По какой-то там случайности, произошедшей в управлении кадрами ВМФ, еще будучи капитаном третьего ранга, Алексей Гаврилович был вдруг послан в одну из развивающихся стран, куда Советская тогда еще Россия активно поставляла оружие… В том числе и военно-морского содержания.
А злые языки потом не без зависти говорили, что хорошего, нужного флоту офицера на работу с негритосами посылать бы не стали…
Итак, Алеха-Гай, как всегда, врал, умудряясь делать это на двух языках одновременно. Так что и заморский гость, и свой брат Забродин, знавший, впрочем, все Алехины байки наизусть, понимали его прекрасно.
И это состояние лганья органически вписывалось в обычный ритуал застольного веселья.
— Я, знаете ли, когда был блестящим лейтенантом, служил третьим атташе в посольстве Западного Калимантана, любил я бывало с ихним королем — славный такой парнишка кстати говоря, хоть и папуас, так вот любили мы с ним бывало завалиться куда-нибудь к девочкам, в «Мулин Руж» или в «Лидо». Иногда так нарежешься этого «Джонни Уокера», что наутро на службу в посольство идти никакой возможности…
Страшно ревновавший к дипломатическому прошлому Гай-Грачевского, Забродин, будь только его воля, и на милю бы не подпускал Алексея к клубу ветеранов, но никто кроме Гая не мог придать застолью того эпического блеска, которого им так недоставало. Забродин только слабо протестовал:
— Пардон, я как то полагал, что «Мулин-Руж» в Париже на Пляс-Пигаль…
Но смутить Гая — это все равно как ветром сбить чайку с крыла…
— Ну так я и говорю, мы бывало с Федькой — это я его так по дружески, а так то он для всех — Ваше Величество, Фидель Пятый. Так вот, мы с Федькой едем к вечеру, как у меня служба заканчивается, на авиабазу, где для нас уже Миг-двадцать третий — спарка, керосином заправленный, на полосе стоит. Федька — за штурвал — даром что ли нашу академию вэвээс имени Гагарина в Москве кончал, я позади на штурманское место — и по газам — два часа лета до Парижа. А там всю ночь — кафе-шантаны, ночные клубы, кокаин, объятья Бритни Спирс… а утром — снова в самолет — и назад в Калимантан.
— А как же все эти воздушные коридоры, формальности, визы, протокол, наконец, он — король-то этот, ведь официальное лицо! — бурчал Забродин.
— Вы что, мне не верите? Вы полагаете, я вам вру? Да у меня на квартире сто фотографий! — незлобно возмущался Алексей.
— Верим, конечно, верим… Бог с вами, Грачевский. В конце концов вы же такой спец в этой международной юриспруденции. Вы же даже процесс у своего ЖЭКа о протечке как-то выиграли, я слышал.
Гай-Грачевский наливал себе виски, выпивал и продолжал лгать:
— Точно! Помню, однажды меня пригласили выступить в Мадриде с докладом на международной конференции по морскому праву. В президиуме были Его и Ее величества. Доклады, сами понимаете, надо было читать по-испански. Вы же знаете, я по-французски и по-английски — как на родном, и по- португальски вполне сносно, однако за свой испанский я немного волновался и, когда начал свой доклад, повернулся этак на трибуне к королю с королевой и говорю: «Главная задача моего доклада, ваши королевские величества, состоит не в том, чтобы явить высокоученому собранию какие-либо новые сведения по морскому праву, которых у меня может быть совсем и нет, — это я тебе, друг Забродин, так специально слукавил, потому как в ученой значимости доклада я был уверен на все сто — но, говорю, главная моя задача состоит в том, чтобы не уйти отсюда забросанным гнилыми фигами и бананами за мой весьма скромный испанский…» И что вы думаете? В конце доклада — зал разразился аплодисментами, а королева Елизавета сама выскочила из президиума, подбежала ко мне, обняла и говорит: «Алексис, вы по- испански шпарите лучше моего мужа! И вообще…» Забродин застонал.
— Постойте, а разве в Испании королеву не София зовут?
— А какой тебе хер разница, Забродин? Ну да, я перепутал, это я в Лондоне в другой раз в ихней палате лордов выступал по обмену опытом — помогал им наладить парламентскую демократию — там как раз тогда Елизавета мне букет и дюжину бутылок «гиннеса» вручила, а в Мадриде, там вы правы, там Софи, это я уже, пардон, по старости все путать начал, но тем не менее вы, надеюсь, — ни-ни! Не сомневаетесь?
Леонид присоединился к компании в самый разгар застолья.
Машинально прикинув в уме, на сколько уже насидели, и во сколько ему Ленечке обойдется слава российского флота, дабы не уронить ее в глазах заморского гостя, Рафалович почти машинально протянул руку поднявшемуся ему навстречу из за стола невысокому джентльмену с таким неповторимо знакомым лицом.
— Колин, — скромно представился бесконечно знакомый джентльмен.
— Очень приятно, Леонид Рафалович…
И дабы скрыть неловкость, возникшую при пожимании знаменитой руки, Рафалович тут же предложил выпить за знакомство.
— Давайте выпьем за русских моряков, за флот, — просто, но выразительно сказал Колин.
— А за тех, кто в море, уже пили? — спросил Леня.
— Пили, пили уже, — почти крикнул Гай-Грачевский, раздраженный, что его перебили. — Я что рассказать-то хочу, — продолжил он прерванный было рассказ, трогая американского гостя за плечо, — служил я тогда молодым капитан-лейтенантом на фрегате «Паллада»… или «Бигль» — точно не помню, но это не суть важно. Плыли мы в кругосветку, и командиром у нас был, как сейчас помню, адмирал Беллинсгаузен…
— Мюнхгаузен! — раздраженно вставил Забродин.
— Не перебивайте, — рявкнул Гай, так вот, пришли мы в один южный порт на острове в Индийском океане поправить такелаж и принять пресной воды… И представьте себе, влюбилась в меня дочь местного короля! Просто без памяти… Какие мы ночи с ней проводили, ах! Какие ночи! Ночи безумств. Она была, как дикая пантера — так же страстна и стремительна в чувствах, — и одновременно в то же время кротка, как лесная лань, послушна и нежна… Я ее всем сердцем… Король потом предложил мне пол-острова Борнео и должность министра военно-морских сил… Но я отказался, потому что я — патриот своей Родины! И вот настало время прощаться… Она стояла на вершине самой высокой скалы, нависшей над ревущим прибоем, а я стоял на палубе… И товарищи держали меня за плечи, потому что не были уверены — не брошусь ли я в море… И она крикнула мне…
— Я тебя ни-ко-гда не за-бу-ду! — не удержался от комментариев Леня. — А корабли ваши назывались не «Паллада» и «Бигль», а «Юнона» и «Авось».
— Точно, по моим мемуарам потом сняли и кино и либретто к опере написали. На музыку Даргомыжского, — как ни в чем не бывало парировал Гай, и вдруг, громко икнув, сказал, что ему пора в туалет…
— Где это он так успел? — недоуменно спросил Леня Забродина.
— Нажраться-то? Он ко мне в клуб уже веселый пришел… Ты извини, но от него, знаешь ведь, как от банного листа, прилипнет, словно репей, хоть плачь!
И Забродин словно извиняясь, поглядел на американца.
— Нет, нет. Все хорошо. Все очень нормально, — зачастил Колин, — Алексис такой забавный, я хотел бы включить его в сценарий моего фильма…
— Вашего фильма? — переспросил Леонид, поневоле принявший на себя бразды перевода.
— Да, я собираюсь снимать кино про русских моряков-подводников, — сказал Фитцсиммонс и обворожительно улыбнулся одной из своих улыбок.
— И у вас есть сценарий? — спросил Леня, тут же прикидывая в уме, сколько запросить с Голливуда за посредничество, хотя бы стыковывая американских киношников с нашим неповоротливым Министерством обороны.
— Самое важное то, что у меня есть деньги и актер на главную роль, — ответил Колин.
— Актер? — переспросил Рафалович.
— Да, у нас принято писать сценарий под актера, снимающегося в главной роли, а в нашем случае, таким актером буду я, — сказал Колин и снова улыбнулся.
Ревниво почуяв, что его незаслуженно позабыли, Забродин подлил в опустевшие было рюмки и заметил:
