Однажды вечером Мишель вдруг торжественно произнес:
— День приближается!
— Какой день? — спросила девушка.
— День, когда я полюблю вас.
— Ах! — вздохнула Люси.
И отныне время от времени он повторял:
— День приближается.
Наконец одним прекрасным августовским вечером Мишель взял Люси за руку и произнес:
— День настал!
— День, когда вы меня полюбите? — прошептала девушка.
— День, когда я вас полюбил, — признался Мишель.
Когда дядюшка Югнэн и господин Ришло заметили, что молодые люди перевернули главную страницу своего романа, они заявили:
— Ну хватит, дети мои! Пора браться за дело! А тебе, Мишель, теперь следует работать за двоих!
Вот и все поздравления по случаю помолвки.
Вполне понятно, что в такой ситуации Мишель предпочел не рассказывать о своих неприятностях. Если вдруг заходила речь о его делах в Большом драматическом складе, он отвечал уклончиво: в общем-то далеко от идеала, надо привыкнуть, но рано или поздно он привыкнет.
Старики большего и не требовали. Люси догадывалась о терзаниях Мишеля и подбадривала его как могла. При этом она сохраняла некую сдержанность, ибо понимала, что здесь она — заинтересованная сторона.
Каково же было отчаяние юноши, какое уныние его охватило, когда он снова оказался во власти случая! Удар был ужасен, жизнь открылась ему в истинном свете, со всеми ее превратностями, разочарованиями и бедами. Более чем когда-либо он чувствовал себя обездоленным, бесполезным, отверженным.
— Зачем я пришел в этот мир? — спрашивал он себя. — Никто меня не звал, а значит, пора уходить!
Мысль о Люси удерживала его.
Молодой человек побежал к Кэнсоннасу. Он застал музыканта, когда тот собирал свой чемодан, такой малюсенький, что даже несессер мог бы взирать на него свысока.
Мишель рассказал о своих злоключениях.
— Меня это не удивляет, — проговорил Кэнсоннас. — Ты не создан для коллективной работы. Ну и что ты теперь собираешься делать?
— Работать в одиночку.
— Ах, так ты, значит, храбрец? — отозвался пианист.
— Там видно будет. Но куда ты собрался, Кэнсоннас?
— Я уезжаю.
— Ты покидаешь Париж?
— Да, и страну вообще. Французские репутации создаются отнюдь не во Франции. Это продукт чужеземный, его только импортируют. Поэтому я и решил уехать.
— Но куда ты едешь?
— В Германию. Удивить всех этих курильщиков трубок и любителей пива. Скоро услышишь обо мне!
— Ты что, уже нашел способ прославиться?
— Да! Но поговорим лучше о тебе! Ты хочешь пробиться сам, это неплохо. А деньги у тебя есть?
— Несколько сот франков.
— Маловато. Во всяком случае, я оставляю тебе мою квартиру, она оплачена на три месяца вперед.
— Но…
— Если ты ею не воспользуешься, деньги будут выброшены на ветер. И вот еще: у меня накоплена тысяча франков, давай поделим ее!
— Ни за что! — запротестовал Мишель.
— Как же ты глуп, мой мальчик! На самом деле я должен был бы отдать тебе все, а предлагаю только половину! Выходит, я тебе должен еще пятьсот франков.
— Кэнсоннас! — со слезами на глазах воскликнул Мишель.
— Ты плачешь? Что ж, правильно делаешь! Такая мизансцена обязательна при расставании! Но будь уверен — я вернусь! А теперь давай обнимемся!
Мишель бросился в объятия Кэнсоннаса; а тот, поклявшись, что не выдаст своего волнения, просто сбежал, дабы переполнявшие его чувства не выплеснулись наружу.
Мишель остался один. Прежде всего он решил скрыть от всех — от дядюшки, от деда Люси — свои нынешние перемены. К чему давать лишний повод для беспокойства!
— Я буду работать, буду писать! — словно заклинание, повторял молодой человек. — Всегда же существуют отверженные, вступающие в схватку с неблагодарным веком! Мы еще посмотрим, кто кого!
На следующий день он перенес свой нехитрый скарб в комнату друга и немедленно взялся за перо.
Он хотел опубликовать книгу своих стихов, пусть никому не нужных, но зато прекрасных. Он работал не покладая рук, грезил наяву, забывая о еде и обо всем на свете, а в сон погружался лишь для того, чтобы лучше мечталось.
Мишель больше ничего не слышал о семействе Бутардэнов; он старался обойти стороной те кварталы, где находились их владения, так как опасался, что они захотят завлечь его обратно. Но, совершенно очевидно, опекун его и не помышлял об этом. Избавившись от такого глупца, он мог только себя поздравить.
Изредка, покидая стены своего пристанища, молодой человек не мог отказать себе в удовольствии нанести визит господину Ришло. Там он вновь погружался в созерцание юной Люси, не переставая черпать вдохновение из этого неистощимого источника поэзии! Как сильно он ее любил! И, надо признаться, ему отвечали взаимностью с такой же пылкостью! Любовь переполняла все его существо. Он просто не мог понять, что для жизни требовалось что-то еще!
Между тем деньги потихоньку таяли, но Мишеля это не слишком заботило.
Где-то в середине октября, в очередной раз заглянув к старому преподавателю, он страшно расстроился: он нашел Люси очень печальной, и ему захотелось узнать причину ее грусти.
В Обществе образовательного кредита начался новый учебный год. Класс риторики, правда, не упразднили, но судьба его висела на волоске. У Ришло остался один-единственный ученик. Но если и тот его покинет, что станет со старым учителем, не имеющим ни гроша за душой? Не сегодня-завтра ученик мог исчезнуть, и тогда профессору риторики грозило бы увольнение.
— Я думаю не о себе, — проговорила Люси, — меня беспокоит мой бедный дедушка!
— Но разве меня не будет рядом?
Однако эти слова были сказаны Мишелем столь неубедительно, что Люси не осмелилась даже взглянуть на него.
Мишель ощутил, что краснеет от охватившего его чувства полного бессилия.
Возвращаясь домой, он без устали повторял себе:
— Я обещал им быть с ними рядом, значит, надо сдержать слово! А ну-ка за работу!
И он снова заперся у себя.
Так прошло немало дней. В разгоряченном мозгу Мишеля рождались чудесные мысли, и под пером поэта дивные образы обретали плоть. Наконец книга была завершена, если только такую книгу вообще можно закончить. Автор назвал поэтический сборник «Упования». Какую же несгибаемую волю надо было иметь, чтобы еще на что-то надеяться!
С этого времени началась великая беготня Мишеля по издательствам. Не стоит живописать сцены, разыгрывавшиеся при каждом новом безнадежном визите… Ни один издатель не захотел даже прочесть его рукопись. Напрасно потратившись на бумагу и чернила, наш герой остался при своих «Упованиях».
