двери.
Я ошибся на несколько метров и забрел в тянущийся вдоль внешней стены коридор, который благодаря какому-то странному термоклину остался незадымленным, и наконец смог оглядеться. Я втащил Пен в нартекс — притвор в западной части храма, шириной максимум метра три — и, очутившись в сравнительно небольшом помещении, невольно расслабился.
Естественно, подготовь я план спасения как следует, наверняка подумал бы, что кто-то из команды Гвиллема станет следить за коридором. Такие выходки Anathemata Curialis без внимания не оставляет. Едва я положил Пен головой к дверям, сквозь щели в которых проникал свежий, вполне пригодный для дыхания воздух, из клубящегося мрака вышел По, озаренный багровыми отблесками адского пламени, и недвусмысленно загородил обратный путь в неф. Человеческая ипостась исчезла окончательно — сейчас он был гиеной, которую я уже видел на «Темзском коллективе», а потом снова в Уиттингтоне. Передние конечности вытянулись в два раза длиннее задних, и loup-garou стоял как гигантская обезьяна.
Осклабившись, он бросился ко мне. Нет, в жуткой ухмылке не проявлялись остатки человеческой натуры, скорее страшная гиена обнажала свое оружие — зубы, острыми ножами торчащие из пасти. Я не сводил с него глаз, готовый отскочить, едва монстр бросится в атаку. Увы, в узком нартексе далеко не отскочишь, разве только увернешься. Шаг вправо, шаг влево — в какую сторону ни дергайся, По все равно достанет.
Тут за плечом loup-garou возникла вторая фигура, неспешно приближавшаяся к нам из огненной геенны нефа. Как же она красива! Если бы изъеденные дымом глаза не слезились, я бы разрыдался.
— Кастор, почему ты меня не разбудил? — хрипло упрекнула Джулиет. — Я чуть не пропустила все веселье!
Обернувшись, По с устрашающим воем бросился на суккуба. Зубастым когтистым метеоритом он налетел на Джулиет, на ходу подтягивая мощные задние лапы, чтобы, пока клыки терзают шею, выпотрошить кишки.
План так и остался планом. Словно уступая натиску грубой силы, Джулиет грациозно прогнулась, поймала По и мощным толчком запустила к ближайшему ряду скамей. Loup-garou поднялся в мгновение ока, но Джулиет превосходила его в скорости и, когда он снова к ней ринулся, подняла одну из скамей: судя по спокойным уверенным движениям, вес ее нисколько не смущал. Р-раз! — и, бешено вращаясь в воздухе, скамья полетела в огромную голову По.
Поразительно, но в loup-garou еще сохранился боевой пыл! Подозреваю, что пыла сохранилось бы еще больше, если бы дышал он чем-нибудь другим. Сцепившись, противники покатились по полу и клубы дыма с языками пламени тут же скрыли их из виду.
Я с полным основанием решил, что Джулиет сможет позаботиться о себе сама. Наверное, когда обряд сорвался, Асмодей утратил всю имевшуюся над ней власть. Думаю, и в каменных стенах святого Михаила его тоже уже не осталось — а если и остался, к бою он сейчас вряд ли был готов.
Вернувшись к Пен, я пинком распахнул главную дверь и вытащил несчастную на мощеный двор. Вытащил — и сам рухнул рядом, жадно, как вино, глотая ртом прохладный воздух. Как вино, он закружил в хороводе мысли, и я ощутил необыкновенную легкость…
Иллюзии развеялись, когда к виску прижалось дуло пистолета.
— Отдай медальон! — прохрипел Фанке. Голос не просто сиплый, а с пугающим бульканьем, которое свидетельствовало о серьезном ранении. Даже не поворачивая голову, я мог сказать: этому человеку терять нечего.
— У меня его нет, — тихо ответил я.
— Поднимайся, руки в стороны, живее, Кастор!
Наверное, я параноик, но в тот момент казалось, что продолжительность моей жизни прямо пропорциональна заинтересованности Фанке. Заполучив медальон, он захочет отплатить и за сорванный ритуал, и за свою испорченную репутацию. Воспользовавшись некоторой ограниченностью поля зрения Антона, я рискнул и незаметным движением закатил золотое сердечко под локоть Пен. Затем медленно поднялся, развел руки в стороны и даже растопырил пальцы.
Фанке принялся ощупывать мои карманы. Ну и дыхание у него, слушать страшно: звук высокий, растянутый, неровный, с каким-то журчащим эхом, недвусмысленно показывающим, что жизненно важная жидкость попала куда не следует. Антон проверил куртку, джинсы и, не обнаружив ничего, еще сильнее ткнул пистолетом в щеку.
— Где медальон?
— Полагаю, в церкви, — неуверенно ответил я. — Да, точно, на престоле!
Ствол больно царапнул скулу: Фанке снял пистолет с предохранителя.
— Тогда, думаю, тебе конец!
Кому-то из нас действительно пришел конец. Мне послышалось, будто треснул тончайший шелковый шарф, а через секунду на мостовую с грохотом упал пистолет. Повернув голову, я увидел, как Антон замер — фиалковые глаза чуть не вылезли из орбит от удивления, — и сделал шаг назад. Красная мантия неплохо скрывала пятна, но кровь сначала закапала, а затем полилась на мостовую. Меж черных камней побежал багровый ручеек. Трясущейся рукой Фанке схватился за левый бок — там, на мантии, словно по волшебству, появились три параллельные прорези. Однако кровь убедительно доказывала: это не волшебство, а сквозные колотые раны, нанесенные сзади.
С губ Антона слетел недоверчивый смешок, а потом какой-то невнятный шепот, вероятно, сатанистский аналог «Прими, Господи, душу мою…» Сложившись, как аккордеон, хотя я ни разу не видел истекающих кровью аккордеонов, Фанке упал на мостовую и ударился головой о камни с такой силой, что мог запросто проломить череп, только это его уже не беспокоило.
Цукер, по-прежнему в звериной ипостаси, перескочил через тело и уставился на меня бешеными глазами. Бедняга наступал только на три лапы, а четвертую, переднюю, поджимал к груди. Наверное, он сидел на корточках, когда ударил Фанке сзади, и, пробив ребра, искрошил внутренние органы.
Чтобы увести Цукера от Пен, я нерешительно шагнул вправо. Loup-garou — следом. Из пасти тоненькой струйкой сочилась кровь. Да, мой старый друг явно не в лучшей форме, и дело не только в пулевом ранении… Длинные тонкие когти скользили по мостовой, словно ему было трудно стоять. И все-таки Цукер с утробным рычанием двинулся на меня, темные глаза сузились в предвкушении убийства.
Я продолжал пятиться и менять направление, и Цукеру, дабы не терять меня из виду, тоже приходилось поворачиваться. Его движения становились все медленнее и скованнее. Грудь вздымалась судорожно, но абсолютно беззвучно — я слышал лишь скрип сведенных челюстей.
— Знаешь, какая компания является крупнейшим в мире потребителем серебра? — вполне дружелюбно поинтересовался я.
Цукер не ответил. Еще одна лапа подогнулась, и он, будто в глубоком поклоне, осел на камни.
— «Истман Кодак». Их продукция и превратилась в дым, которого ты надышался.
Бешеные глаза закрылись, но грудь продолжала ходить ходуном. Возможно, от яда Цукер и не погибнет, но сегодняшняя битва для него окончена.
Я вернулся к Пен. Откуда ни возьмись, накатила дурнота, и пришлось опуститься на корточки. Я еще сдирал изоленту с запястий подруги, когда из церкви вышла Джулиет.
За ней в некотором отдалении следовали два боевика Гвиллема. Дула автоматов смотрели в спину суккуба, но использовать их боевики не решались: наверное, видели, что она сделала с По, и, надеюсь, трезво оценивали собственные шансы.
Однако Джулиет выглядела не лучшим образом. Она тоже надышалась серебряного дыма, полезного ей не больше, чем Цукеру. Конечно, другим металлом в виде пуль сорок пятого калибра ее не ранили, поэтому в отличие от loup-garou она до сих пор держалась на ногах. Хотя если присмотреться… Чувственные губы скривила страдальческая гримаса, соблазнительное покачивание бедрами вряд ли было стопроцентно намеренным.
Приблизившись ко мне, она с некоторым любопытством взглянула на связанную Пен.
— У тебя что, новое хобби?
— Черт подери, лучше сделай одолжение, — голос у меня был не хуже чем у мамы, во времена, когда она курила по тридцать сигарет вдень, — скажи, там кто живой остался?
Джулиет оглянулась на дверь, из которой, словно сгустки крови из раны, до сих пор валили комковатые клубы дыма.
— Люди в монашеских одеяниях мертвы, оборотень тоже. Большинство этих, — она кивнула в сторону боевиков Гвиллема, — живы. Кстати, кто они?
— Сестры милосердия, — вяло пошутил я. — Точнее, члены религиозной организации.
Джулиет скривилась в недовольной гримасе: религию она жалует еще меньше, чем я.
По мощеному двору застучали чьи-то шаги, и, подняв голову, я увидел Гвиллема, приближающегося к нам в компании двух автоматчиков. Святой отец подал знак (я едва не принял его за благословение), являвшийся приказом рассредоточиться, чтобы, если начнется стрельба, боевики решетили нас со всевозможных позиций. Они молча повиновались, и вскоре их короткие уродливые стволы сошлись на нас с Джулиет. Похоже, суккуба это не взволновало, а вот я, признаюсь, чувствовал себя весьма неуютно.
Гвиллем подошел к лежащему на холодных камнях Цукеру, опустился на колени перед трупом, который казался маленьким и жалким — впрочем, как и все покойники, — и накрыл серый лоб ладонью. Он что-то прошептал, но совершенно беззвучно, а по губам мне читать не хотелось.
Поднявшись, святой отец повернулся к нам.
— Вы ведь не человек? — спросил он, и я догадался, что вопрос адресован Джулиет.
— Нет, — покачала головой она, — а вы?
— Тогда назовите свое имя и род! — нахмурившись, потребовал Гвиллем. — In nominibus angelorum qui habent potestatum in aere atque…[56]
Джулиет оборвала его громким вызывающим смехом. Либо она справилась с отравлением куда быстрее, чем я предполагал, либо чертовски хорошо притворялась. Впрочем, это в ее духе.
— Я была старой, когда твоя религия, человек, только зарождалась, — хрипло прошептала она. — Твоего бога я не боюсь, и, хоть знаешь мое имя, хоть нет, не прибегу голодной собакой по первому зову.
— Тогда я прикажу открыть огонь.
— А я пройду сквозь пули, вырву сердца твоих марионеток и съем. Но тебя я убью по-другому, как подобает суккубу и маззиким… Ты полюбишь меня и пропадешь!
Гвиллем побледнел, и я понял: он испугался. Вместе с тем в глаза бросалось, что Джулиет озвучивает угрозу, а не просто исполняет задуманное. Вообще-то хитрой ее не назовешь… Неужели серебряный дым и день, проведенный в рабстве у Асмодея, сделали суккуба слабее, чем кажется на вид?
Медленно, будто с усилием Гвиллем переключил внимание на меня.
— Вы убили девочку? — спросил он. — Изгнали ее дух? Поэтому обряд сорвался?
