– Не все. Тебе ведь известен Завет, так? Вспомни, что там писал Йоханнан о родном брате Мириам из Бет-Уни.
Хорст-Варгон шумно вздохнул.
– Вот, значит, как. Лазарь из Вифании, брат Марии и Марфы – извини уж, привык к византийскому переводу, арамейского не изучал… Признаться, ты меня даже несколько удивил. Но что это меняет?
– Ничего. Почти ничего. – Лазарус вновь опустился в кресло, но сидел теперь так же настороженно, как и трое из его гостей, только Хорст (или этот неведомый Варгон) небрежно развалился, словно бы находился у себя дома. – Кроме моего статуса, присвоенного мне звания, что само по себе не слишком важно, как ты верно подметил. Я не некромант, Варгон. Я вивамант, и виновен в этом – Тот, чье Имя ни ты, ни я поминать не любим!
Марион вопросительно взглянула на Робина. Тот покачал головой, это слово он слышал впервые, да и разговор-то понимал с пятого на десятое. Зато Алан, нахмурившись, что-то бормотал… наконец менестрель поднял взгляд – и лицо его было в этот миг больше похоже на лишенную жизни восковую маску, на погребально-белый грим италийских актеров comedia del arte.
Хорст рывком встал, оттолкнув кресло. Лазарус также поднялся и сложил руки на посохе.
– Вивамант – что-то вроде колдуна-упыря, – раздался голос Варгона, до крайности напряженный, – плоть своих жертв он не пожирает, зато выпивает жизненную силу. Но не до конца; какая-то толика жизни в них остается, и вот эту толику он как раз и контролирует. Направляя туда, куда сочтет нужным.
– Замолчи! – Епископ воздел посох.
– Рази, Лох-Лей! – успел выкрикнуть Хорст-Варгон, когда Лазарус провозгласил: «Apage, Malefici!»
Ковчежец на шее Марион дернулся так сильно, что едва не придушил девушку. Хорст рухнул обратно в кресло и бессильно обмяк, из носа его потекла струйка крови; зато Робин наконец понял, что тут к чему и с кого можно содрать шкуру за всю эту чертовщину – и древний клинок Тристрама вылетел из ножен.
– Зря, ай зря, – сказал епископ, и из его прищуренных глаз вырвалась белая молния. Робин, сам не понимая, что делает, парировал удар мечом; раздался отчетливый звук лопнувшего металла.
Тванг! – пропела тетива лука Марион, и голову Лазаруса прошила бронебойная стрела. Узкий ребристый наконечник, покрытый кровью, вышел под левым глазом – ни один человек после такого даже секунды не проживет…
Вивамант – прожил. Не поворачиваясь, он отмахнулся посохом, и в девушку также ударила молния. Тут в схватку вступил Алан, всадив в бок Лазаруса свой тесак, но острие погрузилось словно в плотную охапку соломы… кровь на белых одеждах выступила как бы нехотя, показывая: ну вот она я, а дальше-то что?
«Что» – ответил Робин, с неразборчивым воплем обрушив на противника сразу два клинка. Это казалось невероятным, но меч Тристрама лопнул ВДОЛЬ лезвия, вместе с рукоятью; и хотя долго он явно прослужить не мог, на один удар его обломков хватило. Раскроив и кости, и плоть, Робин буквально вырезал голову Лазаруса вместе с окровавленным треугольным «воротником»…
Вихрь бело-голубых искр и золотистого пламени расшвырял бойцов по сторонам. Алан очнулся первым. Вскочил, бросил взгляд на труп Лазаруса – теперь эта груда мяса уж точно никому не причинит вреда! – метнулся к телу Марион…
Подземные чертоги огласил вой, полный боли и горечи утраты, которую нельзя, невозможно выразить никакими словами…
Три светящихся призрака возникли в пятне взрыхленной земли, что осталось на месте сгинувшего собора. Первый, в призрачной кольчатой рубахе чрезвычайно старого гэльского образца, был безоружен, но сжимал в правой руке медальон; в левом боку у него до сих пор торчал обломок ритуальной пики, усеянной звериными когтями и клыками, однако боль вряд ли беспокоила призрака. Второй, исполин в латном облачении, с двуручным мечом на плече (доспехи и меч, разумеется, были не более реальны, чем сам он), смотрел на залитые лунным светом холмы – и улыбался сквозь поднятое забрало так, как умеет улыбаться только довольный жизнью лев. Третий… нет, третья, – облаченная в длинное платье, она по временам прикасалась к королевскому венцу на своих пышных волосах, а подмышкой держала массивный фолиант.
Тень двенадцатилетнего мальчика, хромая, возникла у границы пятна, помедлила – и неловко опустилась на колени.
– Тебе решать, Исильд, – проговорил первый на архаичном диалекте западных гэлов.
– Тебе решать, Изельде, – эхом раздался львиный рык второго.
Призрак королевы Изельде качнул головой.
– Нет.
– Тогда слово тебе, Леорикс, – молвил первый призрак.
– Слово тебе, Лев, – согласилась Изельде.
Призрак Леорикса призрачно скрипнул доспехами, изображая пожатие призрачными плечами.
– Нет. Говори ты, Тристан.
– Ты можешь, Тристрам, ты имеешь на это право, – ободряюще сказала Изельде.
Призрак Тристана из Лионесс помолчал, затем резко кивнул.
– Встань, Вир, и войди в круг.
Тень двинулась вперед, застыв перед тремя светящимися призраками, каждый из которых превосходил Вира на голову (а Леорикс даже на две).
– Возьми этот медальон, он напоминал мне о моей любви – помни и ты о том, чего у тебя никогда не было и никогда уже не будет, – и худую шею тени обвила тонкая цепочка, заставив ноги Вира подкоситься.
– Возьми этот клинок, – подхватил Леорикс, – он верой и правдой служил мне во многих битвах и не предал в последней, – пускай он напоминает тебе о том, чего ты никогда не умел – и чему более никогда не сумеешь научиться.
Приняв обеими руками обнаженный меч длиннее собственного роста, тень покачнулась, но устояла.
Изельде, усмехаясь с нарочито деланным сочувствием, протянула Виру толстый фолиант.
– Возьми же и эту книгу, которая хранит бесконечные глубины мудрости в своей бесконечной тщете бессмысленности. Пусть она напоминает тебе о том, чего ты так желал достичь – и чего никогда отныне не получишь.
Под грузом трех светящихся даров тень Вира, побежденного, рухнула на взрыхленную, безжизненную землю, а призраки, словно освободившись от тяжкого бремени, медленно воспарили к небесам…
Занимался рассвет.
Первый рассвет для нового городка Тристрама, очищенного от груза былого.
Задремавшая Адрея провожала внутренним взглядом всплывающий к темно-синему куполу небосвода призрак Тристана из Лионесс, и из-под закрытых век ее, впервые за три с лишним столетия, медленно текли ручейки слез…
– Я не отдам его тебе, – ровно промолвила Ривке. – Никогда не отдам, слышишь?
Тощая фигура в рваных серых лохмотьях не пошевелилась. Не соизволила даже погрозить своим ритуальным серпом из белой кости.
– Я откажусь от всего, что имею, но его – верну!
«Жертва?»
– Возвращение.
«Цена.»
– Возвращение, – твердо повторила Ривке, закрывая глаза и собирая в единый сгусток все то, что Адрея называла пламенем.
Не оставляя ничего, ни язычка, ни огонька, ни искорки.
Сила бурлила, не находя выхода; и тогда девушка сосредоточила волю на ране, и одними губами прошептала:
– Встань, пожалуйста…
И выпустила всю силу, сшивая раскроенное пополам тело.
Пустота ударила ее изнутри, ноги подкосились; Ривке рухнула наземь, закрывая Вильфрида собой – и ожидая, что вот сейчас, когда защищаться она уже не может, Смерть нанесет последний удар.
