святилище. Собор Святого Тристрама, так его желали назвать. Трудно судить, насколько там святым по церковным канонам был рыцарь Круглого Стола Тристрам-Тристан (каковой и рыцарем-то в нынешнем понимании этого слова очень навряд ли являлся), но название наверняка должно было прижиться. В конце концов, чем это хуже храма Святого Юргена в Линце или собора Святого Теобальда в Трире?
Строительством командовал тот самый Лазарус, епископ Страсбургский, он не раз до того выражал желание оставить шумную епархию и поселиться где-нибудь на отшибе, но не имел склонности к монастырскому отрешению от мира. Судя по всему, тристрамский собор и должен был стать этим «отшибом». Средства для постройки Лазарус, что самое странное, в основном изыскал сам, обращаясь к распорядителям церковной казны в Альмейне и Италии лишь по мелочи, лоррейнскую же казну и вовсе потревожил только в самом конце. Причем «изыскал» отнюдь не значит «временно ввел подушную подать по всей епархии до завершения строительства». Где епископ взял такие деньги, навсегда осталось загадкой.
Впрочем, и недоумевать-то об этом стали лишь после непонятного исчезновения Лазаруса в глубинах им же отстроенного собора.
Да и ответ искать как полагается начали несколько поздновато – когда тот же самый собор, сам сгинув невесть куда, стал могилой для Леорикса и Изельде, не упоминая уж о полутысяче простых жителей Тристрама и округи, и полусотне гвардейцев Лоррейна…
Поздним вечером того же дня, когда исчез собор, Адрея распахнула дверь «Подсолнуха», метнула два кратких взгляда, точно вырвав из всех сидящих Ангуса и Алана, развернулась и вышла. Капитан и разбойник переглянулись, вскочили и выбежали наружу.
– Пошли, – кратко заявила ведьма.
Куда – спрашивать ни тот, ни другой не пожелали, потому что уже который день сидели как на иголках. Оба были готовы ко всему, и буквально не расставались с оружием и броней (последнее, правда, больше касалось Ангуса, менестрель и щита-то не носил).
Направлялись они, однако, не куда-то за пределы Тристрама, а к хорошо знакомой кузне. Хризвальд зачем-то вытащил наружу наковальню и переносной горн и вовсю качал мехи, раздувая пламя. Рядом в темноте угадывались еще двое, но лица их были скрыты.
– Вы, видевшие начало, – нараспев проговорила Адрея, – жаждете ль зреть конец?
– Пчелам, лишенным жала, более жизнь ни к чему, – сипло отозвался из темноты Пепин.
– Тем, кто способен помнить, лучше уйти во тьму, – прозвучал хриплый, с надрывом женский голос – старой Марги, которая грузно опиралась на плечо лекаря.
– Нет у предавших дом свой права носить венец, – завершил Грызь и дважды грянул молотом о наковальню.
Точнее, по тому, что на ней лежало, – в темноте не было видно, над чем именно столь усердно трудился кузнец.
Взгляд ведьмы уперся в Алана. Менестрель не очень-то знал, что и почему должен сказать, однако слова пришли сами.
– Вы, видевшие начало, двери откройте нам!
– Руки сильнее стали, дух горячей огня, – одобрительно отозвалась Марга и закашлялась.
Но кашель не мог заглушить слов Пепина:
– Сильный – войти не сможет, силой к себе маня.
– Те, кто играют ложью, счет не ведут годам, – отрезала Адрея.
И ее взгляд на сей раз кольнул Ангуса. Тот не колебался, хотя никогда не был стихотворцем.
– Вы, видевшие начало, дайте нам свет в пути!
– Вы, видевшие начало, тьме отведите глаза! – подхватил разбойник, начиная чувствовать себя участником непонятного спектакля. При всем том кошмаре, что уже случился и еще ждал впереди – здесь и сейчас этот странный спектакль Алану даже нравился.
– Мертвыми иль живыми – мы не свернем назад! – рявкнул гвардеец, для пущего эффекта кладя руку на рукоять топора.
– Знающим свое имя – можно вперед идти, – кивнул кузнец и ударил так, что расколол свою наковальню.
Молчание было почти осязаемым. Хризвальд наклонился, что-то нащупал в темноте, облегченно фыркнул и несколько раз процарапал по этому «что-то» ногтем, твердым, как нож.
– Возьми, – проговорил он уже обычным своим голосом, вложил Ангусу в левую руку горячую металлическую пластинку и заставил его сжать кулак. Острые края врезались в ладонь, гвардеец поморщился. – Сильнее, – приказал Грызь и сам сдавил руку капитана гвардии. Боль стала еще сильнее, металл словно въедался в кожу… и нагревался, прижигая рану.
– Достаточно, – заметила наконец Адрея. – Посмотри.
В центре ладони Ангуса сиял металлический овал размером с венецианский цехин. Ночью, в слабых звездных лучах, он казался серебристым. Гвардеец несколько раз сжал и разжал кулак; металл не отставал от кожи, он был теперь един с нею, оставаясь, однако, металлом. Боль не исчезла, но стала настолько слабой, что ее можно было вовсе не замечать.
– А теперь – дверь, – произнесла Марга, и снова закашлялась. – Не надо, Пепин… – остановила она лекаря, – мне уже все равно… не помочь.
Неподалеку от домика Пепина валялось несколько валунов, оставленных тут, судя по всему, еще древним ледником, когда тот отступал на север. Марга уверенно ткнула пальцев в один из камней.
– Приложи…
Ангус пожал плечами, но к этому моменту он уже был готов поверить во все что угодно. И коснулся левой ладонью шершавого камня; не толкнул, просто коснулся. Глыба в полтора человеческих роста послушно откатилась в сторону, открывая отверстие, что даже в ночи зияло потусторонней чернотой. Ширина колодца была локтя в четыре, но не виднелось и намека на ступени или упоры.
– ВНИЗ, – молвила ведьма. – Выводите всех, кроме одного.
– Кого?
– Узнаете на месте. И – удачи!
– Удачи! – согласно отозвались три голоса.
Капитан еще раз взглянул вниз, еще раз пожал плечами, поправил топор и подвешенный за спину щит – и сиганул вниз, как будто прыгал «солдатиком» в глубокое озеро. Алан проверил, надежно ли укреплены на перевязи арбалет и колчан, не выпадет ли из ножен тесак – и последовал за ним.
Когда мир сходит с ума, для борьбы с ним нужны безумцы…
Ступень четвертая
Меч и посох
Странно, но здесь, у самого очага расплавленной лавы, было заметно прохладнее, чем на середине лестницы, да и сернистая вонь не так досаждала. Ривке намеренно не старалась понять, в чем тут
