мультипликации. На голове у него была кепка, вроде бейсболки.
– Очень популярная у местных детишек игрушка, – пояснил Корнилов. – Теперь смотри. Кепарь поворачиваем таким образом. С этой стороны он на листок дерева похож. Гляди…
Сработал какой-то хитрющий японский механизм. На глазах у наблюдателей произошла самотрепанация пластмассового черепа. Разъединилось на две половинки и туловище фигурки. Откуда-то из чрева донеслась задорная песенка, видимо, детская. Пластмассовые створки повернулись, и, когда они с жужжанием большого потревоженного жука соединились, перед Корниловым и Санчуком стоял уже не мальчик, но зверек с острой мордочкой.
– Тануки, – пояснил Михаил, – добрый японский оборотень. Превращается в енотовидную собаку. Герой комиксов, мультиков, книжек…
В этот момент дверь открылась, и в кабинет вошел мужчина средних лет и высокого роста, одного с Корниловым. Впрочем, если бы не сутулость, он мог быть еще выше. Больше всего к нему подходил эпитет «костистый». Крепкий костяк этого человека чувствовался даже под серым свободным костюмом. Крупная кость была видна не только в протянутой для пожатия Корнилову руке, но и в его лице, то есть в скулах, нижней челюсти, надбровных дугах.
– С возвращением на родину, Корнилов, – сказал он прочувствованно. – Родина встречает вас, как всегда, «глухарями».
– Спасибо, товарищ подполковник, – ответил Михаил то ли на первое, то ли на второе предложение.
– Про поездку свою расскажете потом. Соберемся всем коллективом в красном уголке, вы заварите свой знаменитый чай… А то ведь надоест всем одно и тоже пересказывать по десять раз.
– А почему чай, товарищ подполковник? – вмешался Санчук. – Он и рисовой водки с собой захватил. Я думаю, для закрепления усвоенного материала можно…
Подполковник строго посмотрел на Санчука, но неожиданно кивнул:
– Не возражаю. Если Корнилов заодно научит сотрудников японской культуре пития алкогольных напитков, не буду против и практических занятий. Кстати, не удалось ли вам посетить наших японских коллег?
– Бог миловал, – машинально ответил Михаил, но тут же одернул сам себя. – Слишком мало было времени, товарищ полковник.
А такие вещи на ходу не делаются…
– Правильно, правильно, – закивал головой подполковник, отчего его выпирающий кадык стал заметен даже в фас. – Но наблюдения у вас какие-нибудь имеются насчет проблемы японского правопорядка?
– Да я как-то… – замялся Корнилов, которому сейчас, честно говоря, было не до Японии.
– Разве мог он думать о работе в отпуске, рядом с молодой женой, товарищ подполковник, – поспешил на помощь другу Санчук. – Это нереально.
– Настоящий профессионал всегда находится в состоянии оперативного включения, – наставительно сказал начальник. – Постоянное наблюдение, анализ ситуации, контроль, готовность… Писатель, к примеру, – всегда писатель. Работает двадцать четыре часа в сутки, даже когда не пишет. Так и у нас с вами. Мы не можем себе позволить в этом кабинете быть правоохранителем, а за его дверями стать простыми прохожими, посетителями ресторанов, зрителями в кино… Такие превращения не для нас…
– Так мы себя и так ментами чувствуем даже в сортире. – Санчук сказал грубовато, но точно такую же фразу в утренних новостях выдал высокий чиновник их ведомства, поэтому она была воспринята как цитата. – Корнилову пришлось на другой конец земного шара уезжать, чтоб развеяться. Мне бы такую же богатую жену!
– Почему же по делу Синявиной, где почти половина нашего отдела проходит в качестве свидетелей, никто ничего особенного не заметил? – спросил подполковник. – Кстати, вы уже ввели Корнилова в курс дела?
– Да, то есть только собираюсь…
– Ладно, через час жду вас обоих в своем кабинете. Санчука с докладом о ходе расследования, Корнилова со свежей головой и свежими мыслями. Что это такое? – подполковник указал на фигурку Тануки.
– Сувенир из Японии, – ответил Корнилов. – Японский оборотень…
– Оборотень? – удивился начальник. – Этого нам еще не хватало. Уберите сейчас же, и за работу.
– Вообще-то он классный мужик, – сказал Санчук, обращаясь к Тануки, принявшему уже образ толстого японского мальчика в бейсболке, – но, как любой начальник, несколько зануден. Значит так, ввести в курс дела…
Глава 4
…отныне я буду вести такой же образ жизни, какой вел великий маркиз Мантуанский после того, как поклялся отомстить за смерть своего племянника Балдуина, а именно: клянусь во время трапезы обходиться без скатерти, не резвиться с женой и еще чего-то не делать – точно не помню, но все это входит в мою клятву, – до тех пор, пока не отомщу тому, кто нанес мне такое оскорбление.
Курс этого дела был темен и неясен. Труп Людмилы Синявиной на третий день после свадьбы нашла дворничиха между гаражами инвалидов внутри жилого квартала. Убитая девушка лежала на животе, уткнувшись лицом в руки. Она будто пыталась спрятаться от страшной опасности, как прячутся маленькие дети, то есть старалась всеми силами не смотреть на нее. Но это ее не спасло – на шее девушки зияла рваная рана. Санчук в своем рассказе употребил еще один синоним, по его мнению, даже больше подходивший к характеру ранения – «драная». И Корнилову, и Санчуку одновременно пришла в голову одна и та же мысль, что убитая при жизни не отличалась красотой, и смерть ей досталась тоже страшная. Но вслух эту мысль ни тот ни другой не высказали. Экспертиза установила, что смерть наступила в ту самую дождливую ночь свадьбы Корниловых.
Санчук понимал, что Михаилу сейчас приходится несладко. Даже несчастный случай на собственной свадьбе может повергнуть человека в шок, а такое жестокое убийство и подавно.
– Я когда в Кемерово служил, еще в армии, про такой случай слышал, – сказал Санчук, осторожно поглядывая на Корнилова. – Была свадьба в местной «стекляшке». Жених с невестой поднимались по лестнице на второй этаж. Навстречу шел мужик с бутылкой портвейна. Когда этот отморозок проходил мимо молодых, он ни с того ни с сего взял да и треснул жениха по затылку бутылкой. Убил… Зачем он это сделал, сам потом объяснить не мог. Чем-то ему жених не понравился или, наоборот, невеста понравилась… Такие вот случаи бывают на свадьбах…
Тут Санчук понял, что пример привел не очень удачный. Зачем вообще усугублять неприятную ситуацию?
– Вот-вот, – Михаил неожиданно согласился, – так, наверное, было бы гораздо справедливее в смысле судьбы человеческой. Фраза киношная лезет в голову, что на ее месте должен был быть я. Понимаешь, Санчо? Как мы с Аней можем теперь жить в счастье и гармонии, если из-за нас погиб человек?
– При чем здесь вы? А если бы кто-нибудь обпился у вас на свадьбе и помер? Или один гость другого вилкой пырнул? Да раньше ни одной свадьбы без мордобоя и поножовщины не обходилось. Да и сейчас в глубинке такое в порядке вещей.
– Какой-то адский парадокс, – Корнилов крутил головой из стороны в сторону, не зная, на чем остановить взгляд. – Дикая смерть, а у нас, значит, счастье и гармония. Ведь это конец всему, Санчо. Это то самое небытие, с которым сталкиваешься при жизни. А раз встретил его, считай все, оно не отпустит. Это черная дыра, Санчо, она теперь будет втягивать в себя все живое, пока не проглотит.
– Михась, что это с тобой? – Санчук хлопнул его по плечу и потрепал по шее, по ходу действия соображая, что трогает как раз то самое место, где у Синявиной зияла страшная рана. – Ты мент или не мент? Самурай ты, в конец концов?
– Да я не про себя, Санчо. У меня уже слой бортовой брони, как у броненосца «Потемкина». Да еще ракушечником сверху покрылся. С меня все, как вода. Я про Аню, про наши с ней отношения. Я же знаю ее. Думаю, что знаю. Не сможем мы после этого жить счастливо, не будет никакой семейной идиллии ни здесь, в Питере, ни в Японии, ни на Берегу Слоновой Кости. Потонет наш семейный корабль, как тот же броненосец «Потемкин».
– Вот это ты, Корнилов, брось, – уверенно сказал Санчук. – Аня – умная женщина… вообще умный
