которые изредка выпадают смертным, так как дары эти заменил ему собственный Дар.
Нельзя сотворить все из ничего, не став при этом ничем…
СКАЗАНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
ТЕПЕРЬ
…Первым звуком в его новой жизни стало журчание ручья. Медленное, рокочущее, удовлетворенное.
Первый свет в его новой жизни пробивался сквозь прорехи в тяжелой, грубой ткани.
А вот первым запахом в его новой жизни был не яблоневый цвет. И не кислый аромат перебродившего козьего молока.
Пахло всего-навсего гнилым мешком, который в лучшие свои дни служил для хранения полусырого сена, потом был понижен в должности и стал пыльной тряпкой, потом оказался сброшен с полок и некоторое время работал тряпкой половой… а сейчас отправлялся вместе со своим содержимым в последний путь. Мешок тут был ни при чем – просто хозяин топил ненужных котят.
Новая жизнь оказалась короткой, вздохнул Кречет перед тем, как мешок с привязанным к горловине камнем окунулся в воды Западного океана…
БУДУЩЕЕ
'
Так ты говорил, Талиесин?
Правильно говорил.
Великим магам – что дороги мертвых, что тропы живых, все едино. Зато не все едино – жив оный великий маг или мертв.'
Моргьен скупо улыбнулась. Великие маги умеют преодолевать стену из нетесаных камней, которая разделяет Серые равнины и земли живых, умеют уходить в смерть и возвращаться в жизнь.
Умеют, даже если некуда возвращаться.
Как в ее случае.
Однако, если возвращаться некуда, великому магу приходится оставлять часть себя в краю мертвых. И не просто часть, а очень… особую часть.
Нет, не Дар – он нужен, чтобы вернуться.
Не дух и не сердце – они нужны, чтобы пожелать вернуться.
Не разум и не память – без них возвращение обратится в горькую пародию на себя же, лишенный разума не будет многим отличаться от ходячих мертвецов, какие прислуживают некромантам, а лишенный памяти – вожделенная добыча всякого, кто жаждет власти, и некроманты еще не худшие из таких.
Не плоть – на Серых равнинах ее достаточно, в краю живых – тем более, и проку от плоти ни там, ни там немного.
Эту особую часть Видящие Суть обычно представляют в форме свечи, которая не столько горит, сколько искрит. Искры эти не дают тепла и не разгоняют темноту, но смотреть на них много приятнее, чем на обычный огонь. Что собой представляет эта искрящаяся свеча, Видящие Суть до сих пор толком не знают. Видеть – видят, но понять не могут. Такое у них случается, хотя и нечасто.
Видящей Суть Морра не была. Но свечу видела. И держала в руках. И прежде, и теперь.
Правда, теперь свеча была – ЕЕ свечой.
Она не могла сказать, что чувствует, оставляя твердый восковой столбик на берегу безымянного озера, где не было воды. Она не видела искр, лишь Видящим Суть дано разглядеть собственный свет без посторонней помощи. Но даже когда Моргьен потеряла из виду озеро, наполненное пылью, даже когда она перебралась через невысокую каменную стену и увидела впереди тропу живых, – она продолжала чувствовать искрящуюся свечу.
Видящий Суть увидел бы больше. Он увидел бы, что с каждой искрой, сорвавшейся с фитиля, свеча становится короче. Чуть-чуть, на толику волоска – но короче.
Чтобы увидеть свет, следует поместить его в темное место, говорили мудрецы – и были правы. Однако свет сам по себе не существует, он может быть лишь порожден чем-либо – а вот темнота в источниках не нуждается. Поэтому свет может сиять хоть в самом сердце темноты, но время его жизни там ограничено жизнью того, что его порождает. Как время жизни костра ограничено запасом хвороста…
Сами Серые равнины темнотой не были, привыкшие к дневному свету глаза смертных (и не очень смертных, вроде кудесников и магов) видели тут хуже, чем в краю живых, но все-таки видели. Не была темнотой и высящаяся на полуночной стороне Серых равнин цитадель Нуаду Среброрукого, седого бога воинов, судьбы и пророческих источников вроде Ока Земного, сокрытого где-то в Загорье. Цитадель эта являлась лишь дверью в темноту, куда входили все могучие воители-герои древности после завершения погребальной тризны по ним. На таких тризнах сама Моргьен, разумеется, никогда не присутствовала, но наслышана была – благодаря хотя бы тому же Талиесину, бард ведал о подобных вещах непозволительно много. Ходили упорные слухи, будто по другую сторону темноты есть выход в царство света, но пока ни один из великих героев прошлого не возвращался из чертогов Нуаду, ни через дверь, ни через тот, второй выход…
Серые равнины не были темнотой, как не были и светом.
Искрящаяся свеча стала для Морры чем-то вроде маяка, только наоборот – не указывала направление к себе, а отпускала прочь, открывала дорогу от себя. В край живых. И провести в этом краю Морре предстояло столько, сколько будет гореть свеча. Ни мгновеньем больше.
Разве что… если отыщется истинно великий герой, который возьмет ее свечу, войдет в цитадель Среброрукого, нырнет в темноту и выйдет к свету по ту сторону, – если вдруг случится так, у госпожи Моргьен окажется очень и очень долгая жизнь. Это Королева Моря знала уже сейчас, толком не вернувшись в мир живых.
Но она пока не решила, стоит ли искать такого героя, и хочется ли ей жить так долго. Сейчас – да, сейчас жить хотелось, потому Морра и возвращалась из земель мертвых, а не шла на пир к Нуаду. Однако ее не привлекала вечная жизнь или достаточно полное приближение к таковой. Слишком многому бывшая владычица фоморов научилась у Пенорожденных.
СКАЗАНИЕ ПЯТОЕ
ВСКОРОСТИ
Смерть вливалась в горло горько-соленым привкусом неудачи, промаха в последнем прижизненном волшебстве. Кречет пожалел, что некогда отверг тропу Лосося, случись иначе – теперь он мог бы позволить воде свершить необходимое, а потом высвободиться и уплыть на все четыре стороны…
Но в конце концов, он выбрал то, что выбрал. И значит, придется встать на дорогу мертвых.
«Да, Талиесин, ты предупреждал… и многие последовали доброму совету. Кто смог.»
Почему-то слова барда вспомнились именно сейчас, хотя проку от них не было никакого.
