…
Не переставая бормотать, шаман погрузил в огонь руку, держащую череп, словно это был не огонь, а простая вода. Пламя равнодушно обтекало человеческую плоть, не причиняя ей вреда. Шаман поднял вверх
