несколько футов, огражденный колючей проволокой с еловыми ветками. Он именовался туннелем.
– Но у эсэсовцев было специальное название для этого, верно?
Радек кивнул.
– Они называли это «Дорогой в рай».
– И куда эта «Дорога в рай» вела?
Радек поднял луч фонарика.
– В Верхний лагерь, – сказал он. – В «Лагерь смерти».
Они пошли дальше – на поляну, усеянную большими камнями, и на каждом камне стояло название еврейского сообщества, истребленного в Треблинке. На самом крупном камне значилось: «Варшава». Габриель посмотрел поверх камней, на небо на востоке. Начинало светать.
– «Дорога в рай» вела прямо к кирпичному зданию, где находились газовые камеры, – произнес Радек, нарушая молчание. Казалось, ему вдруг захотелось говорить. – Каждая камера была размером четыре метра на четыре. Первоначально их было всего три, но вскоре выяснилось, что нужно больше камер, чтобы справиться с поступлениями. И было добавлено еще десять камер. Дизельный мотор нагнетал в камеры угарный газ. Люди задыхались меньше чем за тридцать минут. После этого трупы вытаскивали.
– И что с ними делали?
– В течение нескольких месяцев их хоронили вон там, в больших рвах. Но очень скоро рвы заполнились, и разложение трупов стало заражать лагерь.
– Вот тогда-то вы и прибыли сюда?
– Не сразу. Лагерь Треблинка стоял четвертым в нашем списке. Сначала мы очистили рвы в Биркенау, затем в Бельзене и Собиборе. До Треблинки мы добрались только в сорок третьем. Когда я приехал сюда… – Голос его прервался. – Это было ужасно.
– Что же вы стали делать?
– Мы, конечно, вскрыли рвы и убрали оттуда трупы.
– Вручную?
Он отрицательно покачал головой.
– У нас был механический черпак. Таким образом работа шла гораздо быстрее.
– Коготь – вы ведь так его называли?
– Да, верно.
– А после того как трупы были вынуты?
– Их сжигали на больших чугунных решетках.
– У вас было свое название для этих решеток, верно?
– Жаровни, – сказал Радек. – Мы называли их жаровнями.
– А после того, как трупы были сожжены?
– Мы размалывали кости и зарывали их во рвах или свозили к Бугу и бросали в реку.
– А когда старые рвы были опустошены?
– После этого трупы из газовых камер прямиком отправляли на жаровни. Так дело шло до октября того года, когда лагерь закрыли и все следы его были уничтожены. Он просуществовал немногим дольше года.
– И тем не менее они умудрились уничтожить восемьсот тысяч.
– Нет, не восемьсот тысяч.
– А сколько же?
– Более миллиона. Немало, верно? Более миллиона человек в таком маленьком местечке, как это, в глубине польского леса.
Габриель снова взял фонарик и вытащил свою «беретту». И подтолкнул Радека. Они пошли по дорожке, проложенной по полю, усеянному камнями. Залман и Мордехай остались позади, в Верхнем лагере. Габриель слышал звук шагов Одеда по гравию.
– Поздравляю, Радек. Благодаря вам это всего лишь символическое кладбище.
– Вы теперь убьете меня? Разве я не рассказал вам все, что вы хотели услышать?
Габриель подтолкнул его вперед по дорожке.
– Вы, возможно, гордитесь этим местом, а для нас это священная земля. Неужели вы думаете, что я осквернил бы ее вашей кровью?
– Тогда зачем все это? Ради чего вы привезли меня сюда?
– Вам надо было еще раз увидеть все это. Вам надо было посетить место преступления, чтобы освежить память и подготовиться к предстоящим показаниям. Так вы избавите своего сына от унижения иметь такого отца. Вы поедете с нами в Израиль и добровольно предстанете перед судом за свои преступления.
– Это не мои преступления! Я же не убивал их! Я просто делал то, что приказал мне Мюллер. Я совершил подчистку!
– Вы внесли свой вклад в убийства, Радек. Помните вашу маленькую игру с Максом Клайном в Биркенау? А как насчет «Марша смерти»? Вы ведь тоже были там, верно, Радек?
Радек замедлил шаг и повернул голову. Габриель толкнул его меж лопаток. Они подошли к братским могилам – длинным вдавленным четырехугольникам, неровно залитым черным базальтом. Радек остановился у первой могилы и посмотрел вниз.
– Убейте меня сейчас, черт бы вас побрал! И не везите меня в Израиль! Расправьтесь со мной сейчас и точка. Ведь именно в этом вы мастер, верно, Аллон?
– Не здесь, – сказал Габриель. – Не в этом месте. Вы не заслуживаете даже того, чтобы стоять здесь, не то чтобы умереть здесь.
Радек упал перед могилой на колени.
– А если я соглашусь поехать с вами? Какая участь ждет меня?
– Вас ждет правда, Радек. Вы будете стоять перед израильским народом и признаваться в своих преступлениях. В том, какую вы роль играли, в «Акции 1005». В убийстве узников Биркенау. В убийствах во время «Марша смерти» из Биркенау. Да помните ли вы девушек, которых вы прикончили, Радек?
Голова Радека дернулась.
– Да как вы…
Габриель прервал его:
– Вас не казнят за ваши преступления, но вы проведете остаток жизни за решеткой. И пока будете в тюрьме, будете работать с командой ученых из «Яд Вашема», изучающих холокост, чтобы помочь им составить подробное описание «Акции 1005». Вы расскажете отрицающим и сомневающимся то, что вы делали, чтобы скрыть величайшее массовое убийство в истории. Впервые в вашей жизни вы расскажете правду.
– Чью правду – вашу или мою?
– Существует лишь одна правда, Радек. Правда – это Треблинка.
– А что я получу взамен?
– Вы получите больше, чем заслуживаете, – сказал Габриель. – Мы ничего не скажем про сомнительное родство Метцлера.
– Вы готовы пережить то, что в Австрии будет крайне правый канцлер, ради того, чтобы получить меня?
– Кое-что говорит мне, что Петер Метцлер станет большим другом Израиля и евреев. Он не захочет ничего делать, чтобы озлобить нас. Ведь у нас в руках будет ключ к его уничтожению еще долгое время после того, как вас не станет.
– Как вы убедили американцев предать меня? Очевидно, шантаж – это известный еврейский прием. Но наверняка было что-то большее. Думаю, вы дали им слово, что никогда не позволите мне говорить о моих связях с организацией Гелена или с ЦРУ. Я полагаю, ваша преданность правде так далеко не распространяется.
– Я жду вашего ответа, Радек.
