смотрела в него, потом закрыла.
– С кем ты дружишь? – спросила Ирина Николаевна.
– Чего? – не понял я.
– С кем ты дружишь? Простой вопрос, можешь ответить тоже просто. С кем ты дружишь?
– С Шнобелем... дружил. С Носовым то есть. Только он гадом оказался, модельер вонючий...
– Модельер?
– Ну да. А вы что, не заметили? Весь такой... Как баба.
Ирина Николаевна задумалась и сказала:
– Ну, да, пожалуй.
– А теперь с Егором дружим... наверное...
– Которого ты зверски избил?
– Ну, да... Только мы подрались, я его не избивал. А потом помирились, как в кино совсем...
– Очень интересно. Знаешь, я хотела бы, чтобы Егор пошел в педагогику...
– Он математик вроде бы хороший...
– Ну и что. Мне кажется, он будет хорошим педагогом. Пять секунд подумай и ответь почему.
Я подумал и сказал:
– Он добрый.
Ирина Николаевна промолчала.
– А еще я с Ларой дружу, – сказал я. – Помните, тогда, я еще в диван провалился?
– Конечно, помню. Лара... Лара очень необычная девочка, ты не заметил?
– Заметил.
– В наше время таких детей не было, – с жалостью сказала Ирина Николаевна. – Мы все были какими-то одинаковыми, простыми... А сейчас... Это, наверное, все информационная революция. Плоды просвещения.
– Наверное.
– Ты не волнуйся, я попытаюсь насчет тебя поговорить...
– Спасибо, – сказал я. – А вы мне не скажете?
– Что?
– Что все будет хорошо.
– Скажу. Все будет хорошо.
– Спасибо еще раз.
– Пожалуйста. – Ирина Николаевна пнула еще какую-то коробку, пыль взлетела почти до потолка. – Ладно, иди.
Я вышел в коридор. В лицее было тихо, шли уроки, я прошел по этажу, спустился вниз. Заглянул в буфет. Взял булочку с яблоками. Никогда не брал булочку с яблоками, интересно было попробовать.
Вкус был дрянной. Если бы корицы добавить – еще туда-сюда, а так дрянной.
Я выпил еще кружку кофе, потом двинул к выходу. Лицо все-таки ныло, мечталось зайти в ближайший супермаркет, прикупить килограмм мороженого и распределить от ушей до подбородка.
На крыльце стоял Шнобель. Не знаю, мне показалось, он хотел мне что-то сказать. Но я не стал его слушать.
Я пересек двор. Вдоль забора прохаживался с метлой Киллиан. Здоровый. Раньше срока выписался. Наверное, это был знак. А может, и не знак. Я хотел подойти к нему и извиниться, но подумал, что лучше не стоит. Вряд ли мне понравился бы человек, едва не спаливший мне половину задницы. Поэтому я просто продолжил движение к выходу. Перед самым КПП оглянулся и увидел Зучиху, она стояла у окна и глядела в мою сторону. Непреклонным педагогическим взглядом.
За воротами меня ждал Гобзиков, Гобзиков сильно волновался, смотрел по сторонам, ходил туда сюда, потирал руки.
– Ну, как дела? – поинтересовался Гобзиков с формализмом.
– Нормально. Будут подавать документы на исключение. Хорошо хоть, пропуск не отобрали. А ты чего за воротами околачиваешься?
– А, так... Нечего лишний раз светиться.
– А вообще чего здесь делаешь? – спросил я.
– Мне утром звонила Лара, – сообщил Гобзиков.
– И что?
– Сказала, что завтра.
– Что завтра?
– Завтра мы отправляемся.
– Куда?
– Не прикидывайся, а? Конечно же, в Страну Мечты.
– Ты же вроде... сомневался...
Гобзиков покраснел.
– Всем бывает страшно, – сказал он. – Все могут испугаться. Но теперь... я буду смелее. К тому же Ларе нужна будет наша помощь. Или ты уже передумал?
– Я... Нет, конечно, не передумал. Просто это... Завтра. Я думал, послезавтра, я хотел купить хорошую палатку...
– Успеешь, – успокоил меня Гобзиков. – Рассиживаться тоже не надо, надо готовиться.
В голосе Гобзикова прозвучала какая-то незнакомая мне металлизированность.
– Слушай, мне кажется, на бусе не стоит ехать, прогуляемся, ты не против? – предложил я.
– Не...
Мы пошагали к городу.
– Тут Антон проходил... – сказал Гобзиков. – Домой шел, ну, Баскетбол Игра для Черных который... Он сказал, что вчера... вроде как Чепряткова избили. Сильно очень избили. Он сейчас в больнице лежит...
– Что ж, – сказал я. – Бывает и такое. Кого-то все время бьют.
Глава 30
Апраксин Бор
Скандал – это еще мягко сказано.
Это был не скандал, это было хуже. Ледовое побоище и «холодная война» в одном шейкере, коктейль «Конец Света».
Высадка в заливе Свиней.
Мать даже не вмешивалась, стояла возле фамильного косяка и траурно вздыхала.
Выглядела она хорошо. Загорело, ухоженно. Отдохнула. И вернулась, как всегда, неожиданно, без предупреждения. Вчера. Старый, наверное, знал, что она вернется, но мне ничего не сказал.
Вернулась и сразу включилась в боевые действия. Очень выразительно вздыхала.
Старый не вздыхал, хотя воздуха ему тоже не хватало. Когда орешь, воздух всегда быстро расходуется. Зато легкие упражняются. Я хотел сказать старому, что если он будет орать так ежедневно, то скоро сможет переселиться в высокогорные области Анд и вполне успешно разводить там викуний, лам и другой мелкий рогатый скот. Но не стал говорить, чего усугублять?
Я прикинул, как бы я вел себя, если бы мой отпрыск угодил в психушку. Вряд ли бы я обрадовался.
Покончив с воплями и описанием моих перспектив, старый приступил к наглядной части программы. Он взял меня за руку и отвел на второй этаж, в мою собственную комнату. Усадил перед окном. Затем вызвал экскаватор с рабочими в красных жилетах.
Экскаватор за час выковырял мою трубу, а рабочие разрезали ее автогеном на кольца, так разрезают уже ненужные подводные лодки. После чего остатки трубы были погружены на грузовик и отправлены в неизвестном направлении. Наверное, в лом. Влом.
Потом ко мне прибежала мать. Теперь уже зарыдала. Мне кажется, она зарыдала вовсе не из-за моей горькой судьбы, а из-за того, что экскаватор разворотил газон. С дорогой американской травой. Смерть травы – серьезный повод для траура. Оплакав газон, мать принялась приводить неоднократно уже приводимые примеры. Как водится, конечно. Про мальчиков из приличных семей, которые так хорошо начинали и так плохо закончили (под забором) практически только из-за того, что связались черт-те с кем.
Про мальчиков из очень приличных семей, которые попали в дурную компанию и пошли у нее на поводу, забросили школу и работают сейчас в тепловодоканале рядовыми слесарюгами.
Про неопытных, наивных, ничего не понимающих в жизни мальчиков из очень-очень приличных семей, у которых было будущее, у которых были перспективы и у которых теперь этого будущего больше нет, потому что всякие там непонятно какие особы вскружили им голову...
Я понял, к чему гнет мать, это меня весьма и весьма злило, я ненавидел такую вот манеру поведения, хотя никогда с ней и не встречался. Мать разыгрывала сцену «разве для этого я растила своего сыночка...».
Но я терпел.
– Связался... – Мать сделала брезгливую паузу. – С кем связался? У тебя же была нормальная, хорошая девушка. Таня Мамайкина. И учится хорошо, и на танцы бальные ездит, и вообще...
Я думал, что сейчас мать добавит, что и семья у Мамайкиной тоже порядочная, родители опять же уважаемые. Но мать удержалась. Любой глупости есть свои пределы. Даже родительской.
– Таня Мамайкина, красавица, учится хорошо...
– Она дура, – сказал я.
Мать торжествующе хлопнула в ладоши – видимо, этот мой аргумент был предусмотрен и ответ был подготовлен заранее.
– А у тебя все дураки! – сказала мать. – На кого ни погляди – у тебя все дураки! Один ты умный! Один ты! Умный – умный, а из Лицея выгнали! Ты хоть знаешь, сколько я просила, чтобы тебя оставили?! Сколько мне это стоило?! И я упросила их! Я упросила, чтобы оставили... Эта ваша Зуч... Знаешь, во сколько мне это обошлось?
Я не знал. Но думал, что немало. Зучиха была женщина с амбициями, Зучиха наверняка хотела... Много чего хотела, это по ее лицу было видно. Полноприводной автомобиль с салоном из кожи питона.
Мать достала платок, принялась утирать слезы. В этот момент, видимо, я должен был раскаяться до глубины души и припасть, но я не раскаялся и не припал. Мать завершила мелиорационные мероприятия и продолжила:
– У тебя же были друзья, Женя! Хорошие ребята. Интересные такие. Этот... Носов...
– Носов сволочь, – сказал я. – Настоящая сволочь. Предатель. Тварь...
– Ты посмотри, с кем связался, – мать не услышала меня, пошла по второму кругу, – с кем? Один... я не знаю даже, какой-то убогий, ненарошненький какой-то. У него даже на лице... Ну, он ладно, он еще хоть как-то учится, а эта... эта...
– Ее зовут Лара, – сказал я. Хотя мне лучше было бы все-таки молчать. Молчание – оно золото, правы были древние мудрецы.
– Лара... – охнула мать. – Ну да...
Она достала из кармана брюк бумагу, сложенную в несколько. Развернула. Это был тот самый портрет, который Шнобель нарисовал.
– Красота, – сказала мать.
И быстро, с яростью разорвала на четыре части.
Я хотел прыгнуть, но удержался. Все равно это был уже не мой портрет. Его уже видели и даже трогали.
Мать привела рисунок к состоянию невосстановимости и спрятала обрывки в карман.
– Она вообще неизвестно кто! – фыркнула родительница. – Приблудная. Больше чем уверена, это она все это придумала. Этот поход. Эти леса... чего в лесу весной делать?!
– Майских жуков собирать, – огрызнулся я.
– Каких еще жуков?
–
