лизаться с соседом Сергеем Петровичем!
— Дурачок, — ласково проворковала Линда, прикрыв ему рот пальчиками. — Имена у нас с тобой больно приметные, запоминающиеся, а чем меньше этот козел про нас запомнит, тем лучше….
— Так вот, значит, как? Бизнес?
— Дойка, малыш, дойка.
— Дойка пьяного козла?
— Что делать, зайчик. Если хочешь жить красиво… Хочешь?
— Хочу.
Она рассмеялась и поцеловала его. На этот раз он ответил.
— Ладно, пора. Дождешься меня?
— А как же! — Нил улыбнулся. — Иди с Богом, Козлодоева. Если что — я Серега!
Нил не стал говорить Линде про конверт, полученный от Жоры, подозревая, что она начнет убеждать его не возвращать конверта. Если не сумеет убедить, между ними произойдет серьезная размолвка, если же сумеет — он больше не сможет себя уважать. Как бы ни был противен ему этот Жора, доверие есть доверие.
Нилу очень хотелось заглянуть в конверт, но он был заклеен. Уже в комнате Линды Нил разобрал на обмахрившейся поверхности — должно быть, Жора долго таскал в кармане — карандашную надпись «Г. Манюнину». Или Манюхину. Конверт был набит какими-то бумажками, но на ощупь было не разобрать, деньги там или что-то другое. На всякий случай Нил решил убрать его в местечко поукромней и, подумав, засунул глубоко под «филипсовскую» деку. Потом поставил на нее раритетную пластинку с критскими песнями в обработке Брайана Джонса, завалился на диван с томиком пьес Сартра и под заунывные песнопения и занудных «Мух» незаметно заснул.
Первое, что он увидел, проснувшись, была Линда. Она стояла во всегдашнем своем траурном облачении перед распахнутой створкой шкафа и придирчиво изучала в зеркале свое личико.
— Да хороша, хороша, — с усмешкой сказал Нил.
— Гутен морген, либер цушауэр!<
— От Шниперсон слышу! Линда рассмеялась.
— Да это я к зачету по немецкому готовлюсь… Посмотри, не сильно я потрепанная?
— Сообразно возрасту и образу жизни. — Нил едва увернулся от полетевшей в его голову расчески. — Как вчерашний надой?
— Рекордный! Золотой человечек попался. — Она облизнулась. — Побольше бы таких Жориков.
— Еще спит или уже опохмеляется?
— Кто?
— Ну, Жорик, естественно. Золотой козел. Она махнула рукой.
— Вот еще! Продулся, с горя употребил все наши припасы и в половине пятого отправился искать добавки.
— И до сих пор не вернулся?
Линда выразительно покрутила пальцем у виска.
— А нам это надо? Мы что, по-твоему, просто так его до утра в двойной дупель накачивали? Просто так на дорожку четвертной подарили? Ты бы видел его под конец — натуральный коматозник, не соображал, на какой планете находится, не говоря уж в каком доме.
— Но ведь он мог замерзнуть, в вытрезвитель попасть…
— В вытрезвителе уют, сапогом по морде бьют… — пропела Линда на мотив известной песенки. — Это не наши проблемы. Пойми, золотко мое, такие Жорики — продукт одноразовый… Ладно, я побежала, пожелай мне ни пуха, ни пера.
— Иди к черту!
Как только дверь за Линдой закрылась, Нил вскочил с дивана, вытащил из-под проигрывателя конверт и торопливо вскрыл его. В конверте оказалась туго завернутая в газету пачка бумажек. Газета называлась «Северный путь», а бумажки назывались чеками Внешпосылторга. Эти бумажки были Нилу неплохо знакомы — такими с матерью расплачивались за выступления за рубежом. Те же деньги, только намного лучше, потому что на них в специальном магазине можно было купить то, что на рубли не враз купишь. Хорошая импортная одежда и обувь, всякая домашняя техника. Да те же фирменные сигареты, которые обычный человек мог купить только с рук рубля за полтора и за которые Ринго с Линдой платили по десятке за блок, стоили в том магазине на набережной Макарова семнадцать копеек. А здесь… Нил торопливо пересчитал. Шестьсот семьдесят два рубля! Значит, если на всю эту сумму купить сигарет, а потом продать хотя бы по рублю… Дрожащими руками Нил вытащил из портфеля ручку и занялся подсчетами прямо на «Северном пути». Цифра получалась умопомрачительная — почти четыре тысячи рублей! Так, спокойно, спокойно, спокойно…
Во-первых, это еще не его деньги. Что бы там не говорила Линда о вчерашней (точнее, уже сегодняшней) невменяемости Жорика, нет и не может быть никакой гарантии, что тот не проспится и не припомнит, где именно он был и что именно делал. А припомнив, явится… Но даже если и не явится — разве не полагалось бы самому Нилу разыскать этого самого Г. Манюнина или Манюхина и отдать то, что было ему передано на сохранение?.. С другой стороны… Где ж его искать-то теперь? И вообще, кому надо кого искать? Кому это выгоднее? Вот пусть Манюнин и ищет, раз уж так фраернулся. Надо выждать. Найдет его Манюнин — получит назад свои сокровища, а не найдет — ну что ж…
Его терпения хватило ровно на три дня. Тридцать первого декабря, мотаясь по городу в поисках новогодних подарков и не найдя ничего, достойного внимания, он зарулил в чековый магазин и после мучительных колебаний приобрел-таки блок любимого Линдой «Кента», а заодно уж серебряный кулон в форме льва для матери (та была по гороскопу львицей) и веселенький вязаный шарф для бабушки. Потом подумал и прикупил яшмовые серьги для Линды. Хотелось, конечно, чем-нибудь порадовать и себя — особенно приглянулись высокие замшевые ботинки с бахромой, — но тут уж Нил нашел в себе силы сказать «нет» и ограничился немецким комплектом струн для акустической гитары. В общем, наследство товарища Манюнина сократилось на сертификатный сороковник. Опять же, сам виноват, козел!
Подарки родным он сложил под мохнатую синтетическую елочку. Натуральную елку в их доме не покупали уже года четыре, когда мать вдруг обнаружила, что ее Нилушка — уже не маленький мальчик, верящий в Деда Мороза и добрые чудеса, а крупногабаритный подросток, имеющий второй взрослый разряд по плаванию и носящий обувь сорок четвертого размера, и подростку этому всякие там елочки до фени. Держать такую позу было проще и престижней, чем признаваться самому себе, что елка неприятна ему именно в этом доме, где создаваемый ею праздничный уют лишь оттенял разлитое здесь ощущение душевного холода, одиночества и неприкаянности.
Новый год всегда усиливал в нем эти чувства, потому что как раз в этот день он становился в доме особенно лишним. Мальчишкой бабушка засветло отводила его к знакомой пожилой бездетной паре, где его утыкали носом в телевизор и закармливали всякими вкусными вещами, так что просыпался он с расстроенным желудком и несвежей головой. Первого января бабушка забирала его, и под елкой он находил что-нибудь дорогое и неизменно практичное. Теперь он называл такие новогодние подарки «отдарками» и сам норовил отдариться, по возможности, непустячно.
Потом, когда он подрос, бабушка стала брать его с собой в Большой зал Филармонии на традиционные концерты, неизменное участие в которых принимала заслуженная, а потом и народная артистка РСФСР Ольга Баренцева. После концертов артисты и «своя» публика отправлялись на грандиозный банкет в Дом актера. Поначалу приподнято-оживленная атмосфера праздника захватывала его, он подпевал взрослым песням, смеялся взрослым шуткам, вместе со взрослыми поднимал бокал с шампанским, когда часы били полночь, но потом быстро уставал, куксился, и бабушка начинала одергивать его, тихо шипеть и грозить, что больше никогда не возьмет его сюда. Да не очень-то и хотелось! Начиная с восьмого класса Нил встречал Новый год только в компании сверстников, а поскольку они обычно отмечали этот праздник в кругу семьи, компания чаще всего получалась случайная…
Но в этом году Ринго с Катей укатили куда-то в другой город, и праздновали они вдвоем. Повариха из Линды была никакая, пировали они при свечах развесными салатами и кулебяками, закупленными в кулинарии на Малой Садовой, но это ровным счетом ничего не меняло Под бой курантов Нил рискнул даже
