— Но только в загипнотизированном состоянии?
— И к тому же только в моем присутствии. Видимо, я, сам того не сознавая, посылал им какие-то импульсы…
«Должно быть, что-то генетическое, по линии деда», — хотел добавить Нил, но не добавил — как раз про Грушина-Бирнбаума он ничего Асурову не рассказывал. И вообще никому. Хранил семейную тайну.
— В общем, к обучению это никакого отношения не имело. Я решил подойти к проблеме с другого конца, засел за теорию, изучал записи, сообщения коллег. Корпел больше года. И, по-моему, начал кое-что нащупывать…
— Что же? — с интересом спросил Асуров.
— Да так, смутные догадки, которые мне не суждено было ни подтвердить, ни опровергнуть. Когда я изложил их Шипченко, он закатил форменную истерику, орал, обзывал недобитым фрейдистом. Я, признаться, тоже не сдержался, много чего наговорил, хлопнул дверью. А пару месяцев спустя основные тезисы моей прощальной речи оказались почти дословно воспроизведены в «Правде» и в «Литературке». Шипченко обвинили в шарлатанстве, выставили на пенсию, а лабораторию прикрыли. Но меня самого это уже не интересовало.
— Но почему?
— Потому что самым неожиданным образом напомнило о себе прошлое…
VIII
(Ленинград, 1981)
После той исторической поездки на юг Нил зажил по строгому, почти монашескому уставу — вставал рано, исправно ходил на работу, оставшееся время проводил в библиотеках, в центре Шипченко, за своим рабочим столом. Из развлечений позволял себе разве что посидеть часок за чайком или портвейном с соседями, число и состав которых пребывали в вечном изменении. Помимо Гоши, Хопы и молчальника Бельмесова в коридорах и на кухне квартиры тридцать четыре Нил сталкивался то с еврейским семейством из Белоруссии, то с тройкой молчаливых дев из Прибалтики, то с говорливыми казахами. Пожив недельку- другую, иногда месяц, они так же внезапно исчезали. Монументальный телефон в его комнате по временам буквально раскалялся от бесконечных междугородних и международных звонков, адресованных постояльцам. Поначалу эти звонки забавляли его, частенько, заслышав характерную трель междугородки, он нарочито казенным голосом вещал в трубку: «Общежитие ОВИР!»
Потом все это его заколебало вконец, и он попросту вырубил аппарат, и включал его лишь после условного стука в стенку — сними, мол, трубочку, это тебя. Но после одного разговора он забыл отключить телефон…
Звонок разбудил его среди ночи — на часах было десять минут третьего. Чертыхаясь, он схватил трубку и заорал:
— Да провалитесь вы со своим Брайтон-Бичем! У нас тут ночь, между прочим!
На том конце сдавленно всхлипнули и задышали.
— Ну что у вас там? Опять старый Хаим помер?!
— Нил… — с трагическим надрывом проговорил женский голос. — Нил, это ты?..
— Я, — озадаченно ответил Нил, соображая, кто бы это.
— Это я, Лера…
— Какая еще Лера?
— Лера Оболенская из Алма-Аты… Ну, Коктебель, ты помнишь?
— Положим, помню, — зло отчеканил он. — А вот что оставлял тебе свой номер — извини, не припомню.
— Я в книжке нашла, — загадочно ответила Лера и разрыдалась.
— Да что такое, наконец! — рявкнул Нил, и рыдания чуть стихли.
— Нил… Нил… умоляю, приезжай… Скорее, немедленно приезжай… Я попала в ужасную историю… Нил, я умираю…
— Ничего не понимаю… — проговорил он, по тону ее голоса поняв, что дело и впрямь нешуточное. — Куда приезжать? В Алма-Ату?
— Не надо в Алма-Ату… Я здесь, в Ленинграде, в Купчине… Если ты не приедешь, я погибла…
Со второй попытки выбив из нее точный адрес, он бросил трубку со словами:
— Еду. Жди.
Накинув пальто, он выскочил на улицу, тормознул встречную машину и за двадцать пять минут (и столько же рубликов) перенесся в пространстве до четвертого этажа стандартной панельной многоэтажки. Перед ним была приоткрытая голубовато-серая дверь из прессованного картона. Он осторожно вошел — и тут же попал в дрожащие объятия, а щека его оросилась чужими слезами.
— Ну-ка, ну-ка, — пробормотал он, отстраняя от себя Леру.
Не знай он, что это она, сразу и не признал бы — волосы растрепаны, руки и губы трясутся, в покрасневших глазах слезы и ужас нечеловеческий. Мятый халатик наброшен прямо на голое тело.
— Что стряслось, рассказывай.
— Там…
Она наклонила голову, показывая на темную комнату.
Нил вошел, щелкнул выключателем: На широкой тахте, поверх сбитых простыней лежал голый, маленький, лысый человек. Голова его была склонена набок, один глаз, широко раскрытый, остекленело глядел куда-то за спину Нила, из полураскрытого рта высовывался край съемной челюсти, с которой свисала на простыню сосулька слюны. Над впалой грудью, густо поросшей седыми волосами, вздымался толстый живот, из-за которого едва просматривался крошечный, сморщенный пенис. Вдоль бедра тянулся длинный шрам. Человек был однозначно мертв. «Тоже мне половой гангстер!» — неприязненно подумал Нил и, повернувшись к Лере, спросил коротко:
— Кто это?
— Это… это… это же мой научный руководитель, профессор Мельхиор Карлович Донгаузер! — начав с лепета, Лера закончила чуть не визгом.
— Оп-па! — выдавил в момент обалдевший Нил. В эту минуту его респектабельный отчим нисколько не походил на парадный портрет реформатора Сперанского, а походил только на то, чем, собственно, и являлся — на голого, лысого, мертвого старика.
— Oh, mummy, — безотчетно прогудел он начало известной песенки, — oh mummy, mummy blue, oh. Mummy blue… В эрогенной зоне идут бои с человеческими жертвами…
Лера вцепилась ему в рукав и залопотала:
— Нил, пойми, я все объясню, я все потом объясню, надо что-то скорее предпринять, его семья, моя аспирантура, подругина квартира, милиция, скандал, крах всего, умоляю, сделай что-нибудь, ну сделай же что-нибудь…
Нил очнулся, замолчал, огляделся. Одежда была разбросана по всему полу, на прикроватном столике стояла наполовину опорожненная бутылка шампанского, ваза с апельсинами, открытая коробка шоколадных конфет. «Покайфовали, засранцы!» — со злостью подумал Нил и рявкнул на Леру:
— Помоги одеть его!
Нил стащил горе-любовника на ковер, вдвоем они натянули на него трусы, носки, вдернули ноги в брюки. Обернув руку полотенцем, Нил вставил челюсть обратно в открытый рот. Вскоре доктор музыковедения был полностью экипирован. Нил вывернул карманы его пиджака и пальто, изучил содержимое. Бумажку с адресом и телефоном Лериной подруги он изъял и разорвал. Удостоверение заслуженного деятеля искусств РСФСР, деньги, ключи и другие предметы положил обратно.
— Есть что еще из его вещей? — отрывисто спросил он. — Портфель, одежда какая-нибудь?
Лера беспомощно развела руки. Нил еще раз внимательно осмотрел комнату, кухоньку, заглянул в ванную. На телефонном столике в прихожей он заметил записную книжку, раскрытую на букве «В». Из четырех номеров один принадлежал ему самому. Нил перелистал книжку. На титульном листе было
