— Миша, повидай Крутова. Пусть придёт к нам сегодня вечером, к девяти часам. Только скажи так, чтобы никто не слыхал. Ну, да ты у меня молодец.
А мать напомнила Валюшке:
— Ставь тесто для пирога. Вечером отнесёте дедушке, а про меня скажете: занята мама, завтра на чёрствые именины придёт.
Я быстро бежал на работу. Было ещё темно. Рабочие толпой шли к фабрике. Кто-то положил мне руку на плечо. Я поднял голову. Рядом со мной шёл Крутов.
— Здравствуй! — сказал он. — А что, фонарик цел?
— Цел! — сказал я.
— А ну, покажи!
Я вынул фонарик из правого кармана брюк и показал ему.
— Молодец! — сказал он. Потом слегка наклонился ко мне и совсем тихо прибавил:
— Смотри на фонарик, будто мы о нём говорим. Что, отец не велел тебе ничего передать?
Мне вдруг почему-то стало неприятно… Что-то напомнил мне его шёпот…
— Велел… — тихо сказал я. — Велел приходить нынче к девяти…
— А куда? — тихо спросил Крутов. — Говори адрес, я запомню.
У меня захолонуло сердце. Я вспомнил!.. Не этот ли голос я слышал тогда на лестнице?.. «Будьте покойны, ваше благородие… Всех до одного… Двадцатого числа…» А какое же сегодня число? Ну да!.. Сегодня же именины деда… двадцатое!
Всё в один миг промелькнуло у меня в голове. Я чуть не задохнулся от испуга. Что же мне делать?!. Я нажал кнопку фонарика. Яркий свет блеснул мне в глаза.
— Чего же ты? — толкнул меня Крутов локтем. — Забыл адрес?
— Нет! — сказал я, глядя на фонарик. — Я… не забыл адрес… Я… просто думаю, как лучше объяснить… Знаешь переулок, соседний с нашим?
— Знаю.
— Он выходит на пустырь. На пустыре стоит старый, заброшенный дом. Там никто не живёт. Окна заколочены. Там и соберутся. Дверь будет заперта. Надо постучать три раза.
— Три раза?
— Три раза. Придёшь?
— Конечно, приду. К девяти вряд ли успею. Приду около половины десятого.
И он быстро пошёл вперёд.
Не знаю, как я работал в этот день. Мысли мои путались. Рассказать папе? Но я хорошо помнил, что отец недавно в моём присутствии говорил одному товарищу:
«Ты не смеешь никого обвинять в предательстве, не проверив. Это слишком страшное обвинение»… Ведь мог же я и ошибиться… «Смотри, чтобы всех», — сказал тогда пристав. А голос, правда очень похожий на голос Крутова, ответил: «Всех… двадцатого…» Мало ли о чём они могли говорить! И всё же… всё же хорошо, что я ему не сказал, что соберутся у нас! Но как же быть дальше?!
И вот, работая, я думал, думал, думал… И наконец решил: я проверю сам, а поможет мне Валюшка. Придётся рассказать ей обо всём… Но я был уверен в сестрёнке. Молчать она умеет,
Наш переулок, длинный и скучный, кончался тупиком. Он упирался в стенку сарая. Между сараем и высоким забором соседнего участка шёл узенький переулочек, выходивший на этот самый пустырь. Сейчас он весь был завален снегом, и лишь вдоль самой стенки сарая шла, как в траншее, тропочка, протоптанная ребятами. Когда я вернулся с работы, Валюшка с гордостью показала мне румяный пирог.
— Хорошо, — сказал я, — мы скоро пойдём к дедушке, только сначала идём со мной… Одевайся живей!..
— Валюшка, — сказал я, когда мы вышли из дому, — ты должна помочь мне проверить, провокатор Крутов или нет.
— А что такое «провокатор»? — спросила она.
— А это такой человек: притворяется, будто он заодно с рабочими, выведает у них всё, а сам их полиции выдаст.
— Да ну-у? — испугалась Валюшка. — Видишь, недаром его Тузик не любит!
— Нет, — сказал я, — может, я и ошибся. Надо проверить.
— А как?
— Увидишь. Пойдём в пустой дом. Я сказал Крутову, что собрание будет там.
Заброшенный дом уныло стоял посреди пустыря. Входная дверь висела на одной петле, внутри было холодно и грязно. Все ребята с ближайших улиц часто играли на пустыре, и я хорошо знал в этом доме каждый закоулок.
Мы с Валюшкой зашли в дом и плотно закрыли за собой дверь. Я с трудом отодрал от перегородки две доски и припёр ими дверь изнутри так, чтобы её нельзя было открыть снаружи.
Потом мы вылезли через маленькое разбитое окно чуланчика по ту сторону дома.
— А теперь говори, — сказала Валюшка, — как будем проверять?
— Вот что я придумал, — сказал я, — мы сбегаем ненадолго к дедушке, а к девяти часам вернёмся, и ты спрячешься где-нибудь возле самого нашего дома. Только в таком месте, чтобы хорошо видела лазейку на пустырь. Сейчас вместе и присмотрим местечко, ладно? А я — понимаешь? — спрячусь в самой лазейке и стану ждать. Спрячусь там за угол сарая. Как увижу, что Крутов идёт один, — значит, он честный человек. Тогда я выйду к нему и скажу: передумали, мол, наши, у нас собираются, пойдём к нам. А коли там, на лестнице, был он… Ну, тогда уж, верно, он не один придёт…
— А с кем? — шёпотом спросила Валюшка.
— Ясно, — с полицией…
— Ой! — вскрикнула Валюшка.
— А ты что думаешь? Ясно! Так вот, коли я увижу, не один идёт… я сейчас к выходу в лазейку с нашей стороны. Зажгу фонарик в твою сторону, да и помашу им в воздухе! Смотри, вот так! А ты, значит, коли увидишь: огонёк вертится…
— Сразу домой, да всё и скажу, да? — захлёбываясь от волнения, перебила меня Валюшка.
— Вот-вот! Поняла?
— Поняла!.. А ты-то сам тогда что?..
— Ну, я там уж посмотрю, что делать. А теперь бежим скорее к дедушке. К девяти нам надо быть на посту!
Дед очень нам обрадовался, только его огорчило, что мы пришли ненадолго.
— Мы, дедушка, завтра придём с мамой ещё раз, — утешала его Валюшка.
Мы оба сидели, как на иголках, и не спускали глаз с часов-ходиков. К девяти были уже на месте.
Дул резкий, морозный ветер. Небо было в тучах, но где-то за ними светила луна. И всё было хорошо видно.
— Знаешь что? — сказал я. — Садись здесь на завалинке и гляди в оба.
Переулок был пуст. Стараясь держаться в тени домов, я быстро пробежал его, зашёл за край сарая, прижался плечом к углу и стал наблюдать.
Кругом ни души. Только ветер со свистом носился по пустырю. Тучи снега поднимались там, где снег не был утоптан ребячьими ногами. Ветер врывался и в мою лазейку. Колкий снег обжигал мне лицо, пробивался в слишком короткие рукава пальтишка, сыпался за шиворот. Брр… Холодно! Я не отрывая глаз смотрел туда, откуда, по моим расчётам, должен был появиться Крутов.
Сердце тоскливо замирало. И вдруг я ясно представил себе весёлого, приветливого товарища Крутова, как он сидит у нас за столом и ругает царя, — и мне стало нестерпимо стыдно. Как мог я заподозрить его в такой гадости?! Голос… Какая чепуха! Мало ли голосов на свете! Эх, товарищ Крутов, и свинья же я перед тобой!..
Я начинал замерзать, ноги совсем застыли, зубы стучали. Никто не шёл. Неужели ещё нет половины десятого? Почему же не идёт Крутов?
Вдруг из-за угла старого дома — совсем не с той стороны, откуда я ждал, — показалась крадущаяся
