После предварительной проверки на вшивость призывников загнали в кинозал. На сцене суетились военные, командовали, нервничали, орали, тасовали людские судьбы бездумно, словно колоду карт. Тут же неподалёку орудовал цирюльник, стриг всех на один манер. Под героя-конника Котовского, наголо.
Наконец очередь дошла и до Андрона. На сцену вышел капитан в фуражечке с малиновым околышем, быстро отобрал по списку двоих и, кашлянув, выкрикнул напоследок:
— Милентьев! Милентьев! Эй, Милентьев! Никакого ответа.
— Что за черт. — Капитан выругался, спустился со сцены и медленно, как бы соображая, что к чему, двинулся по боковому проходу. — Недокомплект, бля, недокомплект.
Среди пьяной суеты он поймал мгновенный взгляд Андрона — трезвый, оценивающий, полный скуки и насмешливого интереса — и поманил его к себе:
— А ну-ка дыхни! Фамилия! Куда приписан?
— Призывник Лапин. — Андрон дыхнул, вытянулся, как учили, по стойке «смирно». — Определён в мотострелки, товарищ капитан. Образование среднее, комсомольский стаж три года.
— Три года комсомольский стаж? — щербато обрадовался капитан и, не сомневаясь более, решительно махнул рукой. — За мной! Как говоришь, фамилия-то? Лапин? Будешь третьим…
Будущность Андрона определилась — вместе с товарищами по несчастью он был посажен в фургон, и пассажирский «сто тридцатый» ЗИЛ весело помчался по осенним улицам. Все хорошо, только был он мерзких жёлто-голубых тонов, с отвратительной паскудной надписью «Милиция» по борту…
Дружба, как известно, начинается с улыбки, театр с вешалки, военная служба с бани.
— Хорош там плескаться. — Командный голос перекрыл журчание струй, в нем слышалось тупое раздражение. — Вас ещё не е…ли, не хрен подмываться!
Андрон хмуро покосился на старшину, тяжело вздохнул и принялся одеваться: подштанники простые с начёсом, бриджи хэбэ, портянки, сапоги. Исподнее было скукожившееся, с негодными, изъеденными щёлоком пуговицами, штаны — великоватыми, мешком, зато обувка впечатляла — добротная, юфтевая, в такой и офицеру ходить не стыдно.
«Ну и влип я», — Андрон не сразу поладил с гимнастёркой, надел короткий бушлат, перепоясавшись ремнём, нахлобучил мутоновую, сразу видно, не солдатскую шапку. Петлицы что на гимнастёрке, что на бушлате были самые что ни на есть милицейские.
Да, неисповедимы пути Господни. Любимое отечество направило Андрона служить в СМЧМ — специальные моторизованные части милиции, что-то среднее между придворной гвардией, опричниной и бандой распоясавшихся хулиганов. Большая честь. И немалая ответственность — ментовать два года и не замараться. Целая наука…
Этим же вечером Андрон сотоварищи был этапирован в Васкелово в учебный центр. Первая ночь в войсках прошла без радости — щелястая казарма, сырые простыни, гороховое пюре, решительно не желающее приживаться в желудке. Утром было не лучше — скоропалительный подъем, выматывающее физо, филигранная заправка коек — лишь потом умывание и перловка на завтрак. Затем, чтобы жизнь мёдом не казалась, забег километров на шесть… После обеда, отвратительного на вкус и невыносимого на запах, всех экстренно погнали на плац:
— Становись! Равняйсь! Смир-рна!
Это прибыл командир учебной роты легендарный капитан Бабенко, кривоногий, жёлчный, похожий на невыгуляного пинчера. С собой он приволок свору молодых сержантов, не далее как сегодня приехавших из Москвы, — злобных, зелёных, ужравшихся ночью в поезде по случаю завершения учёбы.
— Тэк, ребятко, — ласково изрёк капитан Бабенко и широко, по-отечески, улыбнулся, — что ж вы стоите, ребятко, криво, як бык поссав? Ну ничего, вы у меня, ребятко, будете стоять по струночке, тонкими, звонкими и прозрачными.
И, сразу перестав улыбаться, он рявкнул:
— Товарищи сержанты, вам понятно? Чтобы были тонкими, звонкими и прозрачными. Е…ать, е…ать и е…ать!
Говорят, хохол без лычек, как х… без яичек. А тут не сержант — капитан…
И началось — в хвост и в гриву. Борьба с неуставными трусами и носками, кроссы, турник, физо, «полоска», лежание на брюхе с незаряжённым автоматом. Удерживание табуретки на вытянутой руке — для имитации стрельбы из пистолета; подъем, отбой — сорок пять секунд; набивка «уголка» на одеяле; приёмы боевого самбо, уставы, бля, уставы, бля, уставы.
В конце недели, вечером, после ужина, Андрона вызвал замкомвзвода, щекастый псковский паренёк сержант Скобкин.
— Сынок, доверяю тебе своё хэбэ. Выстирать, высушить, отпарить! Действуй, время пошло. Кругом!
Рядовой Лапин Скобкину не нравился, слишком уж самостоятельный. Держится независимо, без опаски, командиров своих ни в хрен собачачий не ставит. Обидно! А главное, под такого ещё и не очень-то подкопаешься: на кроссах не сдыхает, ноги ещё не стёр, подъем переворотом делает, как и положено, на «отлично» двенадцать раз. Только ведь псковские, они не пальцем деланные и на хитрую жопу всегда отыщут хрен с винтом. Сержант, он на то и есть сержант, чтобы доеаться до фонарного столба…
— Есть, — Андрон, не дрогнув, принял свёрток, вытянулся, как струна, взял под козырёк, — разрешите идти, товарищ сержант?
Сделал поворот, отнял руку от виска и отвалил, как учили, печатным шагом. Прямиком в сортир. Там было людно, нагажено и сперто — время близилось к отбою.
— Суслов, смирно! — Андрон по-строевому подошёл к бойцу, сидящему задумчиво на корточках, аккуратно положил хэбэ к его ногам и тщательно расправил складки. — Гимнастёрка и штаны замкомвзвода Скобкина! Взять под охрану!
Пока боец соображал, он вернулся в казарму, отыскал начальство и почтительно доложил:
— Товарищ сержант, хэбэ готово!
Скобкин проверил и, тут же придя в ярость, обрушил гнев на ни в чем не повинного Суслова.
— Ты, щегол, дятел, салапет малахольный! Пригною, ушатаю, на ноль помножу! Три наряда на говно!
Однако это было только начало, вступление, командирская преамбула. По косым сержантским взглядам, по перешёптыванию и красноречивым позам Андрон сразу понял, что продолжение следует. А потому после отбоя спать не стал — в ожидании беды замер, затаился, весь превратился в слух. Словно загнанный зверь в норе. И не напрасно.
— Лапин, подъем! — В проходе обозначился дежурный по роте и с силой, по-футбольному, ударил кровать так, что пружины взвизгнули. — Смирно! Вольно! За мной!
Без лишних разговоров Андрон был препровождён в бытовку, а там… Зловещей тучей клубился сизый дым, в тревожной полутьме угадывались чьи-то тени, стоялый воздух был спёрт, отдавал бедой. Это средний комсостав учебной роты яростно курил, негодующе молчал и рассматривал рядового Лапина. Хлопнула дверь за его спиной, щёлкнул язычок замка, забухали, удаляясь, шаги дежурного.
— Ну ты че, сын, салапет, щегол гребаный, хвост поднял? — нарушил затянувшуюся паузу Скобкин и, грозно засопев, деловито стал обматывать пальцы полотенцем. — Ты ещё, чмо, в гандоне плавал, а мы уже всю службу до жопы поняли. Рот закрой, дятел! Щас мы тебе рога-то отшибём! — Он многообещающе хмыкнул, сделал зверское лицо и начал бинтовать вторую руку. — Сейчас будешь козлом у меня, на немецкий крест жопу порву!
Сержанты с удовольствием смотрели на спектакль, курили, плевали прямо на пол, а отделённый Прудников, не удовольствовавшись ролью наблюдателя, резко подскочил к Андрону и попытался дать ему под дых.
— Брюхо подбери!
Забыл, что действие порождает противодействие. Андрон был куда быстрее, опытнее и закаленнее в боях. Получилось не как аукнется, так и откликнется, а по принципу: посеешь ветер, получишь бурю. Прямой встречный в корпус и следом наработанную до уровня рефлексов двойку — правый боковой в челюсть плюс левый апперкот в солнечное…
Сержанты уронили папироски, а Андрон вооружился утюгом и попёр на командиров в атаку.
— Ну, суки, будет вам подъем-отбой сорок пять секунд!
