– Вот что! Мы тут еле тащимся, а я уже должна быть на площадке. Мы ведь кочевые – с корабля на бал, с поезда прямо на сцену. Вот и давайте сразу на площадку, а дом – потом. Потом покажете.
– Как распорядитесь, Татьяна Федоровна.
Интонацию она уловила – актриса все-таки, особый слух, хотя я и пытался быть очаровательно кротким.
– Извините, я, кажется, была излишне резкой. Так вы отвезете меня на площадку? Да?
– Безусловно. Более того, я дождусь окончания репетиции в одном потайном переулочке поблизости и отвезу вас в ваш дом.
– Может случиться, что вы долго прождете. У нас всякое бывает. Не лучше ли мне в гостиницу?
Еще не хватало! Гостиница не входит в мои планы. Гостиница – это совершенно не интересно, а мне надобно выполнить Вандин наказ и отвезти ее внучку в дом. Гостиница – что за несуразность! К тому же насчет продолжительной репетиции наша героиня ох как заблуждается.
Впрочем, кто знает? Кто знает этих женщин? Ничего о них не скажешь с полной уверенностью. Казалось бы, интрига разворачивается, все идет как задумано, все ловушки расставлены, и развязка долгожданная так близка и желанна, ан нет! Пудреница летит вам в орденоносную грудь! Сервиз об пол! Революция на дому! Вожжа под хвост! А кто ж на нее рассчитывал, на вожжу-то? Гостиница!
– Нет-нет! Я дождусь! Я посмотрю репетицию. Я знаю эту площадку. Она открытая, там все равно будет полно публики. Все интересуются.
– Как? И не разгоняют?
– Не в традиции города, Татьяна Федоровна. Вы уж потерпите наши традиции.
Ничто не изменилось на маленькой площади с того памятного вечера, когда Леночка Свободная, взмахнув точно флагом свободы шубкой, столь эффектно покинула балюстраду-сцену. Возможно, лишь чуть больше стерлись каменные ступени, у которых стоял с подсолнухами генерал Дунаев. А так – ничто не изменилось. Все те же трещины на оштукатуренных колоннах, все так же вычурна и безвкусна лепнина капителей, отчасти подрастерявших завитки. Все так же через одну – через две повыбиты толстенькие, не в стиле, балясины парапета. И даже нотный лист, потерянный кем-то из городских оркестрантов, кажется, так и лежал у дальней колонны, и весь в пыли времен.
И любопытствующая публика, обступившая сцену, все та же.
Где-то моя Зоя Ивановна, старая сплетница? Где-то ее приятель? Шепчутся в толпе. Воображаю себе: «А где же Танечка Дунаева?» – «Говорят, в последний момент сбежала с любовником в Париж. На белом „Мерседесе“. Прямо как Леночка Свободная. Помните?» – «И не в Париж, а на аэроплане. То есть нет! Не на аэроплане, а в Прибалтику! На Рижское взморье! Что вы всегда путаете!»
И снова близок синий ароматный весенний вечер. И вечер все тот же… Или другой?
– Чего ты от меня хочешь, в конце концов?! – хрипло голосила со сцены встрепанная Тася Вазер и теснила режиссера к колонне. – Что тебе не так?! Какая тебе еще нужна Лия?! Чертовка с клыками-рогами?! С тремя хвостами?! Будут тебе три хвоста! Для темперамента!!! Это у меня-то темперамента мало?!!
– Вот ты на меня орешь, а я режиссер. Или нет уже? Это мне орать позволено. И главное, мне водку пить нельзя давно, а надо бы – на вредной-то работе. С вами – как в атомном реакторе, каждая вшивая корпускула радиоактивно излучает. Будь тут счетчик Гейгера, так спятил бы, бедолага. А я так ничего, мутирую понемножку, приспосабливаюсь. Пиэсы, как в данной местности произносят, всё ставлю. Творю, стараюсь… Вывожу вас, неблагодарных, в курортные места на гастроли. Орет она! Тебе бы, Таисия, кума ты моя, не на театре играть, а на базаре… того… обсчитывать в свой карман. Там тоже артистки, знаешь! С темпераментом орут. И сплошь народные. А ты заслуженная – всего-то ничего. И то за выслугу лет. Вот юбка у тебя где, кума? У юбки твоей, где старт, там сразу и финиш! Ты уже пенсию от государства получаешь с накрутками за звание, а все трусы наружу. Не хочу твоих трусов! Нет в них благородства!
– Ну откуда ж тебе, Валериан, знать, есть там благородство или нет? Мои трусы у тебя кастинг не проходили, насколько мне известно. Не то что некоторые. Кастинг у тебя моя заслуженная физиономия проходила. И вроде бы, несмотря на то что ты ядовитые пузыри по поводу ее заслуженности пускаешь, она вне конкуренции. Так или не так?
– Таисия!!! – ревет режиссер. – Чем мы занимаемся?! Мы репетируем или базарим? И что мы репетируем? Ты еще не забыла?!
– Репетицию репетируем, – бурчит Таисия.
– Неужто, кума?! Неужто?! А я думал, ролевые игры в доме свиданий. Двести баксов за час.
– Бардак – он и на театре бардак, – вновь бурчит Таисия и нагло закуривает. – С расценками, правда, похуже. Плати, милый, двести баксов в час, трусы так и быть прикрою.
Дыму от нее и вони, как от паровозной трубы. Такое уж у Таси Вазер курево.
– Смерти моей хочешь, змеища! – вопит режиссер и топает короткими ножками. – Астмы моей хочешь!
– А помучайся! А я тебя полюблю за это! Пожалею как родного. Изображу все что хочешь. Хочешь, Дездемону изображу? Или, наоборот, Отелло? Темперамента ему мало!
– Таисия! Всему есть предел! Я – режиссер, а ты на меня орешь.
– Что ты от меня хочешь, Валериан?! Объясни толком. Без этой твоей проникновенной лирики: базар, бардак, астма, юбка, Дездемона, змеища… Объясни толком, тогда не буду на тебя орать и даже брошу курить навсегда.
– Навсегда?
– Более или менее. В твоем присутствии более или менее.
– Ты моя радость. Все прощу, только не дыми и сыграй, – целует он в щечку провонявшую дымом Тасю, кашляет, отворачиваясь, и замечает, наконец, Татьяну. Татьяна уже довольно давно стоит неподалеку и старательно отряхивает плечо, потому что, взобравшись на сцену, неосмотрительно прислонилась к пыльной колонне в ожидании, когда закончится перепалка между старыми приятелями Тасей Вазер и режиссером Валерианом Водолеевым. – А вот и мамзель Дунаева прибыли, не прошло и года. Репетицию репетировать будем, мамзель Дунаева? Или у вас другие планы на сегодня, Юдифь вы наша несравненная?
– Головы мужикам резать – все мои планы, – немного слишком томно отвечает Татьяна. Немного слишком томно, словно предвкушает неиспытанные пока переживания. Словно к первому поцелую готовится: глазки полузакрыты, губки полуоткрыты, трепещут ноздри, трепещет пульс.
– Отлично! Значит, готова, милая, – выражает восторг режиссер. – Работаем?
– Работаем, – кивают актрисы.
– Только вы меня, девушки, сначала послушайте все-таки. Ведь загвоздка в чем? Вы обе – и госпожа, и служанка – сознаете себя жертвами мужского предательства. Так? Но разница в чем? Лия – баба ушлая, с большим бабским жизненным опытом. Она не сломалась в детстве, когда ее первому попавшемуся сластолюбцу продал отец, и свое несчастье обернула себе на пользу. Может, планида у нее – все оборачивать себе на пользу. Уродилась такая. Юдифь же в некотором роде парниковый фрукт. Она не мыслит дурного обращения с собой. Она в шоке от того, что и муж, и мудрый наставник, друг ее отца, ее предают, продают и не видят другого пути «спасения отечества», так сказать, кроме как подложить ее генералу вражеского войска. Юдифь наша готова сломаться. Если бы не Лия, она могла бы и покончить с собой. Но Лия наставляет ее на «путь истинный», открывает ей глаза, и для Юдифи все оборачивается так… так… Ну, вот представьте, смотрите вы на Луну – гармония существования, привычные узоры, Море Блаженства или как там его. И вдруг – катаклизм! Являет себя та сторона Луны, которая была темной до сих пор. Да, именно катаклизм! Катаклизм космический и катаклизм в душе Юдифи! И вместо Моря Блаженства Океан Коварства. Трагические морщины на лике Луны. И для Юдифи мужчина больше не господин, не мудрый наставник, а подлый негодяй, торговец женской плотью. Да! И все они таковы! И если убить хотя бы одного, предварительно и себя не обидев, будет и удовольствие, и большая польза.
– Это нам понятно, – громко бормочет Тася с ехидными интонациями ушлой бабки Лии, служанки Юдифи. – Это мы умеем: приятное с полезным.
Женская часть публики, собравшаяся у сцены, громко аплодирует, и кое-где даже слышится «браво». Чего и ждать!
– Вот оно! – тычет режиссер пальцем в направлении аплодирующих фемин. – Фурии! Так сыграйте
