И стал смотреть перед собой.
Карн Дум был чёрно–серо–алым и мокрым.
За узким стрельчатым окном с открытыми наружу прочными ставнями шёл дождь.
Гарав сидел возле этого окна и смотрел на улицу. Сидел уже несколько часов. Он даже не осмотрел комнату, в которую его привели. Обычная она была, довольно большая, и, видно, в ней ещё кто–то жил — две кровати, сундук, какие–то вещи, на столе светильник и книги, в камине угли, рядом — дрова… Всё это мальчишка заметил мельком. Он свалил свои вещи у стены, прошёл к окну и сел с ногами в кресло.
И всё. А что ещё? В груди была дыра, и в неё дул ледяной ветер. Выл там, где недавно было сердце.
Что ж я наделал? Что я натворил? Как это получилось?
В какой–то момент ему захотелось — вскочить, броситься прочь, найти Ангмара, просить, умолять о смерти, о…
…о чём? Предательства и страха, который привёл к предательству, назад не возьмёт ни злой, ни добрый колдун. Значит, только о смерти. Но смерти не будет, Ангмар ясно об этом сказал.
Меч Гарава лежал среди прочих вещей. Брошенный лежал. Тот меч, для которого Гарав хотел придумать имя… Заколоться. Сейчас заколоться. Но… нет. Мальчишка понял, что сил на это просто не хватит. Во второй раз не хватит. Остатки решимости из него выдернули безо всякой пощады, и нечего больше было играть в героя…
Сердце вынули. Решимость вынули. Что вставят на их место?
А, пусть. Что угодно пусть… Только бы как–то отгородиться от этого ледяного ветра, который — отовсюду.
Он всё–таки слабо пошевелился, когда послышались в коридоре мужские голоса — кто–то остановился прямо за дверью, шёл взвинченный разговор на адунайке.
— Стадо, — с отвращением говорил один из мужчин. — Стадо, стадо, стадо… Княжеская конница пройдёт по ним, как камнедробилка по куску масла, только пахта брызнет… И ничего тут не сделать, из коровьего дерьма не слепишь меч. Орки останутся орками, хоть закуй их в мифрильную броню.
— Мои не лучше, — отвечал второй. — Лучники они неплохие. Но не более того. Не знаю, что мы будем делать, если появятся лучники–нимри… Смотри, у тебя открыто.
Скрипнула дверь. Гарав обернулся нехотя, потом встал. Вошли двое. Мужчины средних лет, высокие, темноволосые, в поддоспешной потёртой коже, с длинными мечами на поясах. Оба были очень похожи на повзрослевшего Эйнора. Комнату заполнил запах всё той же кожи, стали и конского пота. Гарав ощутил себя глупо и почти обрадовался — это было всё–таки человеческое чувство, живое, первое за весь день.
— А, ты новенький, — вдруг сказал — судя по голосу — тот, который жаловался на орков. — Мне сообщили… Гарав, — он внимательно осмотрел мальчишку и вдруг подмигнул: — Да, выжали тебя неплохо. Я Тарик сын Нарду. И ты, когда отойдешь, наверное, будешь моим оруженосцем.
— Я пойду, — сказал его спутник, который на Гарава и глянул–то мельком. — До утра.
— До утра, — мужчины пожали друг другу предплечья, закрылась дверь. Гарав всё ещё продолжал стоять. — Твоё оружие и вещи? — Тарик кивнул на груду. — Разбери.
— Да, — кивнул мальчишка и стал разбираться, радуясь, что нашёлся кто–то, конкретно приказавший, что надо делать. Тарик, насвистывая, переодевался, потом спросил, одёргивая из–под золотых зарукавий пышные манжеты чёрной рубахи с серебряной вышивкой: — Есть хочешь? — Гарав пожал плечами. — Не дури, — морэдайн хлопнул мальчишку по плечу. — Конечно, встретиться с Ангмаром и говорить с ним — это ещё то испытание, тем более для Младшего. Но в жизни бывает всякое. Освоишься, привыкнешь и разберёшься, в чём был прав, а в чём ошибался. Пошли поедим… Потом подберу тебе одежду, чтобы не таскаться в коже каждый день. Пошли–пошли, я голодный, как пёс!
И Гарав пошёл. Молча и покорно…
…В большом зале, освещённом факелами, с огромным камином, в котором жарились несколько кабаньих туш, было полно народу. Больше всего — холмовиков в разноклетчатых одеяниях, они шумели, пили и ели за поставленными буквой Т могучими столами. Но ближе к камину за ещё одним столом — поизящней, с резными ножками — устроились несколько морэдайн вперемешку со своими мальчишками– оруженосцами — явно тоже холмовиками, однако посматривавшими на столы родичей свысока. На Гарава же ровесники глянули с интересом, но разговор заводить не стали, ну а взрослые морэдайн так просто внимания не обратили на мальчишку.
При виде еды желудок Гарава скрутило, и он, положив на стол кулаки, уставился между них, глотая снова и снова противный скользкий ком, у которого был вкус густой рвоты. Тарик, который сам положил себе мяса и каких–то тушёных овощей, тихо сказал:
— Выпей вина. Выпей, выпей.
В голосе морэдайн были искреннее сочувствие. И он сам налил в простую деревянную чашу вино — налил своему оруженосцу… нет, нет, нет!
А кто же он теперь?
Гарав отпил, по–прежнему глядя в стол. Вокруг шли какие–то разговоры, в них включился и Тарик. Но Гарав как будто разучился понимать адунайк. Слова казались ровным шумом.
— Тише! — рявкнул вдруг кто–то за столом холмовиков. И почти тут же в установившейся тишине низкий мужской — под однотонное бряцанье невидимой арфы — затянул мрачно, с подвывом:
Грох, грох, грох, отвечали кубки по столу. Холмовики стучали ими синхронно и резко, покачиваясь на скамьях — но не пьяно, а в лад, как качется от ветра лес. Лица их были мрачны и ожесточённы, и Гараву показалось, что многие из них подтягивают песню — но не голосом, а тихим: «Уууууу…»…
