оружейной. Напротив трех узких, высоких окон, стояли три дивана на изогнутых ножках. Стена напротив двери была занавешена большим ковром восточной работы. На ковре довольно хаотично было размещено старинное оружие: дуэльные пистолеты, кавказские кинжалы, казацкая шашка, нагайка, шпаги и предметы размером поменьше. Тут же у стены на специальных подставках хранилось восточное холодное оружие, купленное явно не в наших спортивных магазинах.
– Следов борьбы не видно, – констатировал Судаков.
– Зато есть следы смерти, – возразил Корнилов.
Перейкин лежал на спине, как бы отбросив изменившую ему правую руку от себя. Пальцы ее разжались, но в ладони лежал эфес от шпаги. Темный ворсистый ковер под ним впитал всю пролитую кровь.
– Я думал, эти игрушки были поуже, – продолжал делиться наблюдениями опер Судаков. – А тут лезвие ничего себе, можно и колоть, и рубить, и консервную банку открыть.
– Судя по всему, между жертвой и убийцей произошла короткая схватка, – сказал Друтман Корнилову. – Убийца нанес два не колющих, но рубящих удара. Первым, сверху вниз, он лицо рассек и грудную клетку до диафрагмы. Вторым ударом, наискось, он уже рассекал шею, грудную мышцу. Что-то вроде контрольного пореза…
– Орудие убийства? – спросил Михаил.
– Точно еще не могу тебе сказать, – Юра подошел к оружейному арсеналу Перейкина. – Но, на самый поспешный взгляд, вот та самая штуковина. О край ковра ее здесь оттерли от крови, вложили в ножны и поставили на подставку. Думаю, полная экспертиза это подтвердит. Не трогайте его пока…
Несколько человек из следственной бригады, сновавших по комнате, замерли и посмотрели туда, куда показал Друтман. На специальной подставке у стены лежал самурайский меч в простых, траурных ножнах. Корнилову почему-то вспомнилось абсолютно черное тело из курса физики. Ножны меча, казалось, были выполнены из этого условного материала, чернее которого ничего на земле не было. Стальным звериным глазом блестела только пятка рукоятки, свободная от темной шнуровки.
– Катала… то есть катана, – уважительно проговорил опер Судаков.
– Вообще-то, катана покороче, – поморщился, как от зубной боли, Корнилов, – а это… другое.
– Моя версия – дуэль, – сказал оперативник. – А что? Это не ограбление и не заказное убийство. Вообще, нападение не было внезапным. Убийца воспользовался не своим оружием, а катал… самурайским мечом из коллекции. Перейкин тоже, видимо, выбирал оружие. Вторая такая же шпага висит достаточно высоко, чтобы просто попасть ему под руку для спонтанной самообороны. Схватка, скорее всего, проходила по взаимной договоренности. Дуэль. Сударь, к барьеру!..
– Логично, – согласился Корнилов.
– Значит, надо искать повод к дуэли, – подытожил Судаков. – Шерше ля фам. В переводе на грузинский: «Где же ты, моя Сулико?» Чем жила госпожа Перейкина? Что у нее было и с кем? Чем она сердце успокаивала? Второй вариант – сам убитый. Неизвестная дама и ее оскорбленный супруг или поклонник.
– Дуэль, даже в наше подлое время, предполагает определенные правила, – заговорил, наконец, Корнилов. – Самое главное – равенство шансов. Оружие, Андрей, в этом случае должно быть одинаковым, равным по боевым качествам. А тут клинки разных народов, других культур…
– И что это могло быть по-твоему?
– Все, что угодно, – пожал плечами Михаил. – Ну, не все, конечно. Например, осмотр оружия или игра в поединок, во время которой убийца вдруг наносит удар всерьез. Что касается Сулико или госпожи Перейкиной, я бы сначала проверил контакты убитого с восточными единоборцами. Точнее, с представителями японских боевых систем. Будем танцевать от самурайского меча, вернее, от профессионального удара этим мечом.
– Вот и ладненько! – хлопнул в ладоши Судаков. – Давай, Миша, ты займешься самураями и мечами, а я гейшами и шпильками…
Корнилов вышел из этого дома, похожего на русскую фата-моргану, первым. Криминалисты еще продолжали свою работу, а Судаков крепко заспорил с Друтманом. Михаил постоял на крыльце, подумал и пошел мимо крутой горки с сосной, пагодой и деревянным драконом, давно выросшим из своей пещерки, по направлению к «Шаолиню».
Когда следователь остановился перед первой монастырской достопримечательностью – моделью знаменитого колокола с таранным бревном вместо «языка», кто-то сзади, низенький и мохнатый, осторожно потянул его за рукав.
– Собаки мне только не хватало, – проворчал Корнилов и обернулся.
На него виновато и просительно смотрел рыжий олень без рожек, размером с овчарку. Точно такой же в прошлом году съел Анину «судьбу» у храма Конфукудзи.
– Корма у меня для тебя нет, – сказал оленю Корнилов. – А карму мою ты есть не будешь, отравишься…
Глава 10
– А вот я сейчас схвачу вас, дрянь паршивая, – заговорил Дон Кихот, – в чем мать родила привяжу к дереву, и не то что три тысячи триста плетей, а и все шесть тысяч шестьсот влеплю, да так, что, дергайтесь вы хоть три тысячи триста раз, они все равно не отлепятся.
И не смейте возражать, иначе я из вас душу вытрясу.
Аня прохаживалась по своему земельному участку и удивлялась самой себе. Как можно было вырасти в маленьком поселке, практически, на капустной грядке, и ничего не знать об огородничестве? Она, конечно, поливала когда-то огурцы и помидоры из пластмассовой леечки в форме гадкого утенка, выпалывала сорняки, которые всегда казались ей свежее и красивее рассады, бросала в лунки картофелины с белыми щупальцами ростков, но больше ничего в сущности не умела.
В огороде всегда хозяйничал папа (после раскрытия их семейной тайны Аня спотыкалась на этом слове, но продолжала упорствовать), то есть папа ее детства. Он не только знал календарь огородника, брал на себя всю самую тяжелую и грязную работу, но и находил время для эксперимента. В дальнем конце забора под старой финской яблоней он «изготавливал подкормку растениям», проще говоря, смешивал коровьи лепешки с экскрементами других домашних животных в разных пропорциях. Над несколькими вкопанными в землю бочками виднелись картонные таблички с указанием происхождения навоза, процентное соотношение и дата замеса.
Ане ходить в тот конец огорода воспрещалось матерью, да и самой не очень хотелось. Отцу тоже после биологических опытов было запрещено входить в дом, не окатившись и не переодевшись.
– Куда, Лелька, куда?! – разносилось кудахтанье матери над железнодорожным поселком Аниного детства и докатывалось до сегодняшних Озерков. – Ты что, туда с головой нырял, что ли? «Подкормка, подкормка…» Загадил весь огород, что ничего не растет уже. Ты посмотри у соседей что на участках творится! Без всяких твоих ядерных смесей, по-простому. Я вот отнесу все твое хозяйство в краеведческий музей. Будет у тебя экспозиция местного дерьма. Это вам флора, а это фауна…
Мать ругалась на Алексея Ивановича всегда, но в этом случае совершенно напрасно. Все у них высаживалось, цвело, росло и собиралось в срок, хотя сама мать работала в огороде редко и только в свое удовольствие.
– Разбить или не разбить? – спрашивала Аня веселого Сажика, который бегал за хозяйкой и в том месте, где она ковыряла землю носком кроссовки, копал своими большими лапами цвета весеннего чернозема. – Я имею в виду грядку… Слушай, Сажик, а имечко-то у тебя самое огородное и копаешь ты хорошо, как свинья.
Представив себе длинную грядку, идущую вдоль забора до рощицы, Аня мысленно засеяла ее, потом вообразила себя в глубоком наклоне и решила, что надо подождать приезда родителей и посоветоваться. Она лукавила, потому что была уверена, что мама будет против ее огородничества и скажет, что они и на своем стареньком огороде обеспечат дочку с зятем свежими овощами и ягодами.
Родители обещали приехать на днях. Ведь они еще не были в ее новом доме и вообще не видели дочку уже столько месяцев. Аня ждала их с нетерпением, как ребенок, собирающийся показать родителям свою новую игрушку, в которой можно даже жить. Но вместе с тем ее тревожила щекотливость создавшейся ситуации.
Откуда у нее такой шикарный по их поселковым масштабам дом? Сказать, что заработал супруг на следственной работе? Намекнуть, что он – оборотень в погонах? Разыграть перед ними главную женскую
