ничего не сказали друг другу и пошли себе дальше.
— А вот тот самый дом, — зловещим голосом проговорил Кирилл, — в котором Рогожин убил Настасью Филипповну.
— Правда? — девушка прижалась к нему, изображая страх, и Марков приобнял ее за плечи. Или опять спорим?
— Нет, правда, вот тот. Видите, за булочной?
— Какой зловещий дом.
— Вообще-то здесь все дома зловещие, а подъезды зловонные.
— Спорим еще на один поцелуй, что вы обманываете иностранную гражданку?
Он опять пожал ее маленькую ладошку.
— Сказать почему? — спросила девушка. — Убийство происходит на улице Горохова, а здесь написано Дзержинского. Железный Феликс…
— До революции эта улица называлась Гороховая. Понятно? Вы проиграли, сударыня! Один поцелуй уже мой.
— Ах так! — девушка залезла в сумочку, достала маленькую книжицу и помахала ею перед носом Кирилла. — Читайте! Завидуйте! Я гражданин Соединенного Королевства! Не надо так открывать рот — ворона пролетит внутрь. Один поцелуй я выиграла!
Девушка так искренне обрадовалась победе и изумлению Кирилла, что запрыгала и захлопала в ладоши.
На Львином мостике она обняла его и сказала:
— Твой поцелуй… А теперь мой поцелуй…
— Вообще-то Поцелуев мост вон в той стороне, — сказал Кирилл.
— А мы туда еще дойдем, — ответила девушка, закрывая ему рот своими губами.
Между долгими поцелуями они познакомились. Ее звали Джейн Болтон. Она стажировалась в аспирантуре Педагогического института, жила в общежитии на улице Плеханова, в одном квартале от Кирилловой коммуналки.
— Теперь я догадался, откуда у тебя такая тяга к львам, — улыбнулся Кирилл. — Английские львята…
— А ты, оказывается, думаешь, когда целуешься?
— Думаю. Но думаю только о тебе.
Потом они вышли на Театральную площадь.
Улицу Декабристов Кирилл переходил, оседлав своего любимого конька — рассказывал Джейн про Александра Блока. В тот момент, когда Кирилл, указывая в сторону Пряжки, говорил про последнюю квартиру поэта, мимо проехали серые «Жигули». Рядом с водителем сидела девушка. Она посмотрела на Кирилла и его спутницу. Ее серые глаза показались Маркову знакомыми. Конечно, он встречал их взгляд несколько раз на своем дне рождения.
Он прочитал эти стихи вслух до конца, глядя вслед серым «Жигулям». Когда он повернулся, на него смотрели выразительные глаза Джейн.
— Как это? — спросила она. — Можно целовать путь? Как это? Неподвижно тонкая рука? Ты все это должен мне объяснять и показывать.
Хочу еще в квартиру Блока. Мы на Пряжке побываем?
— Побываем…
Глава 11
МАРКОВУ-СТАРШЕМУ ПРЕДЛАГАЮТ ОБМЕНЯТЬ СЫНА НА МАРШАЛА ПАУЛЮСА И ОН ПОВТОРЯЕТ УСАТУЮ ИСТОРИЧЕСКУЮ ФРАЗУ
Куда он денется? Живет себе на даче в свое удовольствие, стучит по клавишам в ресторане. Никаких забот. Не работает, не учится. Чем не жизнь? В армию бы Кирилла, да только придумали эти старые пескоструи Афганистан.
Скольких уже ребят наших положили! У начальника Третьего отдела месяц назад сын там погиб. Михалыч теперь еле ходит. Предлагал ему в санаторий, так упирается, говорит, на работе ему полегче, среди своих.
А какой из него теперь работник? Надо бы туда инженера толкового отправить, чтобы подстраховал старика. Где только такого найти? Вот если бы Кирилл взялся за ум, выучился. Пришел бы на его объединение. Он бы не стал сына двигать, наоборот, засунул на самый трудный участок.
Б тот же Третий отдел, например. Сын бы выдержал, попозже других, но двигался бы вверх.
А там ушел бы Петрович на пенсию или в обком штаны протирать. Кирилл Алексеевич, глядишь, и принял бы от него эстафетную палочку.
Ведь у нас любят такие вещи: «Сын заменяет у штурвала своего отца. Плывет корабль в светлое завтра с молодым капитаном на мостике». Или еще какая дребедень… Не эстафетная это палочка, а шапка Мономаха… Когда он последний раз выспался нормально? Одна работа, беготня, свалка, ругань, показуха, глупость… Что еще у него есть в жизни? А тут еще сын — разгильдяй…
В дверь позвонили. Жена пошла открывать.
Кого это несет в одиннадцатом часу? Может, Кирилл? Так у него ключи.
— Леша, из военкомата принесли повестку, жена вошла в комнату. — Написано «с вещами», за неявку — уголовная ответственность.
— А ты расписалась?
— Расписалась.
— Тьфу, дура! — скривился Алексей Петрович. Надо было меня позвать. Зачем же ты за Кирилла расписалась? Ты что — Кирилл? Вот пойдешь теперь за него служить, узнаешь, что такое дедовщина… Ну, что ты уселась? Теперь будет кудахтать! Сказала бы: нет его, уехал на Сахалин по тургеневским следам.
— По чеховским, Леша.
— Нехай по чеховским. Всю жизнь живешь в брехливой стране, а брехать не научилась.
— Как ты можешь, Алексей? Ты же — коммунист, красный директор.
— Почему это я красный директор?! — возмутился Марков-старший. — Потому что рожа у меня красная от давления? Никакой я не красный. Самый обыкновенный директор, технарь, хозяйственник. А красное… Это пусть они там придумывают, что хотят.
Алексей Петрович бросил в сердцах газету на ковер.
— Придумывают! Вот Афганистан придумали! Дураки и маразматики, они всяких диверсантов и вредителей хуже!
— Как ты можешь, Алексей? Что ты последнее время столько ругаешься? Не стыдно? Ты же знаешь, как Леонид Ильич работает. Посмотри, он же совсем больной. А на нем такая огромная ответственность за страну.
Алексей Петрович вдруг вскочил и издал свирепый крик, каким берсерки-викинги обращали в бегство своих врагов.
— Теперь я понял, откуда в нашем сыне эта диссидентская прокладка! Мамочку родную один вечер послушаешь — таким антисоветчиком станешь, в Мавзолей пойдешь, Ильича за ногу укусишь! Вот он — эффект бумеранга! Правильно нас учили в университете марксизма-ленинизма по контрпропаганде. Эффект бумеранга! Да я сам теперь диссидент настоящий! Уйди отсюда! — рявкнул он на жену. — Жаль, что у меня бумеранга сейчас нет. Можно и без возврата!..
В воскресенье засветло, чтобы можно было застукать сына спящим, Алексей Петрович выехал в Солнечное. День обещал быть ясным и безветренным.
— Толик, вот бы сейчас на озеро с удочками.
Посидеть бы, ни о чем не думая, помечтать, носом поклевать.
— Петрович, в чем же дело? — отозвался водитель. — У меня удочки всегда с собой. Давай, на Лемболовское озеро сгоняем. Яковлев нам завсегда рад. По дороге водочки купим.
— Он не пьет, — грустно заметил Марков.
— Так мы за него выпьем. А он пока рыбки наловит.
