Сен-Софлье. Сестра с радостью согласилась на это предложение, в чем никогда не раскаивалась.
Я сказал, что господин Келлер был благодаря своим предкам французской крови. И вот каким образом. Немногим более ста лет тому назад Келлеры жили во французской части Лотарингии[46]. Это были умелые коммерсанты, уже тогда обладавшие довольно солидным, честно добытым капиталом. И конечно, дела их процветали бы и дальше, если бы не одно важное событие, повлиявшее на будущность нескольких тысяч самых трудолюбивых семейств Франции.
Келлеры были протестантами[47]. Они глубоко почитали свою религию, и никакие интересы не могли бы заставить их отречься от нее. Это стало очевидно после отмены в 1685 году Нантского эдикта[48]. Они, как и многие другие, встали перед выбором: или покинуть родину, или отказаться от веры. Как и многие другие, они предпочли изгнание.
Фабриканты, ремесленники, рабочие разных специальностей, земледельцы уехали из Франции, обогатив тем самым Англию, Нидерланды, Швейцарию, Германию, особенно — Бранденбург. Курфюрст прусский и потсдамский радушно принял их в Берлине, Магдебурге, Баттене и Франкфурте-на-Одере. Между прочим, французы — уроженцы Меца — в количестве двадцати пяти тысяч человек, как мне говорили, основали цветущие колонии Штеттина и Потсдама.
Вот и Келлеры, бросив налаженное торговое дело, покинули Лотарингию, надеясь обязательно вернуться.
Да! Они говорили себе, что возвратятся на родину, когда это позволят обстоятельства. А пока обустраивались за границей. Там завязывались новые связи, появлялись новые интересы. Шли годы, и изгнанники так и остались там навсегда! И все это — к великому ущербу для Франции!
В то время Пруссия, ставшая королевством только в 1701 году, владела на Рейне лишь герцогством Клевским, графством Ла-Маркским и частью Гельдерна.
Вот в этой, почти на границе с Нидерландами, провинции и нашло прибежище семейство Келлеров. Они открыли здесь промышленные предприятия, возобновили свои торговые дела, порушенные несправедливой и прискорбной отменой эдикта Генриха IV. Из поколения в поколение здесь заново создавались связи и заключались брачные союзы с новыми соотечественниками, так что бывшие французы в конце концов превратились в немцев.
Около 1760 года один из Келлеров покинул Гельдерн и поселился в небольшом городке Бельцинген. Это — самый центр земли Верхняя Саксония, включавшей часть Пруссии. Упомянутый Келлер весьма преуспел в торговых делах, что и позволило ему предложить барышне Аклок благосостояние, которого она не могла иметь в Сен-Софлье. В Бельцингене у него на свет появился сын, по отцу — пруссак, хотя по материнской линии — с французской кровью в жилах.
Но, в сущности (говорю об этом с волнением, заставляющим биться сердце), он был истинным французом, этот славный молодой человек! Любовь к Франции он впитал с молоком матери. Свои первые слова в детстве он лепетал по-французски. Не «мутер», а «маман»! Это и неудивительно, ибо в бельцингенском доме принято было разговаривать на французском языке, хотя госпожа Келлер и моя сестра Ирма вскоре по приезде овладели немецким.
Так что в детстве маленького Жана баюкали песни нашей родины. Его отец не собирался противиться этому. Наоборот. Разве он, этот французский язык, не был языком его предков из Лотарингии?
Госпожа Келлер не только вскормила сына своим молоком, но и заронила в его душу помыслы о Франции. Она глубоко любила свой родной край. Никогда она не теряла надежды когда-нибудь вернуться туда. Она не скрывала того, каким счастьем было бы для нее увидеть свою старую Пикардию. Господин Келлер не имел ничего против. Сколотив приличное состояние, он и сам с удовольствием покинул бы Германию, чтобы поселиться на родине своей жены. Но для этого ему требовалось еще несколько лет упорного труда, чтобы обеспечить супруге и сыну достойное положение. К несчастью, год и три месяца тому назад его внезапно настигла смерть.
Вот о каких вещах поведала мне по дороге моя сестра, пока тележка наша катилась к Бельцингену. Эта неожиданная кончина прежде всего задержала возвращение семейства Келлер во Францию, а сколько еще бедствий она повлекла за собою!
Действительно, к моменту, когда господин Келлер умер, он был втянут в крупную тяжбу с прусским правительством. Будучи в течение двух или трех лет правительственным подрядчиком, господин Келлер вложил в это дело не только свое состояние, но и средства, которые были доверены ему другими. Первой полученной им прибылью он сумел расплатиться с пайщиками, но никак не мог получить от правительства причитавшиеся ему за проведенные операции деньги, составлявшие почти все его состояние. Урегулирование этого вопроса все время откладывалось. Господину Келлеру предъявляли уйму претензий, его, как говорится, всего общипали. Эта волынка тянулась бесконечно, так что в конце концов ему пришлось обратиться в берлинский суд.
Однако известно, что в любом государстве тяжба с правительством — дело весьма непростое. Прусские судьи явно не проявляли доброй воли. А ведь господин Келлер, будучи честным человеком, выполнил все свои обязательства до единого. Ему причиталась от правительства сумма в двадцать тысяч флоринов[49] (целое состояние по тем временам), и ее потеря означала бы для него полное разорение.
Если бы не эта загвоздка, повторяю, положение бельцингенского семейства поправилось бы. К чему, кстати, изо всех сил и стремилась госпожа Келлер после смерти мужа, поскольку самым настоятельным ее желанием было вернуться во Францию, что вполне понятно.
Вот что поведала мне сестра по дороге в Бельцинген. Касательно же положения Ирмы, то оно легко угадывалось. Она нянчилась с Жаном почти со дня его рождения, присовокупив свои заботы о нем к заботам матери. Она любила его поистине материнской любовью. Вот почему в доме Келлеров на нее смотрели не как на прислугу, а как на компаньонку, как на простого и скромного друга. Она была настоящим членом семьи (с ней и обращались как с таковой), бесконечно преданным этим славным людям. Если Келлеры покинут Германию, для нее будет огромной радостью последовать за ними. Если они останутся в Бельцингене, то и Ирма останется здесь.
— Расстаться с госпожой Келлер!.. Да, мне кажется, я бы умерла с горя! — сказала она мне.
Я понял, что ничто не убедит сестру вернуться со мной, раз ее хозяйка вынуждена оставаться в Бельцингене, пока не устроятся дела. Вместе с тем мысль о том, что сестра останется в этой стране, готовой пойти войной на Францию, не переставала вызывать у меня большую тревогу. И было из-за чего!
Потом, закончив свой рассказ о Келлерах, Ирма спросила:
— Ты весь свой отпуск проведешь с нами?
— Да, весь отпуск, если можно.
— Прекрасно, Наталис, тогда ты наверняка побываешь на свадьбе.
— А кто женится?.. Господин Жан?
— Да.
— И на ком же?.. На немке?..
— Нет, Наталис, и именно это больше всего радует нас. Если мать его вышла за немца, то он берет в жены француженку.
— Красивую?..
— Красивую, как мадонна!
— То, что ты сообщила, — большая радость для меня, Ирма.
— Для нас тем более! А ты, Наталис, еще не надумал найти себе жену?
— Я?
— Не оставил ли ты ее там, у себя?
— Да, это так, Ирма.
— И кто же она?..
— Родина, сестрица! Разве солдату нужен кто-нибудь еще?
Глава IV
