— Боритесь. Защищайтесь.
— Но разве в моей стране негр может надеяться на беспристрастный суд?
— Как бы то ни было, защищайтесь, боритесь! Если вы не станете бороться, — значит, вы внутренне считаете, что заслуживаете наказания, а в таком случае даже единодушное оправдание всеми трибуналами мира не освободит вас от сознания вины. Но даже если вы чувствуете себя виновным, все равно защищайтесь, сопротивляйтесь. У вас еще хватит времени, чтобы разделаться с призраками и окончательно возмужать.
Наступило молчание. И тогда — намеренно или просто машинально — учительница стала гладить его по голове. Ее палец коснулся уха, пощекотав его. И тут он осознал, что его голова покоится на коленях женщины. В нем проснулось чувство, которое уже не было страданием. Теперь он тяжело дышал. Он боялся и вместе с тем ждал, чтобы она заметила, что с ним происходит, хотя все это и казалось ему глупым и бессмысленным. Встать, броситься к двери и уйти навсегда… Но вместо этого он еще сильнее прижался головой к се теплым коленям. Он почувствовал, как она вся вдруг напряглась, и уже ждал, что она даст ему пощечину — да, он подлец и заслуживает, чтобы она отхлестала его по щекам, — но ее пальцы только с силой сжали его ухо… Господи! Господи! Не допусти, чтобы это случилось… Но его рука, подчиняясь слепой силе, с которой он не мог и уже не хотел совладать, скользнула по ее телу… и через мгновение он, задыхаясь, повалил ее на диван и стал судорожно срывать с нее одежду… В этом неистовом порыве он словно обретал спасение, освобождение, вечную жизнь…
Она обеими руками уперлась ему в грудь и оттолкнула его. Он грузно свалился на пол и остался лежать, тяжело дыша, закрыв лицо руками. Потом поднялся, подошел к окну и стал вглядываться в ночной мрак, ничего не видя.
— Простите… — пробормотал он. — Я не знаю, как… как это произошло.
За его спиной раздался спокойный голос:
— Пожалуйста, не говорите ничего. Не пытайтесь объяснять.
— Но я… — настаивал он, не имея мужества повернуться.
— Теперь вы можете уйти, — сказала она твердо, но без злобы. — Больше я ничего не могу для вас сделать. Ничего.
Он пошел к двери, не смея оглянуться.
Входя в вестибюль отеля, он ожидал, что часовые у центральных дверей задержат его, но они ограничились тем, что равнодушно взглянули на его документы. Стрелки настенных часов над дверью ресторана показывали четыре часа пятьдесят минут.
Лейтенант подошел к столику портье и, глядя мимо старика, попросил ключ от номера.
— А! Господин лейтенант! — воскликнул портье и расплылся в улыбке. — Что с вами? Вы очень бледны… Устали, наверно? Послушайтесь моего совета… Прилягте… ногами к югу… спокойненько. Ведь сегодня неблагоприятный для вас день…
Лейтенант взял ключ, вошел в лифт и не сразу смог найти кнопку с цифрой пять и нажать на нее… Кабина поползла вверх.
На пятом этаже уходящий вдаль коридор напомнил ему «катакомбы». Он зашатался и прислонился к стене, чтобы не упасть.
Потом пошел к своему номеру. Щель под дверью номера капитана медицинской службы светилась. Лейтенант остановился. И после некоторых колебаний постучал. Изнутри донесся голос:
— Войдите!
Он вошел. Врач сидел за письменным столом, склонившись над книгой. На нем были только пижамные брюки. По его веснушчатой, очень белой спине стекал пот.
— Садитесь, лейтенант, — сказал он, не поворачивая головы и не отрывая глаз от книги.
Лейтенант сел.
— Вы знали, что я приду?
— Я был почти уверен…
«Конечно, он узнал меня по запаху пота», — с досадой подумал лейтенант.
— Правда, час неподходящий…
— Для врача нет неподходящих часов.
В тоне этих слов лейтенант уловил враждебность. Он поглядел на профиль капитана, тот все еще не повернулся к нему.
Крупная голова, высокий лоб, рыжие курчавые волосы, очки на крючковатом носу. «Типичный еврейский интеллигент», — подумал он.
Он не мог не признаться себе, что испытывает определенную неприязнь к евреям. Он пытался совладать с этим нелепым предрассудком, понимал, что корни его антисемитизма уходят в далекое детство, в вымыслы и религиозный фольклор. В памяти отдавались эхом голоса из давнего прошлого: «Мошенник- еврей, хозяин этой лавчонки, надул меня», «Опять явился еврей-ростовщик. Вот иуда!», «Проклятое племя! Христопродавцы!»
Врач закрыл книгу.
— Чем могу служить?
Вопрос, который должен был содержать в себе предложение помощи, звучал уже отказом в ней — с такой интонацией он был задан.
— Откровенно говоря… я и сам не знаю, почему постучал к вам.
Врач повернулся к нему, и они молча смотрели друг на друга.
— Думаю, доктор, вы хорошо представляете себе мое состояние… после того, что произошло.
Врач встал, из пачки, лежавшей на письменном столе, вытащил сигарету, сунул ее в рот и закурил.
— Надеюсь, вы пришли не за тем, чтобы просить меня не упоминать в своем рапорте, что пленного пытали.
Лейтенант отрицательно покачал головой.
— Даже если бы я захотел притвориться, что ничего не видел, — продолжал врач, — а я не хочу, заметьте это, не хочу лгать… правда все равно вышла бы наружу, ведь сейчас, когда мы с вами разговариваем, труп пленного подвергается вскрытию.
— У меня нет права о чем-либо просить вас, доктор. Вы сделаете то, что вам подскажет совесть. Но я хотел бы… хотел по крайней мере, чтобы вы знали о том, как все это произошло.
— Я все знаю. Я долго говорил с переводчиком. У меня нет оснований сомневаться в правдивости его слов.
— Я все же хочу сказать вам… что я не убийца.
— Мы все тут убийцы, вольные или невольные.
Лейтенант опустил голову. Он увидел босые ноги врача — бело-розовые, с крупными темными ногтями, с мозолью на большом пальце.
— Я отдал это приказание в минуту раздражения… смятения… отчаяния. Я думал о людях, которые погибнут при взрыве… о детях, — фантазировал он, — да, особенно о детях. У меня есть сын… Я вынужден был выбирать — насколько мое душевное состояние позволяло мне тогда размышлять, — погубить ли себя, приказав пытать человека, или до конца жизни терпеть угрызения совести, потому что я не сумел предотвратить убийство стольких людей.
— И по иронии судьбы бомбу нашли только потому, что с рисовых полей добровольно пришла девочка и сказала, где нужно искать, сказала, чтобы спасти жизнь брата… который в эту минуту, вероятно, был уже мертв.
Лейтенант вскочил вне себя от гнева.
— Но я же не давал приказания убивать этого человека! Я согласился только на то, чтобы сержант применил… свой метод.
— Я вас предупреждал, что у пленного больное сердце.
Они обменялись злобными взглядами.
— А что сделали бы вы на моем месте? Отвечайте! Отвечайте же!
— Я бы вообще отказался допрашивать террориста.
