Что-что, а отдыхать Кречету особенно не приходилось. Да он и не хотел – отдыхать, полагая бездействие уделом мертвых, причем таких мертвых, которым уже точно нет дел до мира живых. Стать мертвецом мудрый друид был в принципе согласен, ибо переть против колеса жизни ничуть не полезнее, чем мочиться против зимнего урагана (и конечный результат у этих действий, по большому счету, не слишком различается). Рано или поздно, умирать придется всем.
Многие полагают, что время, место и способ перехода от жизни к смерти имеют большое значение, что достойная смерть способна чуть ли не искупить недостойную жизнь… многие полагают так и стремятся своей смертью подвести итоги, причем кое у кого это даже получается. К сожалению или к счастью, братство друидов и кудесников знало о таких вещах немного больше этих самых «многих»; в частности, знало оно, что те, кто пересек стену из старых камней и попал на Серые равнины общими для всех тропами, вести подсчеты и проверять какие-либо цифры уже не способны. Поэтому «итоги», «искупление» и прочие действия, связанные с несложной для посвященных символикой цифр и вычислений, важны только и исключительно для живых.
Посему Кречета не огорчила бестолковость нынешней смерти.
Разумеется, обличье котенка на нем не удержалось, тем более что тот был слишком мал и не проходил, как взрослые кошки, дарующего восемь дополнительных жизней пути Beatt-ochta. Кречет шел в обычном для себя воплощении пожилого, но покуда еще крепкого странника. Традиционную празднично-белую накидку, в какой уходили в край мертвых друиды, он накинуть не удосужился – при жизни Кречет тоже предпочитал не носить эту яркую тряпку и редко появлялся на пышных празднествах, где друид без подобной ритуальной одежды выглядел куда более странно, чем безоружный боец в сердце битвы. Для друида, облаченного по всей форме, вероятно, в стене отворилась бы специальная калитка, увитая плющом и отмеченная клубками омелы, но Кречет в калитках не нуждался и просто перелез на ту сторону: нетесаные камни были сложены далеко не по отвесу, а до верхнего края стены рослый человек мог дотянуться без большого труда. Эта стена никого не сторожила на Серых равнинах и никому не препятствовала проникнуть туда, она служила просто символом. Впрочем, как и калитка, и омела, и плющ.
Приблизительно в тринадцатый раз за свою жизнь он посмотрел на неровные пустоши цвета стылого пепла, не торопясь спустился со стены и зашагал туда, куда представлялось правильным. Серые равнины не знают верных и неверных направлений, каждый движется туда, куда считает нужным (а те, кто предпочитает покой, рассыпаются прахом и становятся частью этих краев в самом прямом смысле). Около одной из местных луж, наполненных пылью вместо воды, Кречет приметил чью-то искрящуюся свечу и решил взять с собой, вместо факела, который здесь бесполезен. ЗАЧЕМ оставляют в краю мертвых такие свечи, он знал; если хозяин свечи до сих пор жив – вреда ему не будет, а если умер до срока – свеча все равно никому не нужна.
НАСТОЯЩЕЕ
Морская пена окрасила ее волосы сединой, морская вода провела по гладкой коже несколько морщин. Ничего удивительного, это живым море возвращает юность и здоровье – мертвые, наоборот, упомянутые юность и здоровье в море мгновенно утрачивают. Потому-то полумертвое племя фоморов и рвалось некогда на сушу, бросаясь на вал стали и огня… а не преодолев этого вала, что сложили Дети Дану – стало мертвым окончательно.
К вечной юности Моргьен не очень стремилась. Такой дар из всех живущих имеют лишь Эльдар, и ведающие о строгих законах равновесия даже думать не хотят о том, чем Рожденные-под-Звездами расплачиваются за свое нестарение. А точно знающие эту цену и подавно не желают вечной молодости, если способны видеть хоть на волосок дальше собственного носа. Нос у Морры был по меркам гэлов и ллогров довольно длинный, но и слабым зрением она не страдала.
Потеря молодости ее не заботила – нельзя потерять то, чего более не имеешь. Моргьен свою молодость честно прожила, в час гибели от рук Ниала О'Доннела ей было около ста двадцати. Так что почувствовать себя живой – этого хватало. А здоровье… здоровье можно приобрести. У магов, лишенных звездных даров Эльдар, с давних пор налажено изготовление целительных снадобий, которые отогнать смерть и старость, конечно, не могут, зато способны скрасить их ожидание. Это и дает волшебникам возможность жить много дольше простых смертных. Без Воли и Дара эти снадобья жизнь не продлят, более того, всякого, кто не имеет достаточно могучего Дара или утратил веру и желание жить, волшебное лекарство вмиг отправит в могилу, – однако же, не приглушенные снадобьями Воля и Дар, будучи применены для продления жизни мага, эту жизнь укорачивают. Не сами по себе, нет – от ошибок убережет опыт, его-то приобретает всякий маг, дожив до старости. Жизнь волшебника, который пренебрег лекарством, укорачивает черное пламя Дара, что рвется ввысь, обвивая хрустальный стержень его Воли – и Ловчие, которые со всех краев света стремятся к такому маяку. Истребители Нечисти, как иногда (незаслуженно) зовут их; борцы со злом, как иногда (так же незаслуженно) зовут они себя сами; ниспровергатели тьмы – а вот этот последний титул, забытый много лет назад, правдив от и до.
Так было не всегда.
Но с той поры, как Фион Могучерукий расколошматил черную луну и лишил землю защитного панциря, дело обстоит именно так. Именно это, а не упавшие в море обломки, погубило фоморов: старикам не хватило запасов лекарства, ингридиентов для которого не найти в море (да и на суше трудновато), а молодых, отправившихся в поход на поиски нужных трав и камней, перехватили на равнинах Солони древние враги, кланы Детей Дану – Де Даннан.
'
Под волной – забыто, кивнула Королева Моря, однако кое-кто еще помнит правду. И не только среди спящих вечным сном под курганом на границе Солони и Гитина, на левом берегу Вьенны.
Другой вопрос, что правда эта не нужна ни мертвым, ни живым…
Эта мысль заставила Моргьен остановиться в нескольких шагах от входа в свой прежний дворец. Коль скоро ни мертвым, ни живым ни к чему эта правда – нужна ли мертвецам-фоморам живая владычица, чья власть зиждется именно на знании этой правды?…
Ответ был очевиден.
Повернувшись спиной к несостоявшемуся будущему, Морра двинулась к стертой коралловой лестнице, ведущей на поверхность. Мимо пробежал, не заметив едва бредущую волшебницу, великий герой Ниал; подмышкой он держал свою подружку, Ивин, освобожденную из плена у злобной Королевы Моря, каковая королева уже испускала последний дух. Догонять великого героя или окликать его Моргьен, разумеется, не стала.
СКАЗАНИЕ ШЕСТОЕ
ВПОСЛЕДСТВИИ
Похороны знаменитого по всей Галлии барда Талиесина собрали не так уж много народу. Сказать по правде, совсем немного. Простой бродячий менестрель, который забрел на незнакомый хутор и ночью мирно скончался от сердечного приступа, и то мог бы похвастать более пышным похоронным кортежем.
Была ли причина в том, что некоторые песенки Талиесина доставляли удовольствие лишь ему самому, но не слушателям, что жаждали веселья и развлечения, а получали издевательски рифмованную лекцию о сущности бытия? Или в том, что бард в грош не ставил богатство, звание, положение и прочие общественные заслуги тех, с кем встречался? А возможно, злую шутку с Талиесином сыграла Сборщица Душ, «расплатившись» так за многочисленные шуточки, которые бард при жизни отпускал в ее адрес?
Во всяком случае, у погребального костра находились только четверо, и только двое из них ни от кого не скрывались. Нашедший тело парнишка, который по обычаю прибрал себе немногие ценности покойного и по обычаю же снарядил его в последний путь, и отец парнишки, который проследил, чтобы все было сделано как надо. Провести положенный обряд от начала до конца он сам не мог: преждевременная старость так скрючила Ниала О'Доннела по прозвищу Длиннорукий, что передвигался бывший великий герой лишь с помощью клюки и замысловатой ругани.
Когда костер прогорел, две тени скользнули между мгновениями и заставили двух О'Доннелов замереть на месте. Временно, превращать их в каменные изваяния навечно не было нужды.
– Прощай, бард. – Голос принадлежал старику, что проводил в мир иной многих своих знакомых и ныне расставался еще с одним из них. – Да обретешь ты в пути запасные струны для лиры – а все прочее сам
