«Слухи – это одно, Эрих. Доказательства – совсем другое».
«А кто обнаружит эти доказательства? Какой-нибудь польский раб-недоумок? Или косоглазый украинский копатель канав?»
«Может быть, Иваны».
«Русские? Да как же они могут найти…»
Мюллер поднял вверх руку укладчика кирпичей. Конец дискуссии. И тут Радек понял. Русская авантюра фюрера проходила не по плану. Победа на Востоке не была обеспечена.
Мюллер пригнулся к столу.
«Я отправляю тебя в ад, Эрих. Я так глубоко погружу твое нордическое лицо в дерьмо, что ты никогда больше не увидишь света белого».
«Разве я когда-либо смогу отблагодарить вас, герр группенфюрер?»
«Подчисти это безобразие. Полностью. Везде. Твоя обязанность, чтобы это так и осталось лишь слухом. И когда операция будет закончена, я хочу, чтобы ты был единственным человеком на ногах».
Радек проснулся. Лицо Мюллера растворилось в польской ночи. Странно, верно? Его вкладом в «окончательное решение» было не убийство, а сокрытие содеянного и безопасность, и, однако же, он попал в беду теперь, шестьдесят лет спустя. Из-за дурацкой игры, затеянной им под пьяную руку в воскресенье в Аушвице. «Акция 1005»? Да, это было его шоу, но никто из выживших евреев никогда не сможет доказать его присутствия на краю рва с убитыми, потому что выживших не осталось. Он провел строгую подчистку. Эйхманну и Гиммлеру рекомендовали поступить так же. А они, идиоты, позволили столь многим выжить.
Возникло новое воспоминание: январь 1945 года, цепочка евреев в лохмотьях беспорядочно бредет по дороге, очень похожей на эту – только много западнее. По дороге из Биркенау. Тысячи евреев, каждый со своей историей, каждый – свидетель. Он предлагал ликвидировать все население лагеря до эвакуации. Нет, сказали ему. Рабочая сила остро необходима рейху. Рабочая сила? Да большинство евреев, которые на его глазах уходили из Биркенау, с трудом могли идти, не говоря уже о том, чтобы работать киркой или лопатой. Они не годились для работы, – их можно было лишь уничтожить, и он сам убил нескольких. Почему – ради всего святого – ему велели очистить рвы, а потом разрешили тысячам свидетелей выйти из такого места, как Биркенау?
Усилием воли он открыл глаза и посмотрел в окно. Они ехали по берегу реки, близ границы с Украиной. Он знал эту реку – реку пепла, реку костей. И он подумал, сколько сотен тысяч лежит там, превратившись в ил на дне Буга.
Сотрясенная страхом деревня – Уруск. Радек подумал о Петере. Петер предупреждал его, что такое может случиться. «Если когда-либо возникнет угроза, что я стану канцлером, – сказал тогда Петер, – кто- нибудь непременно попытается разоблачить нас». Радек знал, что Петер был прав, но он также считал, что сумеет справиться с любой угрозой. Он ошибся, и теперь его сын стоял перед невообразимым унижением на выборах – и все из-за него. Такое было впечатление, точно евреи подвели Петера к краю рва, полного мертвецов, и приставили револьвер к его голове. И Радек подумал, нет ли у него возможности помешать им спустить курок, не сумеет ли он договориться еще об одной сделке, организовать свой последний побег.
«А этот еврей, что смотрит на меня сейчас такими ничего не прощающими зелеными глазами? Чего он ожидает от меня? Извинения? Чтобы я сломался и зарыдал и принялся изрыгать сентиментальности? Этот еврей не понимает, что я не чувствую вины за то, что совершил. Меня вели рука Господа и учение моей Церкви. Разве священники не говорили нам, что евреи убили Бога? Разве святой отец и его кардиналы не молчали, хотя прекрасно знали, что мы творили на Востоке? Этот еврей ожидает, что я теперь вдруг публично покаюсь и скажу, что все это было ужасной ошибкой? И почему он на меня так смотрит?» Они были ему знакомы, эти глаза. Он где-то видел их раньше. Возможно, ему так кажется из-за лекарств, которые они дали ему. Он ни в чем не был уверен. Не был даже уверен, что жив. Возможно, он уже умер. Возможно, это его душа едет по берегу Буга. Возможно, он уже в аду.
Еще одна деревня – Вола Уруска. Радек знал, что следующая деревня – Собибор…
Он закрыл глаза, и занавес бархатом обволок его. Время – весна 1942 года, он едет из Киева по Житомирской дороге вместе с командиром айнзатцгруппен. Они едут инспектировать овраг, в связи с которым возникли проблемы безопасности, место, которое украинцы называют Бабьим Яром. К тому времени, когда они приехали, солнце уже клонилось к горизонту и наступили сумерки. Однако света достаточно, чтобы видеть странное явление на дне оврага. Земля колышется, словно эпилептик. Из конвульсирующей почвы в воздух вырывается газ вместе с гейзерами вонючей жидкости. А запах! Иисусе, какой запах. Радек сейчас почувствовал его.
«Когда это началось?»
«Вскоре после того, как кончилась зима. Земля оттаяла, и трупы оттаяли. Они быстро стали разлагаться».
«Сколько их там?»
«Тридцать три тысячи евреев, несколько цыган и советских заключенных для ровного счета».
«Оцепите весь овраг. Мы возьмемся за него, как только сможем, но в данный момент приоритет у других мест».
«Каких других мест?»
«Мест, про которые вы никогда не слышали: Биркенау, Бельзен, Собибор, Треблинка. Здесь работа завершена. А в тех, других, местах ожидаются новые поступления».
«А что вы намерены сделать здесь?»
«Мы вскроем рвы и сожжем трупы, затем размельчим кости и разбросаем их по лесам и рекам».
«Вы сожжете тридцать тысяч трупов? Мы пытались это сделать, когда их убивали. Пустили в ход даже огнеметы. Массовые крематории под открытым небом не срабатывают».
«Это потому, что вы никогда не сооружали настоящих костров. Я доказал в Челмно, что такое возможно. Поверь мне, Курт, будет день, когда это место, именуемое Бабий Яр, станет лишь слухом – как и евреи, которые жили здесь».
Радек повернул запястье. На этот раз боль оказалась недостаточной, чтобы пробудить его. Занавес не раздвигался. Радек оставался запертым в тюрьме памяти, бредущим по реке из пепла.
Они ехали всю ночь. Время хранится в памяти. Изоляционная лента приостановила циркуляцию крови в его теле. Он уже больше не чувствовал ни рук, ни ног. Одну минуту он был как в огне, другую – дрожал от холода. Он попытался найти прибежище во сне. Даже воспоминания приносили определенное облегчение. Ему показалось, что они вдруг прекратились. Он услышал голоса. Одним из них был голос еврея, который приезжал к нему под видом швейцарского адвоката. Радек почувствовал запах бензина. Они что, заливают бак? Или ему вспомнились залитые бензином железнодорожные шпалы?
Лекарство наконец перестало действовать. Теперь он полностью проснулся, все понимал и был вполне уверен, что не умер. Что-то в позе еврея подсказало ему, что близок конец их путешествия. Они проехали через Седлице, потом – через Сокотов Подласки и свернули на более узкую деревенскую дорогу. Затем проехали Дыбов, потом – Косов Лаки.
Через несколько миль фургон свернул с шоссе и поехал по узкой грунтовой дороге через густой Белый лес. Доехав до поляны, они остановились. Там стояла маленькая деревянная изба, крытая гофрированным железом. На стене, смотрящей на поляну, зелеными буквами по белому фону было выведено: «Бистро». Напротив был серый каменный бункер, похожий на вход в бомбоубежище.
На поляне появилась вторая машина с притушенными фарами. Трое мужчин вылезли из нее и подошли к фургону. Радек узнал их. Это они забрали его из Вены. Еврей встал над ним и осторожно разрезал изоляционную ленту и расстегнул кожаные ремни.
– Пошли, – довольно любезно предложил он. – Давайте прогуляемся.
38
