– Боюсь, немного. Он пытался бежать из Берлина, переодевшись в форму капрала вермахта. Через две-три недели после окончания войны он был арестован по подозрению в принадлежности к СС и отправлен в лагерь для военнопленных в Мангейме. Где-то в начале сорок шестого года он бежал оттуда. Дальнейшее покрыто тайной. Похоже, что он сумел выбраться из Европы. Его якобы видели в известных местах – в Сирии, Египте, Аргентине, Парагвае, но ничего определенного. Те, кто охотился за нацистами, преследовали крупную рыбу, вроде Эйхманна, Бормана, Менгеле и Мюллера. Радек умудрился пролететь ниже радара. А кроме того, «Акция 1005» была так хорошо засекречена, что о ней и разговора почти не было на Нюрнбергском процессе. Никто толком ничего о ней не знал.
– Кто управлял делами в Мангейме?
– Это был американский лагерь.
– А нам известно, как Радек сумел бежать из Европы?
Ривлин отрицательно покачал головой:
– Нет, но следует полагать, что ему помогли.
– ОДЕССА?
– Это могла быть ОДЕССА или одна из других секретных нацистских сетей вспомоществования. – Ривлин помолчал и добавил: – Или это могла быть некая древняя и широко известная организация в Риме, которая успешно осуществляла переброски людей в послевоенный период.
– Ватикан?
Ривлин кивнул.
– ОДЕССА в подметки не годилась Ватикану, когда речь шла о финансировании или прокладке пути бегства из Европы. Поскольку Радек – австриец, ему почти наверняка помог епископ Гудал.
– Это кто такой?
– Алоиз Гудал родился в Австрии, был антисемитом и рьяным нацистом. Пользуясь своим положением ректора «Санта-Мария-дель-Анима», немецкой семинарии в Риме, он помог сотням офицеров СС избежать правосудия, в том числе Францу Штанглю, коменданту Треблинки.
– Какого же рода помощь он им оказывал?
– Для начала они получали паспорт Красного Креста на новое имя и въездную визу в далекую страну. Он давал им также немного карманных денег и оплачивал их переезд.
– Он вел записи?
– По-видимому, да, но его бумаги находятся под замком в «Анима».
– Мне нужно все, что у вас есть на епископа Алоиза Гудала.
– Я подберу вам полное досье.
Габриель взял фотографию Радека и внимательно вгляделся в нее. В этом лице было что-то знакомое. Это не давало покоя Габриелю все время, пока Ривлин говорил. Потом он вспомнил про наброски углем, которые видел утром в музее искусства холокоста: ребенок, съежившийся перед монстром-эсэсовцем, и сразу понял, где он видел раньше лицо Радека.
Он стремительно поднялся, опрокинув свой стул.
– Что случилось? – спросил Ривлин.
– Я знаю этого человека, – сказал Габриель, не спуская глаз с фотографии.
– Откуда?
Габриель не ответил на вопрос.
– Мне придется одолжить у вас это, – сказал он. И, не дожидаясь ответа Ривлина, выскользнул за дверь и был таков.
15
Прежде чем уйти из «Яд Вашема», Габриель позвонил Шамрону и договорился о машине. К тому времени, когда он вернулся в свою квартиру, машина уже ждала его у дома. Охранник в темных очках, прислонясь к капоту, смотрел на хорошеньких девушек, прогуливающихся по Хативат Иерушалаим. Габриель сел за руль и помчался прямо на яркое послеполуденное солнце.
В былые дни он выбрал бы скоростную дорогу на север через Рамаллу, Набулус и Дженин. Теперь же даже человек, обладающий искусством выживания, как Габриель, не отважился бы на такую поездку в небронированной машине и без боевого сопровождения. Поэтому он выбрал долгий круговой путь вниз по западному склону Иудейских гор, обращенному к Тель-Авиву, вверх по Прибрежной долине к Хадере, затем на северо-восток, через вершину горы Кармель в Эль-Мегиддо – настоящий Армагеддон.
Долина простиралась перед ним от Самарианских холмов на юге до откосов Галилеи на севере – чередование зеленых и бурых пятен пропашных культур, садов и лесов, посаженных ранними еврейскими поселенцами на территории Мандатной Палестины. Габриель свернул на север, в направлении Назарета, потом на восток – к маленькому сельскому городку на краю Бальфурского леса под названием Рамат- Давид.
У него ушло всего несколько минут на то, чтобы отыскать адрес. Бунгало, которое было построено для Аллонов, снесли, и на его месте стоял теперь дом из песчаника калифорнийского типа, увитый ползучими растениями, с тарелкой на крыше и изготовленным в Америке мини-фургоном на подъездной дороге. Пока Габриель смотрел на дом, из входной двери вышел солдат и быстро пошел через переднюю лужайку. Память Габриеля ожила. Он увидел своего отца, шагавшего вот так же теплым июньским вечером, и хотя Габриель в тот момент этого не сознавал, он видел отца живым в последний раз.
Он посмотрел на соседний дом. В этом доме в свое время жила Циона. Теперь она уже явно тут не живет. Она была из поселенцев – художница, диссидентка и упорная социалистка. Циона продала дом и переехала, лишь бы не жить в районе такой застройки. Однако Израиль был по-прежнему большой вздорной семьей, и Габриель не сомневался, что новые жильцы смогут по крайней мере указать ему нужное направление.
Он пересек зеленую лужайку перед домом и позвонил. Молодая толстушка, говорившая на иврите с русским акцентом, не разочаровала его. Циона поселилась теперь в Сафеде. У русской женщины был адрес, по которому пересылать почту.
Евреи жили в центре Сафеда со времен глубокой древности. После того, как их изгнали из Испании в 1492 году, Оттоманская империя разрешила гораздо большему числу евреев поселиться в Сафеде, и город стал процветать, превратившись в центр еврейской мистики, науки и искусства. Во время войны за независимость Сафед чуть не попал в руки превосходивших силой арабов, когда на подмогу осажденным пришел взвод палмахских бойцов, пробравшихся в город, осуществив ночью смелый бросок из своего гарнизона на горе Ханаан. Начальник палмахского отряда договорился с могущественными раввинами Сафеда о разрешении работать в еврейскую Пасху для укрепления городских фортификаций. Звали этого человека Ари Шамрон.
Квартира Ционы находилась в квартале художников, на верху лестницы, мощенной булыжником. Циона была огромная женщина с непокорными седыми волосами, в белом восточном халате и со множеством браслетов на руках, которые загремели и зазвенели, когда она обхватила шею Габриеля. Она втащила его в помещение, служившее одновременно гостиной и студией гончара, и усадила на каменной террасе полюбоваться закатом солнца над Галилеей. В воздухе пахло горящим лавандовым маслом.
На столе появилась тарелка с хлебом, а также оливки и бутылка голанского вина. Габриель тотчас расслабился. Циона Левина была ему чем-то вроде родственницы. Она заботилась о нем, когда мать работала или страдала от депрессии и не могла встать с кровати. Иной раз ночью он вылезал в окно и пробирался в соседний дом, к Ционе. Она ласкала и обнимала его, чего никогда не делала мать. Когда его отца убили в июньской войне, Циона вытирала ему слезы.
Ритмические гипнотизирующие звуки молитв долетали из ближайшей синагоги. Циона подлила лавандового масла в лампу. И заговорила о ситуации. О боях на Территориях и терроре в Тель-Авиве и Иерусалиме. О друзьях, погибших от рук шахидов,[12] и друзьях,
