организации» (Ежегодник газеты «Речь» на 1913 г. СПб., 1913), «Письма о высшем образовании в России» (Вестник воспитания, 1913, N 5), «Высшая школа перед 1914 годом» (Русские ведомости, 1 января 1914), «Высшая школа в России» (Ежегодник газеты «Речь» на 1914 г. Пг., 1914) и др. В этих статьях он прямо указывал на «общее несоответствие государственной организации русской бюрократии потребностям жизни», главным образом нуждам отечественной науки и просвещения, и писал о нерасторжимой связи науки с «демократическими формами организации общества» (Ежегодник газеты «Речь» на 1914 г. Пг., 1914, с. 309).
[2]
Петр Николаевич Лебедев покинул Московский университет в феврале 1911 г. в знак протеста против реакционной политики министерства Кассо вместе с другими профессорами и преподавателями. Под угрозой оказалась не только его собственная исследовательская работа, но и жизнь молодой научной школы физиков-экспериментаторов, созданной им в «лебедевских подвалах».
Московский народный университет был открыт в 1908 г. по инициативе и на средства золотопромышленника, генерала и видного деятеля просвещения Альфонса Леоновича Шанявского. К преподаванию были привлечены видные деятели науки и культуры, в том числе В. Я. Брюсов, В. И. Вернадский, Н. Д.
Зелинский, Н. К. Кольцов, К. А. Тимирязев и др. В 1911 г. университет еще не имел своего здания. Оно было выстроено и открыто уже после смерти П. Н. Лебедева (скончался 14 марта 1912 г.). Временная физическая лаборатория, в которой Лебедев мог продолжать исследования и руководить работой своих учеников, была оборудована на общественные средства (включая средства фонда А. Л. Шанявского) в подвальном этаже дома, где он снимал квартиру (Мертвый переулок, д. 30, недалеко от Пречистинских ворот, ныне — Кропоткинская площадь).
[3]
В. И. Вернадский сравнивает общее положение науки в России, ее финансирование и организацию, с положением науки в развитых капиталистических странах Западной Европы и в США, где в это время на средства промышленных фирм и отчасти государства, при активной правительственной поддержке создавались научно-исследовательские институты и лаборатории. Что же касается научных академий на Западе, то большинство из них не имело в своем распоряжении институтов или лабораторий и получало от правительства довольно скудные субсидии на издания, содержание музеев и библиотек, иногда — на присуждение премий. Члены их, большей частью профессора университетов и высших специальных училищ, за свою работу в академиях обычно жалований не получали. Петербургская Академия наук была с самого своего основания единственной в мире научной академией, полностью финансируемой государством и состоящей из ученых, для которых членство в Академии было родом государственной службы. Прямое сравнение ее с другими академиями по финансированию затруднительно. В то же время именно то обстоятельство, что Петербургская Академия была научным учреждением на государственном бюджете, делало ее материальное положение чрезвычайно тяжелым. Ее лаборатории были плохо оборудованы и зачастую ютились в неприспособленных случайных помещениях, а средства были действительно «нищенскими». Академические отчеты и протоколы за 1900-1912 гг. рисуют картину вопиющего несоответствия научных задач, стоявших перед учеными, материальным возможностям Академии. В ее отчете за 1906 г., в частности, говорилось: «Материальные средства Академии ни в коей мере не соответствуют росту ее научных институтов, отчеты которых вследствие этого начинают походить на мартирологи» (Отчет Академии наук за 1906 г. СПб., 1906, с. 4).
Новые штаты 1912 г. ненамного изменили положение, так как большая часть ассигнованных средств предназначалась для оплаты научного персонала, а на «научные предприятия» было выделено всего 47000 руб. (История Академии наук СССР. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1964, т. II, с. 461). В сущности, в словах В. И. Вернадского о том, что средства Петербургской Академии наук несравнимы даже со средствами академий маленьких стран Европы, при всей их полемической заостренности нет большого преувеличения, если учитывать огромность и богатство Российской империи. Следует добавить, что, добиваясь улучшения условий исследовательской работы и увеличения ассигнований на научные нужды, ученые, в том числе и В. И. Вернадский, обычно сравнивали Петербургскую Академию не со старыми европейскими академиями, а с новыми, мощными исследовательскими организациями, такими, например, как Институт Карнеги в США или учреждения Общества кайзера Вильгельма в Германии, которое пользовалось значительной финансовой поддержкой не только государства, но и крупных промышленных фирм. См., например, статью В. И. Вернадского «Академия наук в 1906 г.» в наст. издании.
[4]
Имеются в виду, по-видимому, любительские научные кружки и общества Франции I половины XVIII в., на базе которых позднее, во II половине столетия, сформировались национальные академии (Французская — 1635, Академия надписей — 1663, Академия наук — 1666). Принимая под свою опеку научные общества и возводя их в ранг «королевских академий», французский абсолютизм поддерживал далеко не все их работы, а лишь те, которые были вызваны военными нуждами или связаны с соображениями государственного престижа.
[5]
Эта оценка В. И. Вернадского связана с недостаточной изученностью истории науки в Польше в его время. В XVII в. в Гданьске вел свои наблюдения выдающийся астроном Ян Гевелий (1611-1687) — продолжатель научных традиций Н. Коперника; в Варшаве при дворах королей Владислава IV и Яна Собеского работали физики, математики и механики. О деятельности научных обществ в Польше в XVIII в. см.: Rolbiecki. Towarzystwa naukowe w Polsce. Warszawa, 1972.
[6]
Мендель Грегор Иоганн (1822-1884) — чешский естествоиспытатель, основоположник генетики. Был монахом, а затем настоятелем Августинского монастыря в г. Брюнне (ныне — Брно), где производил свои знаменитые опыты по гибридизации гороха (1856-1865), на основе которых Мендель установил статистические законы наследственности и доказал дискретность передачи наследственных свойств.
[7]
Секки Анджело (1818-1878), член ордена иезуитов, астрофизик, с 1849 г. директор обсерватории в Риме, известен как исследователь спектров звезд, Солнца, Луны, планет и комет, дал первую классификацию звездных спектров. Изобрел прибор для определения относительной прозрачности воды, носящий его имя — «диск Секки».
[8]
Монастыри и церковные школы были на Руси в средние века центрами «книжности», где велось летописание, создавались философские преимущественно этические — учения, разрабатывались политические доктрины. В конце XVII — начале XVIII в. из среды церковнослужителей выдвинулись такие видные философы и деятели просвещения, как первый в России дипломированный доктор философии Палладий Роговский (1655-1705) и ректор Киево- Могилянской академии, впоследствии сподвижник Петра I и вице-президент Синода Феофан Прокопович (1681-1736). В своих трудах они пытались опираться на данные современной им науки, но были далеки от занятий естествознанием.
[9]
В XVIII в. дворянство действительно не выдвинуло из своей среды видных ученых-естествоиспытателей. В естественнонаучных исследованиях принимали участие всего несколько представителей крупного поместного дворянства, причем, как правило, это были и видные государственные деятели. А. П. Бестужев-Рюмин (1693-1766) завел собственную химическую лабораторию, в которой наблюдал главным образом светочувствительность солей железа. Он изобрел названные его именем «бестужевские капли» (см.: Раскин Н. М. Химическая лаборатория М. В. Ломоносова. М.; Л., 1962, с. 31). Дипломат Дмитрий Алексеевич Голицын (1734-1803) опубликовал ряд работ по минералогии и по изучению электричества, был почетным членом Петербургской Академии наук, членом Бельгийской, Шведской, Берлинской академий. Вице-президент Берг-коллегии Аполлос Аполлосович Мусин-Пушкин (1760-1805) серьезно занимался физической химией и химической технологией; изучал методы кристаллизации различных химических соединений. Особую известность приобрели его работы по исследованию платины. Он опубликовал в отечественных и зарубежных изданиях больше сорока работ; был почетным членом Петербургской Академии наук, Лондонского королевского общества, Стокгольмской и Туринской академий (см.: Раскин М. Н, Аполлос Аполлосович Мусин-Пушкин. Л., Наука, 1981). Из небогатого дворянского рода происходил академик С. Е. Гурьев (1766-1813), математик, сыгравший заметную роль в становлении математического образования в России.
[10]
В высказанном здесь положении об отсутствии «преемственности и традиций» в русской науке звучит явное и, возможно, намеренное преувеличение. Чтобы понять, чем могла быть вызвана такая оценка, следует вспомнить реальную обстановку, сложившуюся в научной жизни России в тот период, когда В. И. Вернадский писал эти строки: исследовательские коллективы, складывавшиеся годами, разрушались по произволу властей буквально росчерком пера; над учеными висела постоянная угроза репрессий; вмешательство правительственной администрации во внутреннюю жизнь научных учреждений, организаций высших учебных заведений нарушало стабильность их работы и ставило под грозу ее преемственность, тормозило формирование и развитие молодых отечественных научных школ. Об отсутствии элементарных условий, обеспечивающих преемственность и устойчивые традиции» в научно-исследовательской работе, с тревогой и горечью писали в то время и в тех же самых выражениях, что и В. И. Вернадский, П. Н. Лебедев, Н. К. Кольцов, М. А. Мензбир и другие ученые.
Не исключено, что в данном случае это своего рода полемический прием, намеренно заострявший внимание читателей-современников на событиях «злобе» дня. Не случайно В. И. Вернадский непосредственно связывал то, что он называл «отсутствием традиций и преемственности», с «изменчивой государственной политикой» царской России и непрекращающейся «борьбой правительства c обществом» (см. наст. издание). В то же самое время Вернадский как в этой работе, так и в других постоянно подчеркивал непрерывность и поступательный характер развития науки в России, указывал на наличие прочных гуманистических и материалистических традиций, в частности традиций, заложенных М. . В. Ломоносовым (см. серию статей о М. В. Ломоносове наст. издания).
[11]
См. комментарий 5.
[12]
За последние десятилетия историки науки выявили много новых материалов о развитии науки в Прибалтике в XVIII в.: о деятельности Вильнюсской обсерватории, основанной в 1753 г., об академии «Петрина» в Митаве (ныне г. Елгава), о работе таких просветителей и ученых, как видный деятель культуры Латвии Г. Ф. Стендер (1714-1795), математик и астроном М. Почебут-Одляницкий (1728-1810), механик Э. И. Бинеман (1755-1806) и др. К. об этом: Из истории естествознания и техники Прибалтики: Сборник статей. Рига, вып. I, 1968; вып. II, 1970; вып. V, 1976; Роль Вильнюсского университета в развитии науки. Вильнюс, 1979; История Тартуского университета, 1632-1982. Таллин: Периодика, 1982.
[13]
В. И. Вернадский имеет в виду умонастроение, распространившееся в 1860-х годах среди радикально настроенной демократической российской
