ада…
Лейтенант хотел было задать вопрос, неожиданно пришедший ему в голову, но заколебался, опасаясь обидеть ее. В конце концов он решился:
— Ваши соотечественники были лучше нас, когда оккупировали эту страну?
— Конечно, нет! Мы были колонизаторами наихудшего типа: эгоистами, тщеславными, алчными и беспринципными. Мы принесли сюда среди прочего один из символов нашей прославленной цивилизации — гильотину… В последние годы оккупации тут было больше тюрем, чем школ. Нашего окончательного поражения в пятьдесят четвертом году надо было не только ждать, но и желать во имя человеческого достоинства…
В этот момент лейтенант заметил морского пехотинца — очень темного негра, который с веселым видом вошел в зал, ведя под руку туземную девушку. Они сели за столик. Лейтенант нахмурился, увидев, что к негру подходит метрдотель. Он представил себе, как тот шепнет посетителю на ухо: «Очень сожалею, но в нашем ресторане не обслуживают цветных». Однако метрдотель, почтительно наклонившись к клиенту, записал в блокнот его заказ.
Лейтенант снова стал вслушиваться в то, что говорила учительница.
— …в течение двух тысячелетий полуостров оккупировала так называемая Небесная империя. И этот народ научился переносить лишения и ждать — ждать мужественно и терпеливо. Он словно мыслит в масштабах не веков, а вечности. В конце концов захватчики ушли, а позднее явились мы и оставались здесь почти сто лет… не считая интерлюдии во время второй мировой войны, когда эти земли были оккупированы еще одними азиатами, энергичными и настойчивыми, умеющими сочетать учтивые поклоны с жестокостью…
— И вот теперь, — вмешался он, — всем странам этого полуострова грозит опасность попасть под господство коммунистов. Скажите откровенно, вы считаете это выходом из положения?
— Конечно, нет, мой дорогой. Но существует один простой факт, который ваше правительство, по- видимому, никак не может себе уяснить. Главное не в коммунистических тенденциях, а в национализме этих людей. Они хотят сами управлять своей страной и жить свободно.
— Значит, вы считаете, что этот народ достаточно созрел для свободы?
— Речь идет не об этом. Каждый человек имеет естественное право на свободу. И в конце концов, кому дано решать, созрел данный народ или не созрел и имеет ли он право на свободу? Вам? Почему вам? Только потому, что вы сильны экономически, сильны и в военном отношении? Или потому, что вы исполнители божественной воли на земле?
Покосившись на алую летучую мышь на пепельнице, лейтенант возразил:
— На мой взгляд, суеверный и невежественный народ никогда не сможет иметь подлинную демократию. Он отказывается от врачей и лекарств, которые мы ему предлагаем, предпочитая обращаться за помощью к своим колдунам. Он живет, уповая на духов своих предков, и ждет от них исцеления всех своих недугов, как телесных, так и душевных. Он слепо верит вызывателям духов, гадальщикам и астрологам…
— Ну, положим, когда я жила в вашей стране, лейтенант, я однажды прочла в статистическом журнале, сколько вы ежегодно тратите на гадалок, ясновидящих, хиромантов, нумерологов и астрологов…
Он улыбнулся. Он впервые обсуждал проблемы такого рода. Прежде их разговоры ограничивались практическими вопросами, связанными со школой и санитарными учреждениями, с техникой аудиовизуального обучения и тому подобное.
Официант принес заказанные ими блюда, он поставил на стол керамическую салатницу с латуком и помидорами. Ловкими, умелыми движениями учительница начала перемешивать масло, уксус, перец. Лейтенант следил за ее руками почти с восхищением. Ему захотелось узнать что-нибудь о прошлом этой женщины. Кто она? Вдова? Разведенная? Незамужняя?
Вино им подал сам метрдотель. А когда официант поставил перед учительницей тарелку с телятиной, в ноздри лейтенанту ударил запах жареного мяса и в памяти возник образ студентки, охваченной пламенем. Ему стоило большого усилия проглотить ломтик помидора. (Он сидел за столом у себя дома. Ему было двенадцать лет. Отец, указывая на глубокую деревянную миску с салатом, сказал: «Сынок, латук принадлежит к однолетним растениям, а этот, что мы сейчас едим, относится к виду, известному под названием «sativa». А латинское название томата — «Lycopersicon esculentum», его родина — Южная Америка». Он взглянул на мать, ожидая, что та кивком подтвердит слова отца.)
— А вы так ничего и не съедите, лейтенант?
— Я не хочу, спасибо. — И он чуть было не рассказал ей, что утром слышал запах горелого человеческого мяса. Но удержался.
И тут он увидел низенького человечка, вид которого вызывал у него гадливое чувство, словно он глядел на змею или слизняка. Человечек был одет в спортивную рубашку самой яркой расцветки. Это был хозяин Ку. Встав в дверях, он смотрел по сторонам, потирая руки и отыскивая глазами свободное место. Метрдотель услужливо проводил его к центральному столику. И тут лейтенант с отвращением вспомнил неприятный разговор, который несколько месяцев назад произошел у него с этим торговцем живым товаром. Тогда тот говорил примерно так: «Господин офицер, вы хотите оставить девочку исключительно для себя? Невозможно! Всего вашего жалованья, даже утроенного, не хватит, чтобы приобрести такую монополию. Ведь этот цветок — один из самых драгоценных. На нее большой спрос. Ее посещают даже люди с положением, очень видные особы. Простите меня, господин офицер, но я вынужден вам отказать». А сейчас этот мерзавец сидел за столом, все время потирая руки, с глупой улыбкой на круглом жирном лице, кожа которого, розовато-смуглая и глянцевитая, напоминала лейтенанту шкурку новорожденного крысенка. Туземец наклонил голову, здороваясь с ним, но лейтенант, делая вид, что не заметил его, опустил глаза и начал ковырять вилкой в салате.
— Удивительно, — сказала учительница, — как вы не умеете выбирать себе союзников.
— Но зато нас очень часто выбирают себе в союзники другие. Вот хотя бы здесь. Вначале мы прибыли по приглашению национального правительства как военные и экономические советники. Позднее мы стали союзниками в войне. И именно потому, что нас пригласили.
— Лейтенант, я все равно не поверю, что вы и в самом деле так наивны! Ваша страна повторяет эту же ошибку во многих частях мира, то есть всегда покровительствует не тем, кому следовало бы. Но не будем больше говорить об этом.
— А не кажется ли вам, что уже само пребывание здесь наших парней — ведь они переносят всяческие трудности и подвергаются множеству опасностей — несет в себе нечто положительное? Не значит ли это, что они верят в принципы? Однажды я видел — мне не рассказывали, я сам видел, — как наш солдат, рискуя собственной жизнью, вынес из горящей хижины туземного младенца. Солдат получил ожоги первой степени, но ребенка спас.
— Вполне возможно, что ваши бравые морские пехотинцы искренне верят, будто отстаивают справедливость и демократию. Промывание мозгов в странах, подобных вашей, производится мягко, медленно и незаметно. Оно началось лет сто назад, и постепенно укоренился именно такой образ мышления, он подготовил людей даже к вере в «оправданный геноцид» и «священные войны». Убивают во имя бога, во имя родины и во имя демократии — этой богини с тысячью ликов, подлинного лица которой никто никогда не видел.
Он пытался возразить, но она не дала ему ничего сказать.
— Я восхищаюсь вашими солдатами. Да, восхищаюсь, что тут такого? Они — великолепные экземпляры человеческой породы. Их храбрость и самоотверженность в бою меня, несомненно, растрогали бы, если бы не их нелепость и никчемность. Если вспомнить, что они вскормлены жирным молоком среди полного комфорта, в обществе, достигшем высочайшего жизненного уровня, — а это развивает эгоизм и гедонизм, — то остается только удивляться, как вашим парням вообще удалось сохранить мужество и какие-то боевые качества. Впрочем, лейтенант, не забывайте, что нацисты тоже были отменными вояками — наглыми и исполнительными.
— Вот вы снова сравниваете нас с нацистами! Это несправедливо.
— Пусть так… Однако вдумайтесь в то, что я сейчас скажу, лейтенант. Если в один прекрасный день меня убьет пулей, то какая мне разница, выпущена эта пуля злобным нацистом пли атлетически сложенным
