– Если угодно, – согласился Ангел. – Ну и что?
– А то, что это влечёт за собой… некий определённый взгляд на вещи. Ты воспринимал жизнь с точки зрения альфонса.
– Очень может быть, – равнодушно проговорил Ангел. – Дальше что? По-вашему, это дурно?
– Конечно, нет, – с детской непосредственностью запротестовала Шарлотта. – Но ведь всему своё время.
– Да…
Он глубоко вздохнул, глядя на небо, серое от туч и дождя.
– Время быть молодым и время делаться старше. Время быть счастливым… Думаете, своим умом я бы до этого не дошёл?
Она вдруг разволновалась, заходила по комнате, тучная и подвижная, с обтянутым круглым задом, как разжиревшая собачонка, потом вернулась и решительно остановилась перед сыном.
– Ну вот что, милый мой, боюсь, ты близок к тому, чтобы сделать какую-нибудь глупость.
– Какую?
– О, выбор не так уж велик. Монастырь. Необитаемый остров. Любовь.
Ангел удивлённо улыбнулся.
– Любовь… Вы хотите сказать… Любовь с…
Он кивнул в сторону будуара Эдме, и в глазах у Шарлотты сверкнули искорки.
– При чём тут она?
Он засмеялся и снова стал грубым, инстинктивно переходя к самообороне.
– Ещё немного, и вы преподнесёте мне американку. Она театрально содрогнулась и начала оправдываться.
– Американку? Ещё не хватало! Почему бы тогда не каучуковую женщину для моряков?
Он кивком поддержал это шовинистическое высокомерие профессионалки. Ему было известно с детства, что ни одна француженка не опустится до связи с иностранцем, если только она его не эксплуатирует или он её не разоряет. Он помнил весь набор обидных прозвищ, которыми награждает в Париже куртизанка-француженка попавшую в полусвет иностранку. Но он отверг идею Шарлотты, даже не улыбнувшись, и та только развела своими короткими ручками и выпятила губу, как врач, признающийся в собственном бессилии.
– Я не предлагаю тебе работать… – робко заикнулась она.
Ангел передёрнул плечами, отметая докучливый совет.
– Работать… – повторил он. – Работать – значит иметь дело с этими типами… Ведь человек не может работать в одиночку, разве что рисовать открытки или шить на дому… Милая матушка, вы никак не поймёте, что женщины вызывают у меня ничуть не меньшее отвращение, чем мужчины. Попросту говоря, с ними я тоже больше не могу иметь дела, – храбро закончил он.
– О Господи! – простонала Шарлотта.
Она стиснула руки, словно перед ней упала на скаку лошадь, но сын повелительным жестом приказал ей молчать, и она не могла не восхититься мужской властностью этого молодого красавца, только что признавшегося ей в своей необъяснимой несостоятельности.
– Ангел!.. Мальчик мой!..
Он посмотрел на неё мягким пустым взглядом, в котором таилась мольба.
Она устремила взор в эти большие глаза, казавшиеся, быть может, благодаря незамутнённым белкам, длинным ресницам и скрытому волнению чуть более блестящими, чем на самом деле. Ей хотелось проникнуть сквозь эти прекрасные бреши в глубь неведомого ей сердца, которое когда-то забилось рядом с её собственным. Ангел не противился и, казалось, даже наслаждался этим гипнотическим вторжением. Шарлотте приходилось прежде видеть сына больным, раздражённым, неискренним. Но она никогда ещё не видела его несчастным. Это привело её в состояние странной экзальтации, своеобразного опьянения, которое бросает женщину к ногам мужчины, когда она мечтает превратить одержимого отчаянием незнакомца в незнакомца укрощённого, стать выше его, заставив его забыть своё отчаяние.
– Послушай, Ангел, – еле слышно пролепетала она. – Послушай… Тебе нужно… Подожди, дай мне хотя бы договорить…
Он яростно замотал головой, Шарлотта отступилась. Прервав их долгий обмен взглядами, она взяла пальто, надела кожаную шапочку и направилась к выходу. Но, проходя мимо столика с телефоном, остановилась и небрежно сняла трубку.
– Ты позволишь?
Он кивнул, и она загнусавила, как кларнет:
– Алло… алло… алло… Пасси, двадцать девять – двадцать девять. Да, два раза двадцать девять, барышня. Алло… Это ты, Леа? Ну конечно, это я. Что за погода!.. И не говори! Да, прекрасно. Все здоровы. Что ты сегодня делаешь? Никуда не выходишь? О, это вполне в твоём духе, ты же у нас сибаритка! А я, знаешь, себе больше не принадлежу… Да нет, что ты, это всё в прошлом, у меня совсем другие дела. Грандиозное предприятие!.. Нет, нет, не по телефону!.. Ты весь день дома? Прекрасно. Это очень удобно. Спасибо. До свидания, дорогая!
Она повесила трубку, Ангел видел только её круглую спину. Не оборачиваясь, она пошла к двери, выдыхая по пути клубы дыма, и наконец исчезла вместе с голубым облаком, как волшебник, сделавший своё дело.
Он неторопливо поднялся на второй этаж в квартиру Леа. Улица Рейнуар в шесть часов вечера, после дождя, звенела птичьим щебетом и детскими криками, как сад пансиона. Вестибюль с массивными зеркалами, сверкающую лестницу, голубой ковёр и лифт, пестрящий красным лаком и позолотой, как восточный паланкин, Ангел окинул холодным взглядом, исключавшим даже удивление. На площадке у него возникло обманчивое ощущение покоя: его словно отпустила боль, как пациента перед дверью дантиста. Он чуть не повернул назад, но мысль о том, что придётся, возможно, сюда вернуться, ему не понравилась, и он решительно позвонил. Ему не спеша открыла молодая брюнетка в наколке из тонкого льна на подстриженных волосах, и при виде незнакомого лица Ангел потерял последнюю надежду испытать волнение.
– Госпожа дома?
Служанка с восхищением уставилась на него.
– Не знаю, сударь, – ответила она нерешительно. – Вас ждут?
– Разумеется, – отрезал он с былой надменностью. Она оставила его в прихожей и ушла.
