суток после перевода из реанимации в общую палату из больницы Васютинский попросту сбежал, а эта халда Щеголькова не только не принимает никаких мер по его разысканию, но даже узнает о его исчезновении только от меня. Что уж говорить об опросе свидетелей, анализе вещественных доказательств! По существу, за четыре с лишним месяца не было проведено никаких следственных действий. И когда я указал на это Щегольковой, то получил потрясающий ответ: «Что вы хотите, у меня десятки таких мелких дел, до всего руки не доходят. Вот если бы она его убила!..» Одно слово — органы! Если у этой чувырлы достанет глупости предъявить такую тухлятину на суд, мы обеспечим ей такое частное определение, что потом никакой ЖЭК в юрисконсульты не возьмет, это я вам обещаю!
— Извините, Николай Николаевич, но Линда… то есть жена. Как ее вытащить?
— Не спешите, молодой человек. Сейчас у нашего малоуважаемого оппонента одна забота — изыскать благовидный предлог, чтобы прекратить дело. Не стоит ей мешать, это существо мстительное, злобное, и может сильно напакостить.
— И сколько времени она будет изыскивать предлог?
— Полагаю, неделю-две. Самое большее — месяц.
— Месяц! Еще целый месяц невиновный человек…
— Про невиновность вы, положим, загнули. Тыкать в знакомых ножичками — такое занятие наш уголовный кодекс все-таки не поощряет.
— Ну, хотя бы что-нибудь, Николай Николаевич, прошу вас! Может быть, свидание…
— Вполне реально. Только вот что я вам скажу, юноша: законное свидание в казенном доме — процедура малоприятная, морально тяжелая. С вашего позволения, мы поступим иначе… Обычно мадам Щеголькова за подобную услугу берет от пятидесяти до двухсот рублей, но в данных обстоятельствах мы вправе рассчитывать на некоторую скидку. Думаю, коробки шоколадных конфет будет достаточно…
Серый воздух, отблеск жирной слизи на всех поверхностях, пятнистый кафельный пол, весь в выбоинах, гулкое эхо каждого шага. И какая-то особенная, тотальная вонь, исходящая не от чего-то конкретного, а от всего в совокупности. Место нечеловеческое, несовместимое с человеком. Железная дверь, лоснящаяся зеленой краской, а за ней — куб пространства, пустота которого нарушена лишь длинным столом с сырыми темными пятнами, въевшимися в деревянную поверхность, и низкими скамьями, намертво привинченными к бетонному полу. Микроскопическое мутное окошко под потолком, бурые стены в унылых подтеках. Не пробыв в этих стенах и нескольких минут, он был болен, подавлен, разбит…
— Громче! — сварливо просипела растрепанная пожилая женщина с простуженным красным носом и нечистой кожей.
— Баренцев Нил Романович.
— Дата и место рождения, пол, социальное происхождение, национальность, семейное положение, должность и место работы, домашний адрес?..
Нил громко, монотонно отвечал на вопросы, неопрятная тетка остервенело скрипела пером и раз в несколько секунд звучно сморкалась в грязный платок.
— Знаете ли вы находящуюся здесь гражданку?
— Да…
— Громче!
— Да, знаю. Это Баренцева Ольга Владимировна, моя жена.
В центре зеленой двери, лязгнув, опустилось окошко, и хриплый голос сказал:
— Нина Наумовна, вас ждут в шестом. Следователь Щеголькова захлопнула папку, положила в потертый портфель и встала.
— Полчаса, — тихо сказала она.
Они остались вдвоем, и Нил впервые поднял на Линду глаза. Она не походила на узницу нацистского концлагеря из кинофильма «Обыкновенный фашизм», но изменения, происшедшие с ней, были ужасны. Потухший взгляд, потемневшие, набрякшие веки, нездоровая, мучнистая бледность расплывшегося лица, свисающие патлами отросшие волосы. Из-под нелепого серого халата выглядывал воротник красно-синей ковбойки, которой он раньше не видел.
— Как ты?
— Нормально…
— Ты… ты прости меня, пожалуйста… Мне не сообщили, я только недавно узнал. — Он всхлипнул и торопливо засунул руку в карман. — Вот… Бутерброд с сыром, шоколадка. Извини, что мятые, в карманах нес, сумку пришлось сдать…
— Давай сюда, бабам отнесу.
— А ты?
— Мне хватает. Кормят здесь сносно. Рыба, каша, чай с сахаром… Если хочешь, можешь курева переслать и витаминчиков, а то зубы шатаются.
— Да, да, разумеется.
Нил дрожащей рукой достал сигареты, спички, придвинул к ней.
— Бери всю пачку. Я еще куплю. — Отберут. С фильтром нельзя. — Она жадно затянулась и тут же закашлялась. — Отвыкла.
— Теперь я вытащу тебя отсюда, адвокат говорит — дело нескольких дней…
— Да ладно, дыши
— Я не могу дышать ровно, пока ты остаешься в этом аду!
— Брось, Баренцев, ты просто не знаешь, о чем говоришь. Есть дружок, такие местечки, по сравнению с которыми здесь санаторий-люкс. Четырехместные номера с умывальником и персональными шконками, постельное белье, радио, шахматы, библиотека, трехразовое питание, часовые прогулки, баня по пятницам. Не хватает только бильярда, танцплощадки и бара с коктейлями… Эй, ты что, пусти! От меня же парашей несет, трусы застиранные…
— Я люблю тебя! — рычал он сквозь стиснутые зубы, пригибая ее к столу.
Серый халат полетел на пол…
— Что вы себе позволяете, а? Ну и молодежь пошла, ни стыда ни совести, один разврат на уме, — возмущенно причитала Щеголькова. — Дома этим заниматься будете!
— Дома… — смущенно повторил Нил, застегивая «молнию» на брюках. — То есть как это — дома?
— Ознакомьтесь, Баренцева, и распишитесь!
Следователь швырнула на стол плотный листок бумаги. Линда подхватила бумагу, поднесла к глазам — и, опустив голову на стол, зарыдала.
Нил рванулся к ней, заглянул через содрогающееся плечо, разглядел самый, верхний краешек листа:
«В связи с амнистией, проводимой в соответствии с постановлением Верховного Совета РСФСР от…»
XIV
(Ленинград, 1975–1976)
— На ем погоны золотые. И яркий орден на груди…
— По какому поводу гуляете, тетки? Не иначе премию получили.
— Нилус! — взвизгнула толстуха Нелли из поликлиники. — Стакашок примешь?.. — Зачем, зачем я повстречала его на жизненном пути?! — допела Линда прямо в лицо Нилу, обдав его ароматом свежевыпитой водки. — Девки, не вздумайте ему наливать. Не заслужил!
Нил обиженно отвернулся, а Линда доверительно склонилась к продавщице Любе.
— Представляешь, я тут с зарплаты дала моему идолу денег, чтобы сходил в ломбард, кольца
