швейцарских банкиров и бизнесменов, которые пойдут на все, чтобы сохранить старый порядок. И у нас, безусловно, есть доказательства того, что они существуют. Свидетельством тому являются три мертвеца – Рольфе, Мюллер и Эмиль Якоби. Да они и меня пытались убить.
– Ситуация слишком взрывная. Наши так называемые друзья здесь, в Европе, уже и так достаточно злы на нас. И нам не надо подливать масло в огонь, затеяв подобную операцию. Извини, Габриель, но я ее не одобряю. И не стану терять время премьер-министра, прося одобрить ее.
Анна отошла от Ишервуда, чтобы послушать разговор Габриеля с Шамроном.
– По-моему, эту проблему можно довольно просто решить, мистер Шамрон, – сказала она.
Шамрон повернул свою лысую голову и уставился на Анну, забавляясь тем, что швейцарская скрипачка посмела выступить с мнением по поводу операции израильской разведки.
– И какое же это решение?
– Ничего не говорить премьер-министру.
Шамрон откинул голову и расхохотался; Габриель вторил ему. Когда смех затих, наступило молчание, которое нарушил Джулиан Ишервуд.
– Великий Боже, я не могу этому поверить!
Он держал Ренуара – портрет девушки с букетом цветов. Он вертел его в руках, смотрел на картину, потом снова поворачивал ее и смотрел на полотно.
Габриель спросил:
– В чем дело, Джулиан?
Ишервуд держал Ренуара, повернув картину лицом к Габриелю и Шамрону.
– Немцы – люди дотошные, они всегда вели всему учет. Каждая картина, которая попадала им в руки, была рассортирована, каталогизирована и помечена: свастика, номер серии, инициалы коллекционера или торговца, у которого она была конфискована. – Он повернул картину обратной стороной. – Кто-то попытался с этой картины убрать маркировку, но он не очень постарался. Посмотрите внимательно на нижний левый угол. Вы видите тут остатки свастики, затем номер серии и инициалы бывшего владельца: СИ.
– Кто же этот СИ.? – спросила Анна.
– СИ. – это Самуил Исакович, мой отец. – Голос Ишервуда задрожал от слез. – Эта картина была забрана из галереи моего отца на рю де-ля-Боэти в Париже нацистами в июне сорокового года.
– Вы уверены? – спросила Анна.
– Могу поклясться жизнью.
– В таком случае, пожалуйста, примите ее вместе с нижайшими извинениями семьи Рольфе. – Затем она поцеловала его в щеку и сказала: – Извините, пожалуйста, мистер Ишервуд.
Шамрон посмотрел на Габриеля:
– Почему бы тебе еще раз не провести меня по твоему плану?
Они спустились вниз, в кабинет Ишервуда. Габриель сел за стол Ишервуда, а Шамрон мерил шагами комнату, слушая снова план Габриеля.
– И что же я должен сказать премьер-министру?
– Послушайтесь Анну. Не говорите ему ничего.
– А если разразится скандал, в который я буду втянут?
– Не разразится.
– Подобные вещи всегда взрывоопасны, Габриель, и ты видишь на моем лице шрамы, доказывающие это. Есть они и у тебя. Скажи мне вот что. Это мне кажется или твоя походка сегодня стала более энергичной?
– Вы хотите о чем-то меня спросить?
– Я не хочу быть неделикатным.
– Раньше это никогда вас не останавливало.
– Вы с этой женщиной больше чем соучастники в поисках убийц ее отца? – Этот вопрос был встречен молчанием, Шамрон улыбнулся и покачал головой: – А ты помнишь, что ты сказал мне про Анну Рольфе на пьяцца Навона?
– Я говорил вам, что будь у нас выбор, мы никогда бы не стали использовать такую женщину, как она.
– А теперь ты хочешь втянуть ее еще больше?
– Она это сдюжит.
– Я не сомневаюсь насчет
– Я бы этого не предлагал, если бы чувствовал, что не смогу.
– Две недели назад я должен был просить тебя заняться смертью Рольфе. А сейчас ты готов начать войну против Швейцарии.
– Рольфе хотел, чтобы эти картины поступили к нам. Кто-то их забрал, и теперь я хочу их вернуть.
– Но тобой двигает нечто другое, чем просто возвращение картин, Габриель. Я превратил тебя в убийцу, а в душе ты реставратор-восстановитель. Я думаю, ты это делаешь потому, что хочешь восстановить Анну Рольфе. Если это так, то следующий логический вопрос: почему он хочет восстановить Анну Рольфе? И на этот вопрос существует один-единственный логический ответ. Потому что он питает чувства к этой женщине. – Шамрон помедлил. – И это самая приятная новость, какую я слышал в течение долгого времени.
– Она дорога мне.
– Если она дорога тебе, убеди ее отказаться от выступления в Венеции.
– Она не откажется.
– Если так, то, быть может, нам удастся использовать это к нашей выгоде.
– Как это?
– Я всегда считал, что обман и направление по ложному пути – полезная тактика в подобной ситуации. Пусть даст свой концерт. Но убедись, что твой друг Келлер не превратит концерт в нечто незабываемое.
– Вот это Ари Шамрон, которого я знаю и люблю. Использовать одного из лучших музыкантов мира, чтобы сбить с пути.
– Мы играем теми картами, какие у нас на руках.
– Я буду с ней в Венеции. Мне хотелось бы, чтобы кто-то, кому я могу доверять, занялся Цюрихом.
– Кто именно?
– Эли Лавон.
– Бог мой, возвращение класса семьдесят второго года! Будь я на несколько лет моложе, я бы присоединился к вам.
– Не будем увлекаться. Одед и Мордехай хорошо сработали в Париже. Я хочу, чтобы они тоже присоединились к нам.
– Знаешь, я вижу в известной мере себя в Одеде. – Шамрон поднял вверх свои руки с короткими пальцами каменщика. – У него очень сильная хватка. Если ему в руки попадет этот человек, он уже не выпустит его.
34
Цюрих
Ева настояла на приобретении дорогой квартиры, выходящей на Цюрихское озеро, несмотря на то что она была за пределами, доступными для Герхардта Петерсона и его государственного жалованья. Первые десять лет своего брака они пополняли нехватку за счет ее наследства. Теперь все эти деньги ушли, и уже Герхардту предстояло поддерживать ее жизнь на том уровне, на какой, по ее мнению, она имела
