уважение в глазах Мамайкиной. А плевать мне на ее уважение. Плевать.
Лара тоже глядела. Без особого уважения, зато вроде как доброжелательно.
– Ты хоть рулить-то умеешь? – с презреньем спросил Чепрятков.
– А то, – ответил я.
Рулить я не умел, но интуитивно догадывался, как это надо делать. Я даже уже собрался потихонечку толкнуть Карюху пятками, но не успел. Ни с того ни с сего лошадь Карюха дернулась, присела, а затем сорвалась с места.
Лицеисты расхохотались, мне же было не до смеха.
Карюха неслась по кругу, как настоящий фаворит на ежегодном дерби в каком-нибудь там Кентукки или Вестминстере. Я подскакивал в седле, вцепившись в гриву руками и даже зубами.
Мне было страшно. Я внезапно совершенно ясно увидел, как Карюха резко остановится, как я перелечу через шею и воткнусь головой куда-нибудь.
Например, в стену.
А потом меня повезут на кладбище, заиграет траурная музыка, мать будет рыдать, как ее будут оттаскивать от гроба родственники. Старый будет стоять с задумчивым видом, стараясь понять, почему я не оправдал его надежды.
А Чепрятков будет прятаться в кустах и снимать все это пиршество духа на видеокамеру. А потом все оцифрует и сделает DVD-диск, и станет смотреть его по утрам ради поднятия настроения...
Наперерез мне кинулся тренер. Карюха шарахнулась в одну сторону, тренер в другую, не успел поймать. Я пошел на третий круг.
Очень хотелось кричать. Но кричать было нельзя. Мамайкина насчет крика была совсем другого мнения, я услышал:
– Сделайте же что-нибудь! Он же расшибется!
Дура, подумал я. Лучше бы молчала.
Я вспомнил вдруг про роняйку. Имея на загривке роняйку, не стоит садиться на коня. Наверное... Теперь только поздно.
Крапива...
Я успел поглядеть в центр манежа и увидел, что Мамайкина даже закрыла глаза руками. Потом почувствовал, что сползаю влево вместе с седлом. И ничто это сползание не может остановить.
И вдруг лошадь Карюха неожиданно стала останавливаться. Она замедлялась, замедлялась, трясло меньше, я смог выпустить из зубов не обладающую высокими вкусовыми достоинствами лошадиную гриву, смог даже выпрямиться. И только выпрямившись, я увидел. Карюха направлялась к Ларе.
Лара поднялась со своего тюка сена и шагала навстречу мне. Ее обогнал одурелый тренер. Подбежал и сдернул меня с седла.
– Жив?! – Тренер принялся ощупывать мои руки-ноги на предмет повреждений. – Все в порядке?
Я не мог ответить.
– Жив... – выдохнул тренер, изрядно меня измяв. – И что это на нее нашло, такая смирная... Что на тебя нашло, Карюха?
Но Карюха его совершенно не слушала, она подошла к Ларе и губами щекотала ее плечо. Лара же чесала лошадь за шею.
– Карюха, – сказал тренер уже более требовательно. – А ну, в денник!
Но Карюха не обратила на него никакого внимания. Проигнорировала. Я смотрел на Лару.
Лара изменилась. Будто ожила. Гладила лошадь, что-то шептала, общалась, как с лучшей подружкой. С другой стороны подбежала Халиулина, она тоже принялась утешать лошадь, но все-таки с опаской.
– Ты, я гляжу, здорово с конями можешь обращаться, – уже спокойно сказал тренер. – Не хочешь сама попробовать?
Тренер похлопал Карюху по боку.
– Не хочу, – отказалась Лара.
– А поработать у нас не хочешь? – продолжал приставать тренер. – В нашем городе так мало понимающих людей...
– Она уже работает, – брякнул Шнобель. – Полы моет в Лицее.
Некоторые тупо засмеялись, большинство нет.
– Ну, ты, Шнобель, и баран! – сказал я.
Лара вообще никак не прореагировала, будто не заметила.
– А что я? – пожал плечами Шнобель. – Это ведь правда...
Лара шепнула что-то в ухо кобыле, я с удивлением увидел, что лошадь улыбнулась. Улыбнулась и отправилась в сторону денников. Никогда не думал, что всякие там лошади могут улыбаться.
– Да... – выдохнул тренер. – Первый раз такое... Бывает же чудо...
– Это типичный случай проявления экстрасенсорной зоопсихологии, – заявила Халиулина. – Все в рамках науки.
– Да нет... – покачал головой тренер. – Наука... Вообще если лошадь несет, ее мало что остановить может. Я раньше такое только один раз видел, чтобы так, на полном скаку...
– Избы горящей только не хватает! – заржал Чепрятков. – Подайте сюда горящую избу, она войдет в нее!
Некоторые опять засмеялись.
– Чепрятков, ты всем уже надоел! – сказала староста Зайончковская.
– И тебе?!
Зайончковская отвернулась.
– Да, Кокос, – глубокомысленно сказал Чепрятков. – На лошади скакать – это тебе не яйцами давиться! Это чуть-чуть сложнее...
Я промолчал. Неделя позора и неудач продолжалась.
Глава 12
Филин днем
Я вернулся домой. Дома никого. Старый работал в поте лица в своем небесном бизнесе, отправлял куда-то банановые чартеры, перевозил десять тонн оленины из Нарьян-Мара в Хельсинки, партию бетономешалок в Монголию.
На кухне старалась Дарья, наша сессионная домохозяйка. Старый приглашал ее иногда, когда ему надоедала ресторанная жрачка или кулинарные изыски матери. Согласитесь, апельсины с луком под взбитыми сливками далеко не каждый нормальный человек выдержит. А Дарья готовила просто и вкусно.
Сегодня, судя по запаху, это был лимонный пирог. Мой любимый.
Я сунулся на кухню, поздоровался.
– Скоро будет, – предупредила мой вопрос Дарья, женщина строгая, но, как это водится, справедливая.
– А брусничный когда? – спросил я. – Вы брусничный еще обещали.
– На следующей неделе яму откроем, достанем банки и сделаю, – ответила Дарья.
– Говорят, в ямах жуки какие-то появились... – сказал я. – С черепами на спинке.
– Мелют, – кратко отрезала Дарья. – Как дела у тебя?
– Отлично, – ответил я. – Так хорошо мне никогда не было... На лошади сегодня катались. Я лучше всех.
– А я на лыжах в школе каталась, – сказала Дарья. – Даже грамоту получила. Только потерялась она потом.
Интересно. Никогда не мог бы подумать, что Дарья бегала на лыжах. Хотя все бывает, я убедился в этом на своем горьком опыте последних дней.
– Говорят, туда всех пускают? – Дарья взбивала венчиком белки. – В этот манеж.
– Всех, – кивнул я. – У кого есть бабки. У вас есть?
– Есть. Только я их внуку хочу отдать. Он хочет учиться. По компьютерному делу чтобы. Это очень перспективно.
– Перспективно, – подтвердил я.
– А кем бы ты хотел стать?
– Летчиком, – ответил я.
– Это хорошо. Раньше все хотели быть летчиками. А потом все стали хотеть быть налетчиками.
На самом деле я, как любой уважающий себя человек, хотел стать не только летчиком или налетчиком. Летчиком – это в обозримой перспективе. В необозримой же я хотел стать властелином мира. Сидеть в высоком кресле, казнить гадиков, миловать ботаников, пирамиду бы высокую построил, правильные законы издал. А может, две даже пирамиды. Но если кому об этом скажешь, сочтут за психа.
Или подумают, что прикалываешься. Можно проверить. Вот прямо сейчас.
– А еще я хочу стать властелином мира, – сказал я. – Хочу иметь замок, кучу бабла и сорок тысяч холопов. Я им в рожу, а они мне «не извольте беспокоиться».
– Шутишь? – спросила Дарья и даже про венчик забыла.
– Ну да, шучу, – сказал я. – Летчиком я хочу.
– А я ученой хотела стать, – сказала Дарья. – Историческим направлением заниматься.
Дарья мне нравится. Она хоть уже и старая, ей лет сорок пять, наверное. Но такая нормальная, не выделывается. Можно поговорить.
– Ученым – это нормально, – сказал я. – Это интересно. Историком...
– Историком быть хорошо, – сказал Дарья. – Я всегда хотела на исторический поступать...
– Не, – покачал головой я. – Лучше не историком. История – это продажная девка империализма. Лучше что-то существенное... Генетика или ядерная физика. Или микробиология...
– У тебя же по физике и биологии три – два в уме! Мне твой отец жаловался, просил, чтобы мой Васька с тобой позанимался.
– Эйнштейна тоже не сразу признали, – ответил я. – Зато потом...
– Ты лодырь, – совершенно необидно, а как-то констатируя факт, сказала Дарья. – Все лодыри почему-то ссылаются на Эйнштейна. Лучше бы учиться начинал, а то не то что на ядерную физику, в сельхозинститут не возьмут...
Я вовсе не лодырь, я уже говорил. И знаю, что хочу.
– В сельхозинститут всех берут, – сказал я Дарье. – Пойду я лучше, вы какая-то злая сегодня. Еще обидного мне наговорите, пойду...
– А пирог?
Я устало отмахнулся и отправился к себе в трубу, залечивать ссадины души своей.
Впрочем, душевные ссадины залечивались плохо. Решил книжку почитать. Но книжка попалась на редкость грустная, про войну, воспоминания ветеранов. Я прочитал семнадцать страниц и подумал, что динозавры совсем не зря рубают в комиксах немцев с печальными лицами, так им и надо. После книжки мне стало как-то совсем тоскливо, я даже решил слегка поспать, но тут запиликал мобильник. Звонил вкрадчивый Шнобель.
– Чего надо? – спросил я. – У меня сейчас не самое лучшее настроение...
– Ты еще самого главного не знаешь, – сказал Шнобель.
– Чего я не знаю?
– А того ты, иван, не знаешь, что эта кобыла неспроста понесла.
– Какая кобыла?
– Какая, какая! Иван, ты что, тормознухой закинулся? Та кобыла, что тебя чуть не убила...
– И что кобыла?
– Я видел все. – Шнобель перешел на телефонный шепот. – Все, до последнего пикселя!
– Что ты видел, Шнобель?
– Этот урод
