Они пошли по дорожке между деревьями. Начал падать снег. Снежинки мягко опускались в неподвижном воздухе и падали на их плечи, словно пепел от костра. Габриель держал Радека за локоть. Сначала тот шел неуверенно, но, пройдя несколько метров, почувствовал, как кровь снова прилила к его ногам, и захотел идти без поддержки Габриеля. Его дыхание морозным облачком поднималось в воздухе. Оно пахло кислятиной и страхом.
Они стали углубляться в лес. Дорожка была песчаная, покрытая тонким слоем сосновых игл. Одед шел в нескольких шагах впереди – его с трудом было видно сквозь падающий снег. Залман и Мордехай шагали позади. А Кьяра осталась на поляне сторожить машину.
Они остановились. Прорез в деревьях приблизительно пяти метров шириной уходил во мрак. Габриель осветил ее лучом фонарика. Посередине дорожки, на равных расстояниях, стояло несколько крупных высоких камней. Камни стояли, где раньше был забор. Они подошли к краю лагеря. Габриель выключил фонарик и подтолкнул Радека за локоть. Радек попытался воспротивиться, затем, спотыкаясь, пошел вперед.
– Просто делайте то, что я говорю, Радек, и все будет отлично. Не пытайтесь бежать, потому что бежать некуда, не трудитесь звать на помощь, – никто не услышит ваших криков.
– Вам доставляет удовольствие видеть, что я боюсь?
– По правде говоря, мне это противно. Мне неприятно дотрагиваться до вас, мне неприятен звук вашего голоса.
– Так зачем же вы здесь?
– Я просто хочу, чтобы вы кое-что увидели.
– Здесь нечего видеть, Аллон. Просто польский мемориал.
– Вот именно. – Габриель подтолкнул его под локоть. – Да ну же, Радек, быстрее. Надо шагать быстрее. У нас не так много времени. Скоро настанет утро.
Через минуту им пришлось снова остановиться перед железнодорожным полотном, старой веткой, по которой транспорты шли со станции Треблинка в лагерь. Шпалы тут были восстановлены из камня, и на них лежал слой замерзшего недавно выпавшего снега. Они прошли по шпалам в лагерь и остановились там, где раньше была платформа.
– Вы помните все это, Радек?
А он стоял и молчал, приоткрыв рот, прерывисто дыша.
– Да ну же, Радек. Мы знаем, кто вы, знаем, что вы делали. На этот раз вам не сбежать. Так что нет смысла играть в игры или пытаться что-либо отрицать – на это нет времени. Во всяком случае, если вы хотите спасти вашего сына.
Голова Радека медленно повернулась. Рот превратился в узкую щель, а взгляд стал очень жестким.
– Вы причините вред моему сыну?
– Собственно, вы сами это сделаете за нас. А мы лишь сообщим миру, кто его отец, и это уничтожит его. Ведь потому вы и заложили бомбу в конторе Эли Лавона – чтобы защитить Петера. Никто не мог тронуть вас – во всяком случае, в таком месте, как Австрия. Вы были под защитой. Вы находились в безопасности. Единственный человек, который мог заплатить за ваши преступления, – это ваш сын. Поэтому вы и убили Эли Лавона. Поэтому вы прикончили Макса Клайна.
Радек отвернулся от Габриеля и уставился во тьму.
– Чего вы хотите? Что вы хотите знать?
– Расскажите мне об этом, Радек. Я читал об этом, я вижу мемориал, но я не могу представить себе, как все это работало. Как можно было всего за сорок пять минут превратить целый поезд людей в дым? За сорок пять минут – вагон за вагоном, – разве не этим похвалялись эсэсовцы, говоря о здешних местах? Они могли превратить еврея в дым за сорок пять минут. Двенадцать тысяч евреев в день. В общем и целом – восемьсот тысяч.
Радек невесело хмыкнул – так хмыкает человек, ведущий допрос и не верящий своему заключенному. А у Габриеля словно камень лег на сердце.
– Восемьсот тысяч? Откуда у вас такая цифра?
– Это официальная цифра польского правительства.
– И вы ожидаете, что группа недочеловеков, какими являются поляки, может знать, что происходило здесь, в этих лесах? – Голос Радека внезапно изменился, стал более молодым и властным. – Прошу вас, Аллон, если мы намерены вести эту дискуссию, давайте оперировать фактами, а не польским идиотизмом. Восемьсот тысяч? – Он покачал головой и действительно улыбнулся. – Нет, их было не восемьсот тысяч. В действительности цифра была куда больше.
Радек протянул руку и попросил фонарик. Габриель не спешил его отдать.
– Вы же не думаете, что я нападу на вас с этим, верно?
– Мне известно кое-что из ваших деяний.
– Это было давно.
Габриель передал Радеку фонарик. Радек нацелил луч налево, освещая подрост елей.
– Они называли это место Нижним лагерем. Здесь жили эсэсовцы. Забор шел позади них. А перед ними была мощеная дорога, обсаженная кустами и цветами весной и летом. Вам, возможно, трудно этому поверить, но, право же, здесь было очень приятно. Деревьев было, конечно, меньше. Но мы насадили деревья после того, как сровняли с землей лагерь. Тогда это были всего лишь саженцы. А теперь они выросли и стало красиво.
– Сколько же здесь было эсэсовцев?
– Обычно около сорока. Еврейские девушки прибирались у них, а польки готовили – три местные девушки, приходившие из окружающих деревень.
– А украинцы?
– Они жили на другой стороне дороги, в пяти бараках. Дом Штенгла стоял посередине, у скрещения двух дорог. У него был прелестный сад. Его разбил для Штенгла человек из Вены.
– Но прибывавшие никогда не видели этой части лагеря?
– Нет, нет. Каждая часть лагеря была тщательно скрыта от остальных заборами, оплетенными сосновыми ветками. Когда люди прибывали в лагерь, они видели как бы обычную деревенскую железнодорожную станцию, с фальшивым расписанием отбывающих поездов. А из Треблинки, конечно, никто не отбывал. От этой платформы отходили лишь пустые поезда.
– И тут было какое-то строение, да?
– Здесь было все оборудовано как обычная железнодорожная станция, но в действительности строение было набито ценностями, отобранными у тех, кто прибыл раньше. Вот то место они называли Станционной площадью. А там была площадь Приема или площадь Отбора.
– А вы когда-нибудь видели прибывавшие поезда?
– Да, конечно. Я не имел отношения к этим делам, но да, я видел, как прибывали поезда.
– И были две разные процедуры приема? Одна – для евреев из Западной Европы и другая для евреев с Востока?
– Да, верно. Западноевропейских евреев принимали с большим обманом и жульничеством. Никаких кнутов, никаких криков. Им вежливо предлагали выйти из поезда. На площади Приема их ждал медицинский персонал в белых халатах, чтобы позаботиться о больных.
– Но все это было лишь хитростью. Стариков и больных немедленно уводили и расстреливали.
– Да, это верно.
– А восточные евреи? Как их встречали на платформе?
– Их встречали украинцы с кнутами.
– А потом?
Радек поднял фонарь и провел лучом по поляне.
– Тут шла колючая проволока. За проволокой было два строения. Одно из них служило бараком для раздевания. Во втором евреи-рабочие срезали волосы с женщин. Остриженных направляли вот туда. – И Радек лучом фонарика осветил гравийную дорожку. – Тут был проход – вроде спуска для скота – шириной в
