и Эрнандеса Хирона, после первого же поражения бунтовщики бросались за помилованием, оставив вождя наедине с его знаменем, и тогда палачи хватали вождя и отсекали ему голову; и Лопе де Агирре не минула бы такая судьба.
Педро Алонсо Галеас не был шпионом жестокого тирана, как многие поначалу подозревали, он оказался ценным перебежчиком, давшим полезные и точные сведения. Это сразу же понял генерал Гутьерре де ла Пенья и восстановил его в звании капитана, которое ему в свое время, еще до начала похода в Омагуас, присвоил губернатор Педро де Урсуа, затем генерал послал его в Эль-Токуйо за доном Педро Кольадо, который писал жалостные письма и никак не желал ехать в Баркисимето, «у меня весь рот в язвах от жара, что жжет мое тело, геморрой вконец меня извел, я вынужден завтра отправиться в Трухильо, там прохладнее и для здоровья полезней». Педро Алонсо Галеасу пришлось перехватить губернатора на полпути в Трухильо, успокоить его страхи перед войском жестокого тирана, значительно преувеличенным его же воображением, в конце концов жар и геморрой стали меньше донимать слабодушного губернатора, и он согласился ехать в Баркисимето вместе с Педро Браво де Молиной и четырьмя десятками его всадников.
В Баркисимето все командование собралось на совет в то самое время, когда Лопе де Агирре через Валье-де-лас-Дамас направлялся прямо к городу.
– У жестокого тирана сто пятьдесят вооруженных аркебузами стрелков, наше войско насчитывает сто восемьдесят всадников, вражеские стрелки могут превратить каждый дом города в бастион и успешно стрелять оттуда, я предлагаю вывести кавалерию из города, – сказал начальник штаба Гарсиа де Паредес.
Генерал– капитан Гутьерре де ла Пенья и генерал-лейтенант Педро Браво де Молина полагали, что старый вояка прав, и приняли решение отступить из города, захватив оружие, боеприпасы и продовольствие, и занять позиции в полулиге от города, в ущелье, где протекала река.
Вождь мараньонцев вступил в брошенный город Баркисимето двадцать второго октября, в авангарде шли сорок стрелков с аркебузами наготове, за ними несли знамена: черные, окаймленные золотом, с двумя скрещенными окровавленными шпагами, трубы и барабаны звучали угрожающе и победно, в небо то и дело возносились ликующие крики: Да здравствует твердый вождь непобедимых мараньонцев! Да здравствует Князь Свободы! Всадники Гутьерре де ла Пеньи слушали их с вершины холма; заметив всадников, Лопе де Агирре развернул свое войско боевым строем; тогда королевские солдаты вернулись в укрытие и стали ждать в пещерах, когда люди жестокого тирана начнут переходить на их сторону, как пообещал им Педро Алонсо Галеас.
Жестокий тиран разместился в огромном доме, занимавшем целый квартал, окруженном высокой зубчатой кирпичной стеной, который капитан Дамьан де Барриос построил себе для жилья. У дома был такой воинственный вид, что солдаты назвали его крепостью, так они и величали его до конца случившейся там трагедии.
Лучший из покоев Лопе де Агирре отдал дочке Эльвире, свой гамак он повесил в коридоре, соединявшем комнаты Антона Льамосо и Хуана де Агирре, расставил часовых в дверях и на стене меж зубцов и отдал город солдатам на разграбление, но осторожно, мараньонцы, строго блюдите честь женщин (если встретите хоть одну) и уважайте святые церкви и алтари.
Однако ничего достойного разграбления в городе не осталось, дома стояли пустые, все, включая паралитиков и страдающих грыжей, ушли вместе с солдатами, продовольствия тоже не было, если не считать полдюжины визгливых поросят и нескольких связок чеснока, зато повсюду в изобилии на столах и на полу лежали помилованные грамоты, оставленные людьми губернатора: «Все – и солдаты и население, – кто перейдет к нам на службу, будут прощены, какие бы жестокости и убийства они ни совершили, находясь под командою тирана»; было и еще одно письмо, подписанное доном Пабло де Кольадо и губернатором и обращенное к Лопе де Агирре, которое гласило: «Возвратитесь, ваша милость, на службу к Королю, а я стану посредником и обращусь к милосердию Его Величества».
Письмо и грамоты были принесены к Лопе де Агирре. Антон Льамосо взял у него из рук одну грамоту и сказал, сопровождая слова непристойным жестом:
– Смотри, ничтожный губернатор Кольадо, как мы, мараньонцы, поступаем с вашими помилованными грамотами: подтираемся ими!
Но Лопе де Агирре знал, черт подери! знал, что не все его люди намерены, подобно грубому и неотесанному Антону Льамосо, подтереться этими грамотами, «в которых за красивой видимостью и приятными словами таился смертельный яд». А потому он собрал всех во дворе крепости и сказал так:
– Слушайте, мараньонцы. Я, как человек в таких делах опытный, хочу разуверить вас по поводу обещаний, которые дает губернатор в этих лживых помилованных грамотах. Должен вам напомнить, что совершенные вами жестокости и убийства превосходят и числом и свирепостью все, что было совершено в Испании и в Индийских землях всеми, кто восставал против королевской власти; справедливейший из королей не мог бы простить вас, а уж этот дважды лиценциат Пабло Кольадо и подавно; даже если бы король захотел вас простить и простил бы, родственники и друзья убитых станут преследовать вас и постараются лишить вас жизни. И предрекаю, если вы меня бросите и перейдете к королю, то меня ждет одна смерть, а вас ожидают три тысячи всевозможных смертей и изничтожений; постараемся же продать наши жизни подороже, мараньонцы, и сделаем то, что нам следует сделать, ибо идем мы, скитальцы, на землю Перу, где все принадлежит нам по праву, и на земле Перу каждый будет вознагражден за свои труды.
Сказав эти слова, он повелел поджечь несколько домов, в которых королевские солдаты, пойдя на штурм, могли бы укрепиться. «Постарайтесь, чтобы огонь не перекинулся на церковь!» – прокричал он громко, но дома были крыты соломой, и церковь – тоже, а потому от одной, случайно залетевшей искры она вспыхнула словно фитиль, и тогда жестокий тиран приказал скорее спасать-вытаскивать из огня изображения святых и церковную утварь. Гутьерре де ла Пенья в свою очередь велел сжечь те немногие дома, которые уцелели от первого пожара, чтобы мараньонцы не смогли воспользоваться ими, и таким образом после двух пожаров в Баркисимето остались только четыре стены, за которыми укрылся Лопе де Агирре со своими людьми.
Вождь мараньонцев велел позвать писца Педрариаса де Альместо, пригласил его сесть за обеденный стол Дамьана де Барриоса и продиктовал ему ответ на письмо губернатора Пабло Кольадо. Лопе де Агирре никогда не оставлял без ответа писем и ни за что не желал нарушать правила и в этом случае, который был для него последним.
